Недавно мне показывали ручную гранату: очень невинный, простодушный на вид снаряд; этакий металлический цилиндрик с ручкой. Если случайно найти на улице такой цилиндрик, можно только пожать плечами и пробормотать словами крыловского петуха: "Куда оно? Какая вещь пустая..."
Так кажется на первый взгляд. Но если вы возьметесь рукой за ручку, да размахнетесь поэнергичнее, да бросите подальше, да попадете в компанию из десяти человек, то от этих десяти человек останется человека три, и то -- не полных: или руки не будет хватать, или ноги.
Всякая женщина, мило постукивающая своими тоненькими каблучками по тротуарным плитам, очень напоминает мне ручную гранату в спокойном состоянии: идет, мило улыбается знакомым, лицо кроткое, безмятежное, наружность уютная, безопасная, славная такая; хочется обнять эту женщину за талию, поцеловать в розовые полуоткрытые губки и прошептать на ушко: "Ах, если бы ты была моей, птичка моя ты райская". Можно ли подозревать, что в женщине таятся такие взрывчатые возможности, которые способны разнести, разметать всю вашу налаженную мужскую жизнь на кусочки, на жалкие обрывки.
Страшная штука -- женщина, и обращаться с ней нужно, как с ручной гранатой.
* * *
Когда впервые моя уютная холостая квартирка огласилась ее смехом (Елена Александровна пришла пить чай), мое сердце запрыгало, как золотой зайчик на стене, комнаты сделались сразу уютнее, и почудилось, что единственное место для моего счастья -- эти четыре комнаты, при условии, если в них совьет гнездо Елена Александровна.
-- О чем вы задумались? -- тихо спросила она.
-- Кажется, что я тебя люблю, -- радостно и неуверенно сообщил я, прислушиваясь к толчкам своего сердца. -- А... ты?..
Как-то так случилось, что она меня поцеловала -- это было вполне подходящим, уместным ответом.
-- О чем же ты все-таки задумался? -- спросила она, тихо перебирая волосы на моих висках.
-- Я хотел бы, чтобы ты была здесь, у меня; чтобы мы жили, как две птицы в тесном, но теплом гнезде.
-- Значит, ты хочешь, чтобы я разошлась с мужем?
-- Милая, неужели ты могла предполагать хоть одну минуту, чтобы я примирился с его близостью к тебе? Конечно, раз ты меня любишь -- с мужем все должно быть кончено. Завтра же переезжай ко мне.
-- Послушай... но у меня есть ребенок. Я ведь его тоже должна взять с собой.
-- Ребенок... Ах да, ребенок!., кажется, Марусей зовут?
-- Марусей.
-- Хорошее имя. Такое... звучное! "Маруся". Как это Пушкин сказал? "И нет красавицы, Марии равной"... Очень славные стишки.
-- Так вот... Ты, конечно, понимаешь, что с Марусей я расстаться не могу.
-- Конечно, конечно. Но может быть, отец ее не отдаст?
-- Нет, отдаст.
-- Как же это так? -- кротко упрекнул я. -- Разве можно свою собственную дочь отдавать? Даже звери, и те...
-- Нет, он отдаст. Я знаю.
-- Нехорошо, нехорошо. А может быть, он втайне страдать будет? Этак в глубине сердца. По-христиански ли это будет с нашей стороны?
-- Что же делать? Зато я думаю, что девочке у меня будет лучше.
-- Ты думаешь -- лучше? А вот я курю сигары. Детям, говорят, это вредно. А отец не курит.
-- Ну, ты не будешь курить в этой комнате, где она, -- вот и все.
-- Ага. Значит, в другой курить?
-- Ну да. Или в третьей.
-- Или в третьей. Верно. Ну, что ж... (я глубоко вздохнул). Если уж так получается, будем жить втроем. Будет у нас свое теплое гнездышко.
Две нежные руки ласковым кольцом обвились вокруг моей шеи. Вокруг той самой шеи, на которую в этот момент невидимо, незримо уселись пять женщин.
* * *
Я вбежал в свой кабинет, который мы общими усилиями превратили в будуар Елены Александровны, и испуганно зашептал:
-- Послушай, Лена... Там кто-то сидит.
-- Где сидит?
-- А вот там, в столовой.
-- Так это Маруся, вероятно, приехала.
-- Какая Маруся?! Ей лет тридцать, она в желтом платке. Сидит за столом и мешает что-то в кастрюльке. Лицо широкое, сама толстая. Мне страшно.
-- Глупый, -- засмеялась Елена Александровна. -- Это няня Марусина. Она ей кашку, вероятно, приготовила.
-- Ня... ня? Какая ня... ня? Зачем ня... ня?
-- Как зачем? Марусю-то ведь кто-нибудь должен нянчить?
-- Ах, да... действительно. Этого я не предусмотрел. Впрочем, Марусю мог бы нянчить и мой Никифор.
-- Что ты, глупенький! Ведь он мужчина. Вообще, мужская прислуга -- такой ужас...
-- Няня, значит?
-- Няня.
-- Сидит и что-то размешивает ложечкой.
-- Кашку изготовила.
-- Кашку?
-- Ну да, чего ты так взбудоражился?
-- Взбудоражился?
-- Какой у тебя странный вид!
-- Странный? Да. Это ничего. Я большой оригинал... Хи-хи.
Я потоптался на месте и потом тихонько поплелся в спальню.
Выбежал оттуда испуганный.
-- Лена!!!
-- Что ты? Что случилось?
-- Там... В спальне... Тоже какая-то худая, черная... стоит около кровати и в подушку кулаком тычет. Забралась в спальню. Наверное, воровка... Худая, ворчит что-то. Леночка, мне страшно.
-- Господи, какой ты ребенок. Это горничная наша, Ульяша. Она и там у меня служила.
-- Ульяша. Там. Служила. Зачем?
-- Деточка моя, разве могу я без горничной? Ну, посуди сам.
-- Хорошо. Посудю. Нет, и... что я хотел сказать?.. Ульяша?
-- Да.
-- Хорошее имя. Пышное такое. Ульяния. Хи-хи. Служить, значит, будет? Так. Послушай: а что же нянька?
-- Как ты не понимаешь: нянька для Маруси, Ульяша для меня.
-- Ага! Ну-ну.
Огромная лапа сдавила мое испуганное сердце. Я еще больше осунулся, спрятал голову в плечи и поплелся: хотелось посидеть где-нибудь в одиночестве, привести в порядок свои мысли.
-- Пойду на кухню. Единственная свободная комната.
* * *
-- Лена!!!
-- Господи... Что там еще? Пожар?
-- Тоже сидит!
-- Кто сидит? Где сидит?
-- Какая-то старая. В черном платке. На кухне сидит. Пришла, уселась и сидит. В руках какую-то кривую ложку держит, с дырочками. Украла, наверное, да не успела убежать.
-- Кто? Что за вздор?!
-- Там. Тоже. Сидит какая-то. Старая. Ей-Богу.
-- На кухне? Кому ж там сидеть? Кухарка моя, Николаевна, сидит там.
-- Николаевна? Ага... Хорошее имя. Уютное такое. Послушай: а зачем Николаевна? Обедали бы мы в ресторане, как прежде. Вкусно, чисто, без хлопот.
-- Нет, ты решительное дитя!
-- Решительное? Нет, нерешительное. Послушай: в ресторанчик бы...
-- Кто? Ты и я? Хорошо-с А няньку кто будет кормить? А Ульяну? А Марусе если котлеточку нажарить или яичко? А если моя сестра Катя к нам погостить приедет?! Кто же в ресторан целой семьей ходит?
-- Катя? Хорошее имя -- Катя. Закат солнца на реке напоминает. Хи-хи.
* * *
Сложив руки на груди и прижавшись спиной к углу, сидел на сундуке в передней мой Никифор. Вид у него был неприятный, загнанный, вызывавший слезы.
Я повертелся около него, потом молча уселся рядом и задумался: бедные мы оба с Никифором... Убежать куда-нибудь вдвоем, что ли? Куда нам тут деваться? В кабинете -- Лена, в столовой -- няня, в спальне -- Маруся, в гостиной -- Ульяша, в кухне -- Николаевна. Гнездышко... хотел я свить, гнездышко на двоих, а потянулся такой хвост, что и конца ему не видно. Катя, вон, тоже приедет. Корабль сразу оброс ракушками, и уже на дно тянет, тянет его собственная тяжесть. Эх, Лена, Лена!..
-- Ну что, брат Никифор! -- робко пробормотал я непослушным языком.
-- Что прикажете? -- вздохнул Никифор.
-- Ну вот, брат, и устроились.
-- Так точно, устроились. Вот сижу и думаю себе: наверное, скоро расчет дадите.
-- Никифор, Никифор... Есть ли участь завиднее твоей: получишь ты расчет, наденешь шапку набекрень, возьмешь в руки свой чемоданчик, засвистишь, как птица, и порхнешь к другому холостому барину. Заживете оба на славу. А я...
Никифор ничего не ответил. Только нашел в полутьме мою руку и тихо пожал ее.
Может быть, это фамильярность? Э, что там говорить!.. Просто приятно, когда руку жмет тебе понимающий человек.
* * *
Когда вы смотрите на изящную, красивую женщину, бойко стучащую каблучками по тротуару, вы думаете: "Какая милая! Как бы хорошо свить с ней вдвоем гнездышко".
А когда я смотрю на такую женщину, я вижу не только женщину -- бледный, призрачный тянется за ней хвост: маленькая девочка, за ней толстая женщина, за ней худая, черная женщина, за ней старая женщина с кривой ложкой, усеянной дырочками, а там дальше, совсем тая в воздухе, несутся еще и еще: сестра Катя, сестра Бася, тетя Аня, тетя Варя, кузина Меря, Подстега Сидоровна и Ведьма Ивановна... Матушка, матушка, пожалей своего бедного сына!..
* * *
Невинный, безопасный, кроткий вид имеет ручная граната, мирно лежащая перед вами.
Возьмите ее, взмахните и подбросьте: на клочки размечется вся ваша так уютно налаженная жизнь, и не будете знать, где ваша рука, где ваша нога!
О голове я уже и не говорю.