Сказочка
Однажды женщина обняла журналиста и сказала ему:
-- У тебя есть усы, и ты брюнет... Я люблю брюнетов с усами! Ты мне нравишься -- я тебя съем!
Вырвался журналист из объятий, побежал...
Бежит, а навстречу ему Брешко-Брешковский [Брешко-Брешковский Николай Николаевич (1874--1943) -- прозаик и журналист; до революции много публиковался в газетах и журналах, где вел отделы светской хроники; его называли классиком бульварного жанра. Автор более 40 романов (свыше тридцати из них написаны в эмиграции).] идет.
-- Какой приятный журналист бежит, -- облизнулся Брешко. -- Ты мчишься искрометными прыжками, словно сын знойного Туниса, под которым развернулась могучая пружина... Переплетемся с тобой -- как гном Тюрингенских гор с золотистым леопардом загадочной Берберии, как стремительный скиф -- с несокрушимым железным утесом... Ты мне нравишься -- я тебя съем!
-- Где тебе съесть меня, -- сказал журналист, -- женщина, которая брюнетов с усами любит, и то меня не съела...
Побежал дальше.
Повстречался с граммофоном.
-- А, журналист! Я, брат, тебя съем! "Я вас ждалаа-а!.."
-- Где тебе меня съесть... Женщина, которая брюнетов любит, меня не съела, Брешко меня не съел...
Бежит дальше.
А навстречу ему олеография с картины Юлия Клевера [Клевер Юлий Юлиевич (1850--1924) -- русский живописец-пейзажист, академик с 1878 г.; лучшие картины в Третьяковской галерее, Русском музее и др. Художник, повторяя одни и те же сцены и виды (например, "багровые закаты"), порой впадал в шаблонность.] -- громадная-прегромадная -- так и ломит: белые деревья, снег и красное солнце заходит.
Стра-ашная.
-- Стой! -- как зарычит олеография с картины Клевера. -- Я тебя слопаю!!
-- Не слопаешь, -- отвечает, запыхавшись, журналист. -- Женщина, что брюнетов любит -- не слопала, Брешко не слопал, граммофон не слопал -- где же тебе слопать!
Побежал дальше, вдруг -- на газету наткнулся.
-- Чего расскакался? -- усмехается газета. -- Дело бы лучше делал, чем козлом скакать...
-- Да какое же дело мне делать?
-- А вот пиши, -- говорит газета, -- что в Думе толку нет, что октябристы иезуитствуют, что Пуришкевич скандалист, что успокоение наступило, а реформ не дают, что черносотенцы обнаглели, что евреи такие же люди, как и другие, что у нас бюрократический режим и что реакция снова поднимает голову...
Вздохнул журналист, сел писать. Все меньше и меньше делался...
Наконец сделался величиной с маковое зерно, а на самый конец пискнул -- и вовсе исчез.
Проходил народ, заинтересовался.
-- Кто пищал?
-- Журналист. Газета тут журналиста слопала.