(Утопия)

В один прекрасный день (день этот был, действительно, прекрасный, а не то что как вообще говорится) -- в один чудесный, замечательный день -- все кончилось.

Так-таки все решительно кончилось: большевизм и всякое вообще жульничество, развал и разруха, лодырничанье, грабеж, гнусность и неразбериха -- все прикончилось!

И наступила прекрасная новая жизнь и даже вернее сказать не новая, а старая -- порядочная и строго-организованная -- от пятачковой стоимости пятачковой булки до уголовной ответственности за грабеж и убийство -- о чем все уже и забыли.

* * *

И вот в такой-то чудесно-сверкающий день ко мне зашел мой знакомый Скелетов.

-- Чертовски захлопотался, -- кричал он еще из передней. -- Ну, здравствуйте, недорезанный буржуй. А я к вам по делу... Окажите протекцию... Вы знакомы с Размахаевым?

-- Как же. Очень хорошо.

-- Вот и очень замечательно. А дело в том, что у этого Размахаева есть племянница Нюточка...

-- Кажется, есть...

-- Наверное есть! Я уже все досконально узнал. А у нее есть жених Чмоков, Григорий. И вот Чмоков сей на будущей неделе едет в Саратов!!..

-- Ну, и черт с ним, -- нетерпеливо перебил я. -- Пусть едет.

-- Нет, вы так о Чмокове не говорите. Этот Чмоков может мня облагодетельствовать, а вы ему черта сулите.

-- Чем облагодетельствовать?!

-- Пусть повезет в Саратов мое письмо для передачи сестре.

-- Не понимаю, зачем вам Чмоков, едущий на будущей неделе, -- удивился я. -- Пошлите по почте!

-- По... чем?

-- По почте. Наклейте марку и опустите в ящик.

-- Марку?! Германскую?

-- Русскую! Семикопеечную! Ящик-то -- знаете, что это такое?

-- Ну, еще бы... Такие деревянные, в столе.

-- Не в столе, а на стене, на улице. Не деревянный, а железный... Желтенький такой, знаете?

-- Что вы говорите?! Вот замечательно! И, значит, если я опущу письмо в такой ящик -- оно получится в Саратове? Что ж тут, электричество, что ли? Держу пари, что в этой штуке за версту пахнет Эдиссоном.

Я долго и терпеливо объяснял бедняге почтовый аппарат дореволюционного времени, тот аппарат, который за время революции совсем испарился из его, скелетовской головы.

Он радовался как ребенок, удивлялся, хлопал в ладоши:

-- Это же замечательно! Как просто и -- главное -- удобно! Этакий желтенький проказник! Здесь бросишь, там получишь, а? У вас пуговиц нет?

-- Что-о?

-- Нет ли у вас дюжины больших костяных пуговиц для пальто? Я бы дал вам за них марксовское издание "Фауста" Гете.

-- На кой черт мне "Фауст"? На кой дьявол вам пуговицы?

-- Это, собственно, не мне. Видите ли, я заказал портному брюки за сто рублей. Тридцать пять рублей я решил дать ему машинкой для рубки котлет: двадцать -- двумя флакончиками вежеталя, тридцать три рубля -- правом пользоваться моим домашним пылесосом в течение недели, а остальные двенадцать рублей хотел дать пуговицами.

-- А не проще ли отдать ему все сто рублей деньгами?

-- Так я ж и отдаю деньгами: считайте -- пылесос, да машинка для рубки котлет, да пуговицы...

-- Нет, вы меня не поняли... Отдайте деньгами: знаете, такие продолговатые бумажечки с цифрами 5, 10, 25 и с рисуночком на обеих сторонах.

Скелетов недоверчиво взглянул на меня.

-- Что же портной будет делать с этими бумажечками? Ведь их вместо пуговиц к пальто не пришьешь.

-- Нет, он отдаст эти бумажечки с рисунком в магазин, и там ему вместо этого дадут пуговиц.

-- Скажете тоже! А магазин куда их денет?

Я опять долго и терпеливо пытался объяснять ему принципы денежного обращения в стране. Ахнул бедняга:

-- Но ведь это же гениально и просто! Смотрите, какое удобство: вместо того, чтобы тащить к нему мясорубку, вежеталь и пылесос, я кладу в карман такую бумажечку, иду к нему, вынимаю и даю!! Слушайте... А он отдаст мне брюки? А вдруг заупрямится?

Я успокоил его, и он ушел, чуть не приплясывая.

* * *

Снова появился ко мне Скелетов через неделю. Первый вопрос его был:

-- Вы знаете столярное дело?

-- Ни капельки. А что?

-- Понимаете -- боюсь я постороннему довериться. Паркетину одну нужно мою поднять в гостиной.

-- Паркет испортился?

-- Нет, не то... А вернее я после вашего объяснения все свое лишнее имущество перевел на такие продолговатые разрисованные бумажечки. Очень удобно. Одного только боюсь... как бы не украли. Вот и задумал всю пачку спрятать под паркет...

-- А вы лучше в банке держите.

-- Я и сам сначала думал... Но ее легко могут унести...

-- Кого?

-- А?.. Банку.

Мы с недоумением поглядели друг на друга.

-- Не банка, а банк. Вы кладете туда деньги -- это дом такой, где люди считают и в книги записывают -- и деньги ваши будут в сохранности. И если вы, скажем, положили туда сто тысяч, то через год можете получить сто пять.

-- Да что ж им за расчет? Они же сохраняют, да они же еще и лишние деньги за это дают?..

И снова долго и терпеливо объяснял я ему основы банковских операций.

И снова он превратился в соляной столб от изумления и восторга.

-- Это что ж такое, а? Вот башка придумала! Ты же сохраняй мои деньги, ты же мне еще и плати! Ай да банкиры! Памятник им надо поставить. Кстати, не найдется ли у вас до завтра финского ножа поострее?

-- Зачем вам?

-- Кухарку хочу зарезать. Нынче оскорбила меня: дураком назвала.

-- С ума вы сошли? Вы хотите, чтобы она оказалась права? Подайте лучше на нее в суд.

-- Что подать?

-- Ничего не подать -- так говорится. Пожалуйтесь в суд, судьи ее и присудят к тюрьме.

-- А что ж им за смысл хлопотать, судить, наказывать ее? Ведь она не их, а меня дураком назвала.

Снова были объяснения, снова дикий восторг и изумление. И даже когда он, уходя, спускался с лестницы, до меня доносились его бессвязные восклицания:

-- Мозги-то, а? Наполеоны! А говорят -- большевики умные. Нет, братец ты мой, не особенно! Сколько лет мы под ними прожили, а они до этого не додумались... Ха-ха... Пусть-ка кто-нибудь в меня теперь выстрелит -- сейчас же в суд на него! Пожалуйте бриться! Ха-ха!

* * *

Бедная наша Россия... Ты напоминаешь мне мудрого образованного старика, которому от удара хулиганской дубинки отшибло память и который, тряся седой бородой, начинает учиться азбуке...

Впервые: Приазовский край, 1919, 3 (16) марта, No 15. Печатается впервые по тексту газеты.