I
Однажды, тихим вечером, на берегу морского залива очутились два человека.
Один был художник Рюмин, другой -- неизвестно кто.
Рюмин, сидя на прибрежном камне, давно уже с беспокойством следил за поведением неизвестного человека, который то ходил нерешительными, заплетающимися ногами вдоль берега, то останавливался на одном месте и, шумно вздыхая, пристально смотрел в воду.
Было заметно, что в душе неизвестного человека происходила тяжелая борьба...
Наконец он махнул рукой, украдкой оглянулся на Рюмина и, сняв потертый, неуклюжий пиджак, -- очевидно, с чужого плеча, -- полез в воду, ежась и испуская отчаянные вздохи.
-- Эй! -- закричал испуганно Рюмин, вскакивая на ноги. -- Что вы там делаете?
Незнакомец оглянулся, сделал рукой прощальный жест и сказал:
-- Не мешайте мне! Уж я так решил...
-- Что вы решили? Что вы делаете?!
-- Ослепли вы, что ли? Не видите -- хочу утопиться...
-- Это безумие! Я не допущу вас до этого!
Неизвестный человек, балансируя руками, сделал нерешительный шаг вперед и воскликнул:
-- Все равно -- нет мне в жизни счастья. Прощайте, незнакомец! Не поминайте лихом.
Рюмин ахнул, выругался и бросился в воду. Вытащить самоубийцу не представляло труда, так как в том месте, где он стоял, было неглубоко -- немного выше колен.
-- Безумец! -- говорил Рюмин, таща неизвестного человека за шиворот. -- Что вы задумали?! Это и грешно и глупо.
Извлеченный на берег самоубийца сопротивлялся Рюмину лениво, без всякого одушевления. Брошенный сильной рукой художника на песок, он встал, отряхнулся и, потупившись, сунул художнику в руку свою мокрую ладонь.
-- Пампасов! -- сказал он вежливо.
-- Каких пампасов? -- изумленно спросил Рюмин.
-- Это я -- Пампасов. Нужно же нам познакомиться.
-- Очень приятно, -- все еще дрожа от напряжения, отвечал Рюмин. -- Моя фамилия -- Рюмин. Надеюсь, вы больше не повторите своей безрассудной попытки?
Пампасов неожиданно схватился за голову и завопил:
-- Зачем вы меня спасли? Кто вас просил?! Пустите меня туда, в эти прозрачные зеленоватые волны... Я обрету там покой!..
Рюмин дружески обхватил его за талию и сказал:
-- Ну, успокойтесь... Чего, в самом деле... Я уверен, все обойдется. Самое сильное горе, самое ужасное потрясение забываются...
-- Да у меня никакого потрясения и не было, -- проворчал, уронив голову на руки, Пампасов.
-- Тогда чего же вы...
-- С голоду... С нужды... Со стыда перед людьми за это рубище, которое я принужден носить на плечах...
-- Только-то? -- оживился Рюмин. -- Да ведь это сущие пустяки! Этому горю можно помочь в десять минут! Вы будете одеты, накормлены и все такое.
-- Я милостыни не принимаю, -- угрюмо проворчал Пампасов.
-- Какая же это милостыня? Заработаете -- отдадите. Пойдем ко мне. Я здесь живу недалеко.
Пампасов встал, стряхнул со своей мокрой, грязной одежды песок, вздохнул и, спрятав голову в плечи, зашагал за своим спасителем.
II
Рюмин дал Пампасову новое платье, предоставил в его распоряжение диван в мастерской и вообще старался выказать ему самое деликатное внимание, будто чувствуя себя виноватым перед этим несчастным, затравленным судьбой неудачником, смотревшим с нескрываемым восхищением на сигары, куриные котлеты, вино, тонкого сукна пиджак и прочее, чем заботливо окружил его Рюмин.
Пампасов жил у Рюмина уже несколько дней, и художник, принявший в бедняге самое искреннее, деятельное участие, рыскал по городу, отыскивая работу своему протеже. Так как Пампасов однажды в разговоре сказал: "Мы, братья-писатели", то Рюмин искал главным образом литературной работы...
Через две недели такая работа нашлась в редакции небольшой ежедневной газеты.
-- Пампасов! -- закричал с порога оживленный Рюмин, влетая в комнату. -- Ликуйте! Нашел вам работу в газете!
Пампасов медленно спустил ноги с дивана, на котором лежал, и, подняв на Рюмина глаза, пожал плечами.
-- Газета... Литературная работа... Ха-ха! Сегодня один редактор -- работаешь. Завтра другой редактор -- пошел вон! Сейчас газета существует -- хорошо, а сейчас же ее закрыли... Я вижу, Рюмин, что вы хотите от меня избавиться...
-- Господи!.. -- сконфуженно закричал Рюмин. -- Что вы этакое говорите... Да живите себе пожалуйста. Я думал, вам скучно -- и хотел что-нибудь...
-- Спасибо, -- сказал Пампасов, тронутый. -- Должен вам сказать, Рюмин, что труд -- мое призвание, и я без какой-нибудь оживленной, лихорадочной работы как без воздуха. Эх! -- Он размял свои широкие, мускулистые плечи и, одушевившись, воскликнул: -- Эх! Такую силищу в себе чувствую, что, кажется, весь мир бы перевернул... Труд! Какая в этом односложном слове мощь...
Он опустил голову и задумался.
-- Так бы хотел пойти по своему любимому пути... Работать по призванию...
-- А какой ваш любимый путь? -- несмело спросил Рюмин.
-- Мой? Педагогика. Сеять среди детей семена знания, пробуждать в них интерес к науке -- какое это прекрасное, высокое призвание...
III
Однажды Рюмин писал картину, а Пампасов по обыкновению лежал на диване и читал книгу.
-- Дьявольски приходится работать, -- сказал Рюмин, выпуская на палитру свежую краску. -- Картины покупаются плохо, платят за них дешево, а писать как-нибудь, наспех, не хочется.
-- Да, вообще живопись... В сущности, это даже не труд, а так что-то. Самое святое, по-моему, труд!
Рюмин ударил себя кулаком по лбу.
-- Совсем забыл! Нашел для вас целых два урока! И условия довольно невредные... Хотите?
Пампасов саркастически засмеялся.
-- Невредные? Рублей по двадцати в месяц? Ха-ха! Возиться с маленькими идиотами, которым только с помощью хорошего удара кулаком и можно вдолбить, что дважды два -- четыре. Шлепать во всякую погоду ногами, как говорится, за семь верст киселя хлебать... Прекрасная идея, что и говорить.
Изумленный Рюмин опустил палитру.
-- Да вы ведь сами говорили...
-- Рюмин! -- страдальчески наморщив брови, сказал Пампасов. -- Я вижу, я вам надоел, я вам в тягость. Конечно, вы вырвали меня из объятий смерти и моя жизнь всецело в ваших руках... Ну, скажите... Может быть, пойти мне и положить свою голову под поезд или выброситься из этого окна на мостовую... Что же мне делать? В сущности, я ювелир и безумно люблю это благородное занятие... Но что делать? Где выход? Что, спрошу я, -- есть у меня помещение, инструменты, золото и драгоценные камни, с которыми можно было бы открыть небольшое дело? Нет! Будь тысяч пятнадцать -- двадцать...
Пампасов шумно вздохнул, повалился навзничь и, подняв с полу книгу, погрузился в чтение...
IV
Рюмину опротивела своя собственная квартира и ее постоянный обитатель, переходивший от дивана к обеденному столу и обратно, чем вполне удовлетворялась его неугомонная жажда лихорадочного труда. Рюмин почти перестал курить сигары и пить вино, так как то и другое уничтожалось бывшим самоубийцей, а платье и ботинки изнашивались вдвое быстрее, потому что облекали два тела и четыре ноги -- попеременно...
Рюмин давно уже ухаживал за какой-то интересной вдовой, с которой познакомился на прогулке... Он был несколько раз у нее и приглашал ее к себе, рассчитывая на время ее визита услать куда-нибудь назойливого самоубийцу.
Однажды, возвращаясь из магазина красок домой и войдя в переднюю, Рюмин услышал в мастерской голоса:
-- Но ведь я не к вам пришла, а к Николаю Петровичу! Отстаньте от меня.
-- Ну, один раз поцелуйте, что вам стоит!..
-- Вы говорите глупости! Я вас не знаю... И потом, если об этом узнает Николай Петрович...
-- Он? Он придет, уткнет нос в берлинскую лазурь, возьмет в зубы палитру и ухом не поведет. Это простак чрезвычайный! Миледи! Если вы дадите поцелуй -- я его сейчас же отдам вам обратно. А?
-- Сумасшедший! Что вы... делаете?..
Послышался тихий смех и звук сочного поцелуя.
"Негодяй! -- заскрежетал зубами Рюмин. -- Ему мало моего платья, квартиры, еды и моих нервов... Он еще пользуется и моими женщинами!"
Рюмин повернулся и ушел. Вернулся поздно вечером. Разбудил спавшего Пампасова и сурово сказал, смотря куда-то в сторону:
-- Эй! Вы видите, нос мой не уткнут в берлинскую лазурь и в зубах нет палитры. Завтра утром можете уходить от меня.
-- Зачем же вы меня спасли? -- удивился Пампасов. -- Сначала спасал, потом прогоняет. Очень мило, нечего сказать.
Голова его упала на подушки, и через минуту послышалось ровное дыхание спящего человека.
С ненавистью посмотрел Рюмин в лицо Пампасову, заскрипел зубами и злобно прошипел:
-- У, проклятый! Так бы и дал тебе по голове...
V
Утром Пампасов проснулся веселый, радостный, совершенно забыв о вчерашнем разговоре.
-- Встали? -- приветствовал его стоявший перед картиной Рюмин. -- Помните, что я вам вчера сказал? Можете убираться.
Пампасов побледнел.
-- Вы... серьезно? Значит... вы опять толкаете меня в воду?
-- Пожалуйста! Пальцем не пошевелю, чтобы вытащить вас. Да вы и не будете топиться!..
-- Не буду? Посмотрим!
Пампасов взглянул на мрачное, решительное лицо Рюмина, опустил голову и стал одеваться.
-- Прощайте, Рюмин! -- торжественно сказал он. -- Пусть кровь моя падет на вашу голову.
-- С удовольствием! Пойду еще смотреть, как это вы топиться будете.
Вышли они вместе.
На берегу залива виднелись редкие фигуры гуляющих. У самого берега Пампасов обернул к Рюмину решительное лицо и угрюмо спросил:
-- Так, по-вашему, в воду?
-- В воду.
Рюмин хладнокровно отошел и сел, поодаль, на камень, делая вид, что не смотрит... А Пампасов принялся ходить нерешительными, заплетающимися ногами вдоль берега, изредка останавливаясь, смотря уныло в воду и шумно вздыхая. Наконец он махнул рукой, украдкой оглянулся на приближавшихся к нему двух гуляющих, снял пиджак и, нерешительно ежась, полез в воду.
-- Что он делает? -- в ужасе воскликнул один из гуляющих... -- Это безумие! Нельзя допустить его до этого.
Со своего места Рюмин видел, как к Пампасову подбежал один из гуляющих, вошел по колено в воду и стал тащить самоубийцу на берег. Потом приблизился другой, все трое о чем-то заспорили... Кончилось тем, что двое неизвестных взяли под руки Пампасова и, дружески в чем-то его увещевая, увели с собой.
До Рюмина донеслись четыре слова:
-- Я милостыни не принимаю!..