В доме, в котором побывали воры и грабители, хозяин дома не сразу открывает все пропажи. Сначала заметит отсутствие самого большого, самого громоздкого, прежде всего бросающегося в глаза, а уже потом, когда пройдет много времени, вдруг однажды выдвинет ящик, где лежала любимая заветная вещь -- и за голову схватится:

-- И это украли!

Россию обокрали со всех сторон -- всё унесли, всё свели со двора -- и корову, и лошадь, и откормленную доморощенную свинью, а пропажи чего-то дорогого, чего-то заветного пока никто не замечает:

-- У нас украли книгу.

Еще так недавно книга у нас, в России, цвела пышным цветом: издательский рынок бурлил роскошной плодотворной жизнью, сотни тысяч книг ежемесячно выбрасывались на прилавок -- и все всасывал, все поглощал ненасытный читатель.

В столице человек опрятный физически и духовно каждый день брал ванну и каждую неделю обязательно отправлялся, как в некую духовную баню, к Вольфу, или Мелье, или к Попову, или к Сытину -- много в столице было книжных магазинов...

Большие прилавки, отдельные столы... И на них грудами, целыми колоннами навалены свеженькие, еще пахнущие незабвенным запахом типографской краски, только что полученные из брошюровочной -- книги.

Какое сладкое очарование в книге, даже независимо от ее содержания!

Так приятно было перебирать все эти груды, касаться опытными пальцами свежих обложек -- будто чужой творческий мозг перещупываешь, разглядываешь, взвешиваешь.

И каждую неделю чудовищный по своей производительности рынок выбрасывал на широкие прилавки все самое новое, все, сотворенное только вчера... Вот цветистый альманах "Земли", на обложке имена Куприна, Сергеева-Ценского, Чирикова, вот скромная книжка московского товарищества писателей -- Шмелев, Тренев, Никандров, вот нарядные, будто "раздушенные" изыски Игоря Северянина и рядом -- смеющаяся, бодрящая обложка "Сатириконского" издания.

И чувствовался на этом молчаливом прилавке такой веселый птичий гомон, такая любовь к жизни, такая свежесть, такая радостная толчея, что подошедший невольно заражался ею: лихорадочно перелистывал альманах, откладывал, хватался за Северянина -- откладывал, увенчивал все это веселой книжкой Тэффи и, удовлетворенный, утаскивал всю эту еженедельную добычу в свою берлогу...

Ведь у нас только в последние десять лет стали интересоваться книгой и покупать ее не из-за золоченного переплета, только недавно к прилавкам хлынул массовый покупатель и читатель: офицер, коммерсант, светская дама, скромный приказчик и веснущатый гимназист.

Только что начала расцветать и разрастаться книга, и вот -- на тебе!

Пришли всероссийские грабители, забрали все: от мешка пшеницы, куска ситца и последней паршивой лошаденки -- до книги... все ограбили.

Ведь поймите, что сейчас, сию минуту это еще не так заметно, потому что мы живем старыми запасами: донашиваем старый ситец, дочитываем прежнюю, до революции выпущенную книгу.

Доносим, дочитаем и -- впереди пустыня, мрак: голый, обросший волосами дикарь догрызает оторванную в последней борьбе руку брата своего...

Книга тихо, незаметно уходит. Книги нет.

Новых никто не печатает, старые постепенно ветшают, корешки от усердного употребления ломаются -- и уже на наших глазах дошлый торговец орехами клеит из этой разлезшейся макулатуры -- бумажные пакеты для своего неприхотливого товара.

* * *

Бродили ли вы сейчас по книжным магазинам? Разрывали ли груды наваленного на прилавках "товара"?

Дорогой Маврикий Осипович Вольф! Многоуважаемый Адольф Маркс! Досточтимый Алексей Сергеич Суворин!.. Сколько раз вы повернетесь в гробах ваших, если донесется до вас весть -- во что превратился столь любимый вами, столь лелеемый русский книжный рынок?..

Остановитесь у витрины любого книжного магазина. Чем торгуешь, человече?

Когда начинается океанский отлив, то на обнажившемся песчаном берегу остается весь сор, все отбросы океана; дохлая рыба, водоросли, обломок кормы погибшего корабля, несъедобные ракушки и студенистые, тающие медузы.

И в витрине книжного магазина мы видим то же самое: все, что раньше не покупалось, все, что было порождено писательской бездарностью, пошлостью и издательским легкомыслием -- все это выброшено теперь на пустынный песчаный берег.

На самом верху стоит Н. Пружанский. Бедный, унылый коллега... Не обижайся на меня, но ведь никогда и никто тебя не читал, и годами ты пылился и коробился в темных подвалах, а вот теперь и ты понадобился, и тебя вытащили, и ты Фома -- дворянин на книжном безлюдье.

А около тебя, Н. Пружанский, стоит граф Амори -- -- и даже не один граф Амори, а три графа Амори: "Послесловие к Яме", "Окончание Ключей счастье" и "В омуте разврата"...

Ты, старик Н. Пружанский, был хотя и бесцветен, но честен. Ты, Н. Пружанский, честно блюл добрые писательские традиции, а вот твой сиятельный коллега всегда почитался мародером и литературным разбойником -- и вот выполз теперь этот разбойник в наше разбойничье время на самое видное место...

Немного пониже -- "Розовые облака" -- стихотворная лирика Ирины Кичкасовой.

Кто ты такая? Какой безумец-издатель выпустил в свет тебя, Ирину Кичкасову, тебя, рифмующую "отблеск" и "воздух", "рыданья" и "ресторан я", "девушка" и "тарелочка"...

Или никакого издателя и не было, а сама ты, заложив браслетку -- подарок мужа -- выкинула на терпеливый рынок это уродливое детище своей хромоногой музы...

А на Ирину Кичкасову бойко напирает какой-то свирепо раскрашенный "Клуб червонных валетов", пониже скромно чернеет "Самоучитель бальных танцев с приложением светских разговоров", а там еще ниже пошла писать дичь и чушь нестерпимая: "Дневник фармацевта", "Московская Нана", "Положение о земских начальниках", "Жоржик и Фирочка", "Отчет Пироговского съезда за 1909 год", "Вам такие сцены не знакомы?", "Безубойное питание", "С левой ноги", "Тайна графа Личина" и вдруг -- тут же ароматный, как обрызганная росой сирень, "Поединок" Куприна.

Что такое? Не может этого быть!

Почему эта книга здесь в таком обществе? Захожу в магазин:

-- Покажите "Поединок" Куприна!

Ну, конечно, все понятно. После 16-й страницы сразу 49-я.

-- Это ничего, -- успокаивает торговец. -- Самое неинтересное и вырвано. Купите. Только 15 рубликов.

* * *

Брожу я по этому голому, обнаженному песчаному берегу, среди выброшенных отливом графом Амори и Кичкасовых -- и угрюмая мысль заползает в голову:

-- А не конец ли это всему? А не броситься ли сразу вниз головой в пенистую воду, пока океан не ушел еще дальше?

Плохая наша жизнь.

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Юг, 1919, 15 ноября, No 92. Печатается впервые по тексту газеты.

...к Вольфу, или Мелье, или к Попову, или к Сытину... -- Фамилии крупнейших дореволюционных издателей.

На самом верху стоит Н. Пружанский. -- Пружанский Николай Осипович (наст. фам. Линовский; 1844 --?) -- русско-еврейский писатель, автор преимущественно повестей и рассказов из еврейской жизни.

...не один граф Амори, а три графа Амори: "Послесловие к Яме", "Окончание Ключей счастье" и "В омуте разврата"... -- Граф Амори -- псевдоним Рапгофа Ипполита Павловича (1860-1918?), предпринимателя, бульварного писателя. Имел репутацию литературного авантюриста, т.к. выпускал продолжения романов известных писателей, о чем и пишет Аверченко.