I
Всякий, кто знал меня с детства, мог бы подтвердить, что не было мальчика, юноши и мужчины -- правдивее меня.
Все, что угодно, но не ложь.
Шутка -- да! Мистификация -- да! Но ложь, жалкая, отвратительная, извивающаяся, как скверный червяк, -- ложь вызывала во мне такое же чувство, какое испытывает непривычный путешественник на корабле, переживая первую качку.
Шутку я любил. Бывало, не было для меня лучшего удовольствия, как ответить на вопрос учителя: "Куда ты, дьяволенок, запропастился на весь вчерашний день?" -- "Вчера я был на панихиде по случаю смерти тетки..."
Нужно ли объяснять, что у меня тетка не только не умирала, но даже не рождалась, а вся штука заключалась в том, что мы ходили за город стрелять из монте-кристо [Монте-кристо (по имени героя А. Дюма) -- система малокалиберных ружей и пистолетов.] галок.
Главный элемент юмора, входящий в каждую шутку -- это контраст. В моей шутке с учителем все было -- сплошной контраст: вместо одной тетки -- несколько галок, вместо панихиды -- монте-кристо.
Будучи юношей, я часто подшучивал над знакомыми девушками.
-- Поцелуйте меня! -- просил я одну из них.
Она усердно целовала меня, а потом, оторвавшись, спрашивала:
-- Когда же наша свадьба?
-- Свадьба? -- усмехаясь, говорил я. -- Какая там свадьба, ведь я уже женат.
Нужно ли говорить, что вовсе не был женат, а мои слова были чистейшей мистификацией.
Даже, сделавшись мужчиной, я не потерял своей природной способности -- подтрунивать над ближними.
-- Поцелуйте же меня, -- просил я одну из знакомых девушек, протягивая умоляюще руки.
Она холодно говорила:
-- Я с женатыми не целуюсь.
-- Милая моя, да разве же я женат?
-- Конечно. Об этом все говорят. Жена ваша и ребенок живут в Москве.
-- Ха-ха-ха! -- заливался я смехом. -- Да ведь это моя сестра с ребенком, вдова. Действительно, живет в Москве. И кто это мог выдумать?
Она усердно целовала меня.
Нужно ли говорить, что я был уже женат в это время и даже, более того, -- имел ребеночка!
Эти невинные мистификации частенько развлекали меня, спасая, застраховывая, может быть, от худшего, что ложится таким позорным пятном на человеческую душу -- от лжи.
II
Недавно мне случилось проезжать в экипаже по Литейному проспекту.
Литейный уже кончился, мы выехали на Невский, с тем расчетом, чтобы, перерезав его, попасть на Владимирский проспект, но в это время наша лошадь, услыхав сбоку рев автомобильного гудка, внезапно остановилась, и автомобиль самым нахальным образом наехал на нас, свалив на бок экипаж, лошадь и сломав одну оглоблю.
Я вывалился на мостовую, как медная пуговица из вывернутого наизнанку кармана мальчишки, а кучер вспорхнул, как ласточка, и опустился прямо на лежащую лошадь.
-- Ну, -- сказал я ему, вставая, -- нечего тут заниматься верховой ездой, слезайте с лошади и ступайте домой.
Около двадцати человек подбежали ко мне, но я облюбовал одного, именно, околоточного и сказал:
-- Нельзя ли мне позвать какого-нибудь целого извозчика, какое-нибудь не разрозненное издание. Я бы поехал домой.
-- Вы не ушиблись?
-- Руку немножко прищемил. Но так как я прищемил ее своим же боком, то, следовательно, сам и виноват.
-- Позвольте вашу карточку, -- сказал околоточный.
-- Я даю карточки только своим близким друзьям, -- возразил я. -- Конечно, может быть, в будущем...
-- Я вас прошу дать мне вашу карточку!..
-- Я все хорошие карточки уже роздал; осталась одна, на которой я не особенно похож...
-- Я прошу у вас визитную карточку!
Изумлению моему не было пределов.
-- Мою... визитную... Фотографическую просят, обыкновенно, когда нравится лицо, а визитную -- в том случае, если не нравится поведение. Чем вам не нравится мое поведение? Я ведь не виноват в том, что случилось, -- сидя в экипаже, как орех в скорлупе.
-- Вы, конечно, не виноваты, но виноват шофер.
-- Так вы у него карточку и спросите. Впрочем он тоже не виноват. Я думаю, у него был такой расчет: видя, что моя лошадь преграждает ему путь, он решил рявкнуть так свирепо, чтобы лошадь испугалась и понесла, очистив ему путь.
-- Ну?
-- Вы ведь знаете, что лошади, испугавшись чего-нибудь, -- должны понести; Но, очевидно, моя лошадь не знала этого правила, так как, наоборот, -- тут же на месте и застыла. Вот почему автомобиль наехал на нас.
-- Расскажите с самого начала.
-- Слушаюсь. Вчера за обедом я получаю городскую телеграмму: "Приезжайте поговорить об иллюстрациях в кни..."
-- Нет, расскажите, как вы ехали.
-- Ехали по Литейному, выехали на Невский; сбоку моторный гудок как зарычит. Лошадь, бежавшая довольно приличной рысью, вдруг стала на месте, очевидно, сговорившись сама с собою раньше, назло мне и кучеру. Шофер не мог сразу остановить мотора и въехал в гостеприимно остановившийся экипаж.
-- Так, так. Теперь вашу фамилию сообщите, адрес, род занятий?
Я сказал.
-- Ах, так это вы! -- обрадовался этот культурный, начитанный человек. -- Читал, как же, много читаю. Имею честь... гм! Эй, извозчик! Отвези их, куда они прикажут.
III
После этого случая я прожил спокойно часов пятнадцать -- во всяком случае, гораздо менее суток.
Потому что на другой день с утра я закипел в самом ужасном котле.
-- Алло! Ты?
-- Я. Это ты, Пеликанов? Что тебе?
-- Ну, как, голубчик, твое здоровье? Я так беспокоился. Эти ужасные моторы!
-- Постой, да ты откуда узнал?
-- Сегодня в газетах об этом пишут. Расскажи, как это случилось?
-- Да ведь ты читал в газете.
-- Нет, ты мне сам расскажи. В газетах, может быть, и приврали.
Я сказал:
-- Ехали мы по Литейному. Выехали на Невский; не успели перерезать его и выехать на Владимирский, как сбоку чей-то мотор ка-ак рявкнет! Моя лошадь вдруг стала, как вкопанная, и мотор, не успев затормозиться, налетел на нас и опрокинул. Я немного ушиб бок -- уже прошло, а в экипаже сломана одна оглобля.
-- Какой ужас! Ну, до свиданья.
Я отошел от телефона, но сейчас же пришлось вернуться.
-- Алло! Это вы?
-- Да. Здравствуйте. Что прикажете?
-- Вы не в постели? Значит, к счастью, ничего опасного... А я так беспокоилась. Как это случилось?
-- В газетах...
-- Нет, вы мне сами расскажите. Как это произошло?
Я затаил вздох и сказал ровным голосом:
-- Ехали мы на Литейный -- Невский -- Владимирский. Все проспекты. Невский -- сбоку гудок мотора. Испуг и остановка лошади. Въезд мотора в экипаж. Падение на бок экипажа. Мы на земле. Ушиблен бок, сломана оглобля -- все уже выздоровело.
-- Вот кошмар! Прощайте.
На третий звонок я ответил кратко:
-- Путь: Литейный, Невский, Владимирский. Невский -- гудок мотора, остановка лошади, падение экипажа, ушиб бока, оглобли. Исправлено.
После четвертого звонка и лаконичного объяснения происшествия: "Убирайся к черту!", я улегся на диван и стал размышлять:
-- В сущности, эти добрые люди не виноваты. Они хотят только выразить свое участие ко мне; нужно быть справедливым: конечно, неимоверно скучно повторять одну и ту же историю десять раз, но ведь каждый-то из них слышит ее в первый раз. Нельзя же всякого, кто выразит мне участие -- посылать к черту. Не сделать ли так: отпечатать сотню брошюр с подробным описанием и иллюстрациями происшествия и раздать их всем друзьям. Нет, пожалуй, не успею. Пока продержу корректуру, закажу иллюстрации -- все уже меня переспросят. Или сделать так: пригласить всех сегодня на чашку чая, да и рассказать сразу, оптом. Тоже неудобно. Явятся не все сразу, а по одному, и каждый, сгорая желанием выразить мне участие, сейчас же начнет расспрашивать о "случае с мотором".
Я чувствовал, что нахожусь в отчаянном положении. Под заголовком "Несчастье с популярным писателем" в газетах было написано совсем не то. Нужно было написать так:
-- "Сегодня с популярным писателем случилось страшное несчастье: около двухсот друзей и знакомых обрушились на него с вопросами о пустяковом столкновении экипажа с мотором -- и обрушившись, погребли несчастного под своими обломками. Отчаянию несчастных родных нет пределов. Когда же, наконец, наша полиция обратит внимание на так называемых друзей и т.д."...
Звонок телефона поднял меня с дивана.
-- Алло! Вы?
-- Я. Хотите узнать что-нибудь о "случае с мотором"? Прочтите газету.
-- О, газету! Ведь известно, что газеты всегда перепутают.
-- Да? -- сказал я, чувствуя неожиданный прилив свирепой радости. -- Это верно. Газеты врут. Так слушайте же правду! Я ехал по Литейному, сидя рядом с английским посланником, с которым меня связывает долголетняя дружба. Оглянувшись, он сказал: "Если не ошибаюсь, за нами следят!". "Кто?". "Молодцы из секты тугов-душителей [Туги -- религиозная секта в Индии, члены которой в религиозном экстазе грабят и душат свои жертвы, стараясь не проливать кровь. Существовали еще в глубокой древности. У них свой язык и свои знаки. Англичане, проникнув в Индию, истребили огромное число тугов. О тугах говорится в рассказе Конан Дойла "Жрица тугов".]. В бытность мою полковником 10-го Индийского полка сипаев, я немало их перевешал, и вот они теперь"... Он не договорил. Раздался какой-то странный рев, четыре человека выпрыгнули из мотора и, схватившись за нашу коляску, опрокинули ее; но посланник не растерялся! Он выхватил из-за пазухи странный амулет из цельного рубина и протянул им: "Икаруд!" -- сказал он по-индийски! И сейчас же -- все четверо, с гортанным криком, словно сквозь землю провалились. Будто ничего не было. Только поломанная коляска да лежавшие на земле лошади свидетельствовали о происшедшем.
-- Какой ужас! А в газетах совсем не так написано.
-- Еще бы!
IV
-- Алло! Да, я. О, конечно. Ужасный случай. Если вы читали в газ... Что? От меня хотите слышать? Ладно. Случай, действительно, из ряду вон выходящий?.. Едем мы -- вдруг на углу Литейного и Невского, на тротуаре какая-то тень. Промелькнула, остановилась и припала к земле, тихонько рыча.
-- Автомобиль на тротуаре?
-- Какой там автомобиль! Это был великолепный экземпляр королевского тигра.
-- Послушайте, что вы такое говорите? Тигр... на углу Невского и Литейного...
-- Ну, да! Бежавший из цирка. Что же тут особенного? Гигантским прыжком, будто под ним развернулась колоссальная пружина, он бросается с Литейного прямо на нас и ударом могучей лапы сбивает экипаж наземь. Мы -- почти погибли! Но... на наше счастье мимо шел стрелок, который метким выстрелом между глаз...
-- О, Боже! Да стрелок-то откуда?
-- Из цирка же; обыкновенный цирковой стрелок, попадающий во что угодно и как угодно...
-- Но в газетах...
-- Э, что газеты! Врут газеты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Кто там еще? Вы? Спасибо, что навестили лично. Такой ужас! Я до сих пор не могу опомниться...
-- Ради Бога! Расскажите мне подробно. Газеты, вероятно, дали неполный рассказ... Я горю желанием выслушать от вас.
-- Неполный рассказ! Да они все переврали ваши газеты; прежде всего это случилось не на углу Невского и Литейного, а у меня на квартире...
-- У вас? В квартире? Экипаж с лошадьми? Автомобиль?
-- Да. Представьте себе.
-- Послушайте...
-- Я, ведь не говорю, что автомобиль большой. Этакий... маленький. Игрушечный.
-- А лошади?
-- Тоже игрушечные. Дело в том, что я подарил своему сынишке автомобиль. Катаясь на нем по комнате, мальчишка нагрузил его разными вещами и, между прочим, пятью фунтами пороха, который я приготовил для охоты. И что же -- разогнавшись, он налетает с размаху на деревянных лошадей, порох взрывается, и все летит к черту -- мальчишка, автомобиль, нянька, лошади! Все так исковеркано, что теперь не разберешь, где начинается мальчишка и кончается нянька!
-- О, ужас-то! Где же... все это?
-- Где? Вымели, выбросили. Не хоронить же эти остатки, если не разберешь -- нянькина ли это челюсть или руль автомобиля?!
* * *
Рассказывал я эти истории, нисколько не скучая -- до самого вечера.
Вот как я стал лгуном. Сам я им сделался? Нет. Люди сделали.