(Рассказ из жизни большого света)
Граф Звенигородцев проснулся в своем роскошном особняке, отделанном инкрустацией, и сладко потянулся. Позвонил...
-- Вот что... -- сказал он вошедшему камердинеру. -- Приготовь мне самое дорогое шелковое белье и платье от английского портного... Я через час пойду в баню. Никогда не был в бане: посмотрю, что это такое.
Прислуга в доме графа была вышколена удивительно: камердинер действительно пошел и сделал все так, как приказал граф.
Через час граф Звенигородцев вышел из своего роскошного особняка и, вскочив в дорогой, отделанный инкрустацией автомобиль, крикнул шоферу:
-- В самые лучшие бани! В дворянские!
...Облака пара застилали глаза... Мелькали голые тела, слышался плеск горячей воды, гоготанье... Брезгливо посматривая на эту неприглядную картину, граф лежал на скамье и морщился, когда высокий долговязый парень слишком сильно тер ему шею.
Этот долговязый парень давно уже не нравился графу своей непринужденностью и фамильярным обращением! Он хватал графа за руки, за ноги, мылил ему голову и часто выкрикивал какое-то непонятное слово: "эхма"!
"Боже ты мой! -- думал граф. -- Где этот человек получил воспитание?.. Прямо-таки ужасно".
Мытье подходило уже к концу. Граф предполагал сейчас же встать и, даже не поклонившись долговязому человеку, -- уйти, чтобы этим подчеркнуть в деликатной форме свое неудовольствие.
Уже граф, поддерживаемый парнем, поднялся со скамьи... Уже он, окаченный горячей водой, взмахнул руками и отряхнул миллион светлых брызг... Уже... Как вдруг произошло что-то до того тяжелое, до того кошмарное -- чего не могло бы предположить самое разнузданное воображение: парень неожиданно изловчился и, хлопнув графа по белой изящной спине, с хладнокровием истого бреттера сказал:
-- Будьте здоровы!
Граф вздрогнул, как благородный конь, которому вонзили в бока шпоры, повернул свое исковерканное гневом лицо и грозно вскричал:
-- Эт-то что такое?!!
-- Будьте здоровы, говорю, ваше сиятельство! -- повторил негодяй, делая иронический поклон.
-- А-а, негодный!.. Зная, кто я такой, ты позволяешь себе то, что смывается только кровью?!! Я не убиваю тебя, как собаку, только потому...
И, сделав над собой страшное усилие, граф отчеканил более спокойным голосом:
-- Милостивый государь! Завтра мои свидетели будут у вас. Ваше имя?
-- Алеша, ваше сиятельство. Так пусть меня и спросят, если помыться али что. В это время я завсегда тут. На чаек бы с вас.
Эта убийственная ирония, это последнее оскорбление уже не произвело на графа никакого впечатления... Он молча повернулся и вышел в предбанник. Вызов был сделан, и все неприличие и бестактность противника не могли задеть теперь графа.
Сжав губы и нахмурившись, граф быстро оделся, вышел, вскочил в свой элегантный автомобиль и помчался к своему другу барону Сержу фон Шмит.
Барон фон Шмит тоже жил в богатом особняке, отделанном мореным дубом и бронзой.
-- Серж, -- с наружным спокойствием сказал граф, хотя подергиванье губ выдавало его внутреннее волнение. -- Серж! Я сегодня был оскорблен самым тяжелым образом и вызвал оскорбителя на дуэль. Ты будешь моим секундантом?
-- Буду.
Граф рассказал все происшедшее барону, который молча выслушал его и потом спросил:
-- Слушай... А вдруг он не дворянин?
Граф похолодел.
-- Неужели... Ты думаешь...
-- Весьма возможно... Тогда ясно -- тебе с ним драться нельзя.
-- Боже! Но что же мне делать?!
-- Видишь ли... если он не дворянин -- тебе нужно было сейчас же после нанесения оскорбления выхватить шпагу и убить подлого хама на месте, как бешеную собаку...
-- Что ты такое говоришь: выхватить шпагу! Откуда же выхватить -- если я был совершенно голый? Да если бы я был одет -- не могу же я носить шпагу при сюртуке от лучшего английского портного?
-- Тебе нужно было задушить его голыми руками, как собаку.
-- О господи! -- застонал граф, хватаясь за голову холеными руками. -- Но, может быть, он дворянин? Ведь бани-то дворянские?
-- Будем надеяться, мой бедный друг, -- качая головой, прошептал барон.
На другой день барон поехал по данному графом адресу, нашел оскорбителя и, сухо поздоровавшись, имел с ним долгий горячий разговор.
Когда он возвращался в свой особняк к ожидавшему его графу, лицо его было сурово, губы сжаты, а брови нахмурены.
Он легко взбежал по лестнице, остановился на секунду у дверей своего роскошного кабинета мореного дуба, пригладил волосы и с холодным лицом вошел...
-- Ну что?! -- бросился к нему граф, протягивая трепещущие руки.
Барон отстранил его руки, свои засунул в карманы и медленно отчеканил:
-- Вы получили оскорбление действием от наглого мещанина и не сделали того, что должен был сделать человек вашего происхождения: не убили его, как собаку.
-- Он мещанин? -- болезненно вскричал граф, закрывая лицо руками.
-- Да-с! Мещанин... И трус вдобавок. По крайней мере, он сейчас же испугался, струсил и стал просить извинения. Говорил, что у них такой обычай -- хлопнуть по спине на прощанье... Вы не убили его, как собаку, на вашей спине еще горит оскорбительный удар... Граф! Прошу оставить мой дом... Не считайте больше меня своим другом. Я не могу протянуть руки опозоренному человеку.
Граф застонал, схватился изящными руками за голову и, не оправдываясь, выбежал из кабинета...
Он долго бродил по городу, потрясенный, уничтоженный, с искаженным горем и страданием лицом. Запекшиеся губы шептали:
-- За что? За что на меня это обрушилось?
Потом его потянуло к людям.
Он кликнул извозчика и велел ехать в роскошный особняк княгини Р.
...Лакей, одетый в дорогую ливрею, расшитую золотом и инкрустацией, преградил ему путь:
-- Не принимают!
Граф удивился.
-- Как не принимают? Сегодня же приемный день?
-- Да-с, -- нагло сказал сытый лакей, перебирая инкрустации на своей ливрее. -- Приемный день, но вас не приказано принимать.
Граф застонал.
-- Вот что, голубчик. На тебе сто рублей -- только скажи правду: барон фон Шмит был сейчас у вас?
-- И сейчас сидят, -- осклабился лакей. -- Эх, ваше сиятельство... Нешто можно так? Нужно было убить его, как собаку!.. А еще дворяне...
-- И этот знает, -- болезненно улыбнулся граф, вскочил на извозчика и, взглянув на свои золотые часы с инкрустацией, крикнул извозчику:
-- К невесте!
Невеста графа, княжна Нелли Глинская, жила с родителями в изящном особняке и очень любила графа.
-- Нелли, -- шептал граф, подгоняя извозчика. -- Милая Нелли... Только ты меня поймешь, не осудишь...
Он подъехал к воротам изящного особняка князей Глинских и радостно вскрикнул: из ворот как раз выходила Нелли.
-- Нелли! Нелли! -- крикнул граф гармоничным голосом. -- Нелли!..
Невеста радостно вскрикнула, но сейчас же отступила и, подняв руки на уровень лица, пролепетала:
-- Нет, нет... не подходите ко мне... я не могу быть вашей...
-- Нелли?!! Почему?!!
Она сказала дрожащими губами:
-- Я могла принадлежать чистому незапятнанному человеку, но вам... на теле которого горит несмываемое оскорбление... Не оправдывайтесь! Барон мне все рассказал...
-- Нелли! Нелли!! Пойми меня... Что же я мог сделать?!
-- Что? Вы должны были выхватить шпагу и заколоть оскорбителя, как бешеную собаку!!
-- Нелли! Какую шпагу? Я ведь был совсем без всего...
С криком ужаса и возмущения закрыла ручками пылающее лицо Нелли -- и скрылась в воротах.
-- Один... -- с горькой улыбкой прошептал граф. -- Всеми брошенный, оставленный, презираемый... Кровно оскорбленный...
На лице его засияла решимость.
Пробило полночь... Роскошный особняк графа Звенигородцева был погружен в сон, кроме самого графа.
Он сидел за старинным письменным столом, украшенным инкрустацией, и что-то писал... На губах его блуждала усталая улыбка.
-- Нелли, -- шептал он. -- Нелли... Может быть, сейчас ты поймешь меня и... простишь!
Он заклеил письмо, запечатал его изящной золотой печатью и поднес руку с револьвером к виску... Грянул выстрел... Граф, как сноп, рухнул на ковер, сжимая в руках дорогой револьвер с инкрустацией...