I
Не так давно "Русское знамя" разоблачило кадетскую газету "Речь"... "Русское знамя" доказало, что вышеозначенная беспринципная газета открыто и нагло продает Россию Финляндии, получая за это от финляндцев большие деньги.
Совсем недавно беспощадный ослепительный прожектор "Русского знамени" перешел с газет на частных лиц, попал на меня, осветил все мои дела и поступки и обнаружил, что я, в качестве еврействующего журналиста, тоже подкуплен и -- продаю свою отчизну оптом и в розницу, систематически ведя ее к распаду и гибели.
Узнав, что маска с меня сорвана, я сначала хотел было увернуться, скрыть свое участие в этом деле, замаскировать как-нибудь те факты, которые вопиюще громко кричат против меня, но ведь все равно: рано или поздно все выплывет наружу, и для меня это будет еще тяжелее, еще позорнее.
Лучше же я расскажу все сам.
Добровольное признание -- это все, что может если не спасти меня, то, хотя частью, облегчить мою вину...
Дело было так:
II
Однажды служанка сообщила мне, что меня хотят видеть два господина по очень важному делу.
-- Кто же они такие? -- полюбопытствовал я.
-- Будто иностранцы. Один как будто из чухонцев, такой белесый, а другой маленький, косой, черный. Не иначе -- японец.
Два господина вошли и, подозрительно оглядев комнату, поздоровались со мной.
-- Чем могу служить?
-- Я -- прикомандированный к японскому посольству маркиз Оцупа.
-- А я, -- сказал блондин, небрежно играя финским ножом, -- уполномоченный от финляндской революционной партии "Войма". Моя фамилия Муляйнен.
-- Я вас слушаю, -- кивнул я головой.
Маркиз толкнул своего соседа локтем, нагнулся ко мне и, пронзительно глядя мне в глаза, прошептал:
-- Скажите... Вы не согласились бы продать нам Россию?
Мой отец был купцом, и у меня на всю жизнь осталась от него наследственная коммерческая жилка.
-- Это смотря как... -- прищурился я. -- Продать можно. Отчего не продать?.. Только какая ваша цена будет?
-- Цену мы дадим вам хорошую, -- отвечал маркиз Оцупа. -- Не обидим. Только уж и вы не запрашивайте.
-- Запрашивать я не буду, -- хладнокровно пожал я плечами. -- Но ведь нужно же понимать и то, что я вам продаю. Согласитесь сами, что это не мешок картофеля, а целая громадная страна. И притом -- нужно добавить -- горячо мною любимая.
-- Ну, уж и страна!.. -- иронически усмехнулся Муляйнен.
-- Да-с! Страна! -- горячо вскричал я. -- Побольше вашей, во всяком случае... Свыше пятидесяти губерний, две столицы, реки какие! Железные дороги! Громадное народонаселение, занимающееся хлебопашеством! Пойдите-ка, поищите в другом месте.
-- Так-то так, -- обменявшись взглядом с Муляйненом, возразил японец, -- да ведь страна-то разорена... сплошное нищенство...
-- Как хотите, -- холодно проворчал я. -- Не нравится -- не берите!
-- Нет, мы бы взяли, все-таки... Нам она нужна. Вы назовите вашу цену.
Я взял карандаш, придвинул бумагу и стал долго и тщательно высчитывать. Потом поднял от бумаги голову и решительно сказал:
-- Десять миллионов.
Оба вскочили и в один голос воскликнули:
-- Десять миллионов?!
-- Да.
-- За Россию?!
-- Да.
-- Десять миллионов рублей?!
-- Да. Именно рублей. Не пфеннигов, не франков, а рублей.
-- Это сумасшедшая цена.
-- Сами вы сумасшедшие! -- сердито закричал я. -- Этакая страна за десять миллионов -- это почти даром. За эти деньги вы имеете чуть не десяток морей, уйму рек, пути сообщения... Не забывайте, что за эту же цену вы получаете и Сибирь -- эту громадную богатейшую страну!
Маркиз Оцупа слушал меня, призадумавшись.
-- Хотите пять миллионов?
-- Пять миллионов? -- рассмеялся я. -- Вы бы мне еще пять рублей предложили! Впрочем, если хотите, я вам за пять рублей отдам другую Россию, только поплоше. В кавычках. [Аверченко имеет в виду издававшуюся в Петербурге в 1905--1914 гг. реакционную ежедневную газету "Россия"; с 1906 г. газета стала официальным органом министерства внутренних дел.]
-- Нет, -- покачал головой Муляйнен. -- Эту и за пять копеек не надо. Вот что... хотите семь миллионов -- ни копейки больше!
-- Очень даже странно, что вы торгуетесь, -- обидчиво поежился я. -- Покупают то, что самое дорогое для истинного патриота, да еще торгуются!
-- Как угодно, -- сказал Муляйнен, вставая. -- Пойдем, Оцупа.
-- Куда же вы? -- закричал я. -- Постойте. Я вам, так и быть, миллион сброшу. Да и то не следовало бы -- уж очень страна-то хорошая. Я бы всегда на эту цену покупателя нашел... Но для первого знакомства -- извольте -- миллион сброшу.
-- Три сбросьте!
-- Держите руку, -- сказал я, хлопая по протянутой руке. -- Последнее слово, два сбрасываю! За восемь. Идет?
Японец придержал мою руку и сосредоточенно спросил:
-- С Польшей и Кавказом?
-- С Польшей и Кавказом!
-- Покупаем.
Сердце мое отчего-то пребольно сжалось.
-- Продано! -- вскричал я, искусственным оживлением стараясь замаскировать тяжелое чувство. -- Забирайте.
-- Как... забирайте? -- недоумевающе покосился на меня Оцупа. -- Что значит "забирайте"? Мы платим вам деньги главным образом за то, чтобы вы своими фельетонами погубили Россию.
-- Да для чего вам это нужно? -- удивился я.
-- Это уж не ваше дело. Нужно -- и нужно. Так -- погубите?
-- Хорошо, погублю.
III
На другой день, поздно вечером, к моему дому подъехало несколько подвод, и ломовики, кряхтя, стали таскать в квартиру тяжелые, битком набитые мешки.
Служанка моя присматривала за ними, записывая количество привезенных мешков с золотом и изредка уличая ломовика в том, что он потихоньку пытался засунуть в карман сто или двести тысяч; а я сидел за письменным столом и, быстро строча фельетон, добросовестно губил проданную мною родину...
* * *
Теперь -- когда я окончил свою искреннюю тяжелую исповедь -- у меня легче на сердце. Пусть я бессердечный торгаш, пусть я Иуда-предатель, продавший свою родину... Но ведь -- ха-ха! -- восемь-то миллиончиков -- ха-ха! -- которые у меня в кармане -- не шутка.
И теперь, в ночной тиши, когда я просыпаюсь, терзаемый странными видениями, передо мной встает и меня пугает только один страшный, кошмарный вопрос:
-- Не продешевил ли я?!