I
Однажды я ехал в поезде, имея в кармане две тысячи рублей наличными. В купе вагона нас было двое: я и еще один господин -- самого продувного вида.
Еще когда не зажигали огней, я уже решил, что этот господин не прочь обокрасть меня, а когда наступил вечер -- я готов был дать голову на отсечение, что мой сосед не кто иной, как самый зловредный, опытный, хитрый вор без всяких твердых принципов и устоев.
"Хорошо-с, -- думал я, свесившись с верхней койки, на которой мне предстояло провести ночь, и разглядывая подозрительного соседа. -- Мы с тобой, братец, еще потягаемся!.. Ты хитер, да и я ведь человек не последнего сорта! Посмотрим..."
Голова моя усиленно заработала.
"Если я засну, -- размышлял я, -- то он сейчас же обшарит мои карманы, найдет в боковом кармане деньги и удерет... Значит, нужно или совсем не спать, или заснуть, спрятав предварительно деньги в надежное место. Не отдать ли их обер-кондуктору?.. Но кто может мне поручиться, что тот завтра утром не отопрется от всего, заявив, что никаких денег он и не видывал? Или сделать так: пойти в уборную и сунуть деньги до утра в умывальник или за электрический фонарь... Конечно, они могут сохраниться до утра. А вдруг кто-нибудь найдет их и заберет себе?.."
По зрелому размышлению я признал все эти планы рискованными и негодными.
"Не спрятать ли деньги в чемодан, привязав потом его веревкой к ноге? Вор схватит чемодан, веревка дернет меня за ногу, я проснусь, наброшусь на вора и отколочу его..."
Это было бы очень недурно, если бы вор дал предварительную клятву не перерезывать ножом веревку, привязанную к ноге.
Но такую клятву, я был уверен, трудно у него вырвать, да и поклявшись, он мог бы нарушить данную клятву, потому что эти люди имеют о совести и религии самое смутное представление...
-- А не предложить ли мне ему просто сто рублей с условием, чтобы он соскочил на первой же станции? Неудобно. Спросит -- почему? Раскричится...
Я долго и тщетно ломал голову и в конце концов остановился на одной мысли, которая показалась мне наиболее подходящей.
"У меня много карманов в платье, -- подумал я. -- Если разложить деньги поровну по всем карманам -- вор вытащит деньги из одного кармана и удерет, не подозревая, что в каждом другом кармане лежит такая же сумма... Лучше потерять мне сто или полтораста рублей, чем две тысячи -- это ясно. Лучше уменьшить риск в пятнадцать раз, чем рисковать всем!"
Я погрузился в расчеты.
"В пиджаке у меня пять карманов, да в жилете четыре... Нет, тоже пять -- один внутренний. Итого десять. В брюках -- два по бокам, да один сзади на пуговице... Если при этом надеть пальто, в котором пять карманов -- получится восемнадцать. Предположим, я размещаю в каждый карман по сотне рублей... Останется две сотни лишних. Куда же их сунуть? В ботинки разве? Самое лучшее место! Наиболее рискованными карманами являются наружные в пальто. Они так явно мозолят глаза, что даже честному человеку трудно удержаться, чтобы не заглянуть в них. Нельзя ли сделать так: из карманов пальто перевести одну сотню в брючный карман, а другую -- во внутренний жилетный (самое безопасное место). Или насовать в пальто по десяти рублей на карман -- пусть берет, простофиля. Но тогда у меня останется лишних двести пятьдесят. Можно в пиджак. Какой пиджак? Что за вздор... Это я хотел сказать -- чемодан? Где чемодан?.. Вот он! Странно только -- почему он шевелится?"
Действительно, мой чемодан зашевелился, верхняя крышка отскочила и изнутри выползло нечто вроде змеи красивого изумрудного цвета. Меня страшно удивила особенность женщин притворяться: я сразу разгадал хитрость! Это была не змея, а рукав зеленой кофточки жены. Я увидел жену во весь рост. Она потрепала меня по плечу, опустилась на качалку и лениво сказала:
-- Вот скучища-то! Хоть бы в театр куда-нибудь. Еще не поздно? Который час?
Я протянул руку к своим часам и, содрогнувшись, очнулся.
Никакой жены не было. Она исчезла и даже не одна, а с моим подозрительным соседом.
Я огляделся. Купе было совершенно пусто.
Я схватился за карман. Он был пуст.
В отчаянии я схватился за голову. В ней тоже после крепкого тяжелого сна ощущалась пустота.
Так обокрали меня первый раз в жизни.
II
Вторая кража была на значительно меньшую сумму. Просто когда я жил на кавказском курорте и вышел однажды прогуляться по горам, откуда-то из-за утеса выскочили кавказские разбойники и украли меня. Повторяю -- эта кража была для воров менее прибыльна, чем первая, в вагоне, потому что со мной не было ни копейки денег, а сам по себе я стоил немногого.
Разбойники схватили меня, связали, посадили на лошадь и заявили самым убедительным тоном:
-- Если вздумаешь бежать -- мы тебя убьем.
-- Да для чего я вам понадобился? -- с любопытством спросил я. -- Вот еще, нашли тоже сокровище!
Моя скромность не произвела на них хорошего впечатления. Начальник толкнул меня в спину и сказал:
-- Мы за тебя получим хороший выкуп.
Я был изумлен.
-- За ме-ня? Неужели я кому-нибудь нужен?
-- Твои родственники выкупят тебя.
Абреки показались мне решительными дураками.
-- Родственники? Только им и дела, что выкупать меня. Как же! Есть у меня один дядя, да и тот повесится прежде, чем заплатит за меня три рубля.
-- Мы за тебя получим десять тысяч!
Впервые узнал я свою настоящую рыночную стоимость, и размер ее немало меня порадовал. Лично я был о себе более скромного мнения.
-- Не буду с вами торговаться, -- сказал я, качая головой, -- потому что это меня унизит. Но если была бы малейшая возможность зашибить на мне деньгу, я первый сказал бы вам: "Просите двадцать тысяч. Мы оба по-братски заработаем на этом деле". Однако я не говорю этого. Почему? Совершенно безнадежное предприятие -- за меня никто не даст ни копейки!
-- У тебя есть друзья! -- угрюмо сказал начальник.
Я горько засмеялся.
-- Друзья! Я у них по уши в долгу! Я перехватывал деньги, где только мог... Когда ваш посланный явится к ним за выкупом, они поймают его, свяжут и потребуют уплаты всех моих долгов. Скажу вам откровенно: никогда вы не делали более глупой и менее удачной кражи, чем кража меня. Ваш торговый дом может лопнуть на мне, как мыльный пузырь. Я величина в покупательском смысле не только положительная, не только нулевая, но даже отрицательная! Прогоните меня как можно скорее.
-- Пиши письмо! -- закричал сердито начальник. -- Проси выкупа или мы тебя зарежем, как собаку.
-- Кому? -- вспылил и я. -- Кому я буду писать? Ротшильду? Испанскому королю? Говорю же вам: ни одна душа в мире не даст за меня ни копейки. Что я такое? Писаный красавец, гений, за которого всякий отвалит какой угодно куш?! Украли... тоже! Не могли найти ничего лучшего... Где у вас глаза-то были?
Тон у меня был такой убедительный, что все сконфузились.
-- В таком случае мы тебя зарежем, -- предложил начальник.
-- Тоже предприятие! Из одной глупости в другую. Такие вы умные интеллигентные разбойники, а рассуждаете, как... черт знает кто. Ну, вы меня зарежете -- какая вам от этого польза? А если отпустите -- я вернусь в город и буду расхваливать вас на всех перекрестках. Распишу: какие вы смелые, мужественные, благородные... Популярность ваша возрастет, и бедное население окружит вас ореолом героев. Богачи будут вдвойне бояться вас и беспрекословно выкупать друг друга. Кроме того, вернувшись в город, я постараюсь сам разбогатеть, обрасти, как говорится, шерстью, и если когда-нибудь снова попадусь вам -- за меня любой банк заплатит вам сколько пожелаете. Отпустите меня, а? Черт со мной, в самом деле!
-- Черт с ним, в самом деле, -- сказал, пожимая плечами, начальник. -- Развяжите его. Пусть убирается на все четыре стороны.
Опьяненные моим дешевым красноречием, невежественные сыны гор развязали мне руки, и я пустился бежать по крутым утесам и камням с такой быстротой, что, если бы случилось мне споткнуться и упасть в пропасть, -- от моего десятитысячного тела остались бы жалкие обломки, рублей на двадцать--двадцать пять по наивысшей оценке.
III
До сих пор я считаю самым гнусным делом третью кражу. Отчасти потому что она была двойная, а отчасти в ней был замешан один из моих лучших друзей.
Друга этого звали Фролов.
В дни нашей ранней молодости мы были неразлучны, но потом, когда в нашем городе появилась красавица вдова Марфа Леонидовна, -- наши отношения испортились. Ухаживали мы за ней оба, оба бывали у нее, но однажды Фролов в мое отсутствие совершенно необъяснимым образом взял надо мной перевес, и с тех пор красавица была для меня совсем потеряна. Я был так огорчен, взбешен и расстроен, что не являлся к ним (они поселились вместе) целый год, а потом однажды явился, чтобы высказать счастливым любовникам свое настоящее мнение об их отношении ко мне.
Когда я приехал к ним, Фролова не было, и приняла меня Марфа Леонидовна.
Я уселся в кресло, угрюмо оглядел ее пышную великолепную фигуру и спросил сдавленным голосом:
-- Счастливы?
Она улыбнулась.
-- О, конечно.
-- Послушайте, -- сказал я, придвигаясь к ней в порыве неизъяснимого вдохновения. -- Я через пять минут уйду и никогда больше, слышите ли никогда не покажусь вам на глаза. И только об одном умоляю -- объясните мне, как другу: за что вы его полюбили? Чем он покорил вас?
Она смотрела в окно, мечтательно улыбаясь и постукивая носком туфельки о ковер. Потом после некоторого колебания сказала:
-- Вам это может показаться странным, но Володю я полюбила за одно стихотворение. Такое стихотворение мог написать только талантливый, безумно любящий человек. И когда он прочел его мне и посвятил -- я дала ему первый поцелуй.
Я всплеснул руками.
-- Володька написал хорошие стихи?! Полноте! Он способен рифмовать "село" и "колесо", "медведь" и "плетень" -- я очень хорошо его знаю. Наверное, бездарные глупейшие стишонки написал он вам?
-- Ошибаетесь, -- нахмурилась она. -- Стихи бесподобные. Так мог написать только большой поэт. Правда, такие стихи могла подсказать исключительно любовь ко мне -- больше он стихов не писал.
-- А как они... начинаются? Не помните?
Она обратила глаза кверху и тихо начала:
В ночь разлуки с тобою приснился мне сон.
Страшен был, непонятен был он...
Для него нет в уме обьясненья --
Мне пригрезились волны забвенья
Мутной Леты, и он -- этот дряхлый Харон --
Вел ладью свою против теченья...
Я в ладье той сидел
И печально гляде...
Я вскочил с кресла и с громким криком схватил прекрасную вдову за руку.
-- Слушайте! -- вскричал я. -- Да ведь это мое стихотворение!! Я его тогда же, помню, написал и показывал Фролову. Фролов пришел от него в неистовый восторг, просил даже переписать его...
Красавица побледнела, как бумага. Грудь ее вздымалась, подобно морской волне.
-- Возможно ли это?
-- Клянусь вам -- это мои стихи.
Руки ее бессильно упали на колени.
-- Что же... теперь делать?
Я заглянул ей в лицо и сказал:
-- Первый ваш поцелуй принадлежал вору; отдайте второй -- собственнику!
-- Но ведь я целый год любила его за это стихотворение!
-- В таком случае, -- озабоченно сказал я, обнимая ее талию, -- нам нужно как можно скорее наверстать этот украденный год!!
И эта честная женщина пожалела обворованного простака, и тихо улыбнулась ему, и поспешила согласиться с ним...