-- А вы, видно, опытный путешественник, -- заметил я.
-- Да... по своей профессии мне приходится носиться чуть ли не по всему земному шару.
Я вопросительно взглянул на своего спутника.
-- Да... А какая ваша профессия?
-- Я -- борец. Чемпион мира.
Из деликатности я не удивился. Покачал головой и сказал:
-- Ага, вот оно что... Вам в Харькове выходить?
-- В Харькове.
-- Терпеть не могу этого городишки: уныл, грязен и неблагоустроен. Но народ там живет хороший.
Мы помолчали.
Чемпион мира искоса наблюдал за мной; потом не выдержал и, потрепав меня по плечу, сказал:
-- Вы меня удивляете.
-- Чем?
-- Первого такого человека встречаю. Обыкновенно мы, борцы, несчастные люди. Стоит только какому-нибудь новому знакомому узнать о нашей профессии, как этот субъект считает своим долгом пощупать у нас на руках мускулы и потом завести длиннейший разговор о борцах, о физической силе, о каких-то самородных чудесных силачах, ломовиках из народа и о прочем таком. Он думает, что ни о чем другом мы разговаривать не можем. Вспомнит он Фосса, которого он видел пятнадцать лет тому назад, еще раз пощупает мускулы на наших ногах, а потом даст пощупать и свои руки. Дескать, есть ли у него что-нибудь в этом роде? И уж он тянет, тянет скучнейший разговор о вещах, от которых хочешь уйти, которые и так надоели до смерти... Вы, кажется, первый человек, который по-настоящему отнесся ко мне. Остальные же считают каким-то хорошим тоном говорить с человеком о том, что у того и так вот тут сидит.
Он звучно похлопал себя по широкому могучему затылку.
В вагон в это время вошел новый пассажир. Сразу было видно в нем живого общительного человека. Он опустился около меня на диван, снял шляпу, вытер платком лоб и без обиняков обратился к чемпиону:
-- Далеко едете?
-- В Харьков.
-- Охота вам ехать в эту дыру! Там теперь и делать нечего.
-- Ну, как вам сказать, -- дело найдется. Положу десятка два на обе лопатки -- вот вам и дело.
-- Как, вы разве борец?
-- Борец.
-- Да неужели? Что вы говорите?
-- Ей-Богу.
-- Вот как. То-то я смотрю. Разрешите попробовать мускулы?
-- Пожалуйста.
-- Ого! Прямо канаты какие-то... А скажите, что, борьба не опасна? Говорят, ведь смертью иногда кончается?
-- Бывает.
-- Кто же у вас в чемпионате?
-- Да много народу. Из известных: Пахута, Эмиль де-Бен, Папа-Костопуло, Ильяшенко...
-- Скажите, а где теперь Фосс?
-- Фосс давно уже на покое.
-- Вот был борец, действительно. Ручища невероятная. Ноги, как столбы... А у вас ноги хорошие?
-- Ничего, спасибо.
-- Разрешите попробовать? Ого. Стальные прямо. А попробуйте-как у меня руки? Как вы думаете, стоит их развивать?
Общительный незнакомец сжал руку и протянул ее чемпиону.
-- Ну, что ж. Кое-что есть.
-- Не правда ли. Когда-то я два пуда выжимал. А вот у нас, в Ростове, на пристани, был один грузчик, -- это прямо-таки нечто невероятное. Поднимет, шутя, двадцать пудов и бегает.
Чемпион вздохнул и устало спросил:
-- Где же он теперь?
-- Не знаю. А то у нас, на станции Раздельной, был смазчик, так можете поверить, стан колес вагонных подымал. Если бы ему пойти куда-нибудь бороться, так он чудес бы наделал.
Очевидно, разговор был исчерпан, так как воцарилось длительное молчание.
Общительный пассажир снова вынул платок, вытер лоб и, промурлыкав какую-то песенку, спросил:
-- А где же теперь Лурих?
-- В Варшаве.
-- А Пытлясинский?
-- За границей.
-- Тэ-э-к-с. Трудно бороться?
-- Как кому. Все от тренировки зависит.
-- А вот у моего отца приказчик был, так он вызывал желающих бороться с ним, -- все боялись. Он сделал в цирке скандал и ушел. Пойти покурить, что ли...
* * *
Когда общительный пассажир ушел, чемпион подмигнул мне и сказал:
-- Видали фрукта? Вот, все они такие. Он так может всю дорогу проговорить. Прямо-таки вы первый человек такой особенный.
-- Ну, -- возразил я, улыбнувшись, -- должна же моя профессия научить меня такту, чутью и оригинальности...
-- А вы, простите, чем занимаетесь?
-- Я -- писатель.
-- Неужели? Где же вы пишете?
-- В журналах, газетах...
-- А скажите, когда вы садитесь за стол, то у вас уже есть тема?
-- Почти всегда.
-- Вот я не понимаю, как это может прийти в голову тема? Кажется, сиди, сиди, и век не выдумаешь!
Я пожал плечами.
-- Все зависит от тренировки.
-- Я один раз тоже написал рассказец. Потерял куда-то. Если найду -- пришлю его вам прочесть... Ладно?..
-- Пожалуйста...
-- У меня в Лодзи был один знакомый писатель, Коля Вычегодзе. Может быть, знаете?
-- Нет, не слыхал...
-- Он тоже рассказы, стихи писал. Слушайте... вот, скажите ваше мнение: здорово ведь писал Некрасов?
-- Да, хорошо.
-- Мне тоже нравится. А скажите, правда, что он драл своих крестьян и проигрывал их в карты?
-- Ну, это так... сплетни.
-- Вы и стихи пишете?
-- Нет, не пишу...
-- Труднее. Вот этот Коля Вычегодзе и стихи писал.
Чемпион мира замолчал, хлопая себя по руке ремнем от оконной рамы. Я думал, что разговор кончился. Но чемпион посвистал немного, зевнул, прикрыв рот рукой, и спросил:
-- А где сейчас Куприн?
-- Не знаю, кажется, за границей.
-- Слушайте, а вот Андреев... Что он хотел сказать своей Анатемой... Я, собственно, так и не понял.
Я устало взглянул на него. Нехотя промямлил:
-- Вещь глубокая, философская...
-- Тээк-с, тээк-с. А скажите, Горький что-нибудь теперь пишет? Вот ведь гремел когда-то. Не правда ли?
-- Да, -- подтвердил я. -- Гремел. Они с Фоссом гремели. Слушайте, кстати, правда, что Фосс мог на плечах 60 пудов выдержать?
Чемпион сразу осунулся и скучающе пожал плечами.
-- 60 пудов, это можно выдержать.
-- Слушайте, а где теперь Абс?
-- Умер.
-- Неужели? А Лурих где борется?
Чемпион ничего не ответил. Он мрачно встал и принялся укладывать вещи.
Это, вероятно, был первый случай, когда чемпион мира был побежден, был положен на обе лопатки мирным, слабым писателем.