(Рождественский рассказ)
Минуя грязный переулок с кривыми расщелившимися деревянными панелями, вы завернете за угол, войдете в первые ворота и, перейдя залитый помоями, обледеневший двор, увидите в глубине его покосившуюся вывеску с надписью: "Первая летиратурно-кустарная мастерская Акима Мокроносова".
"Первая" -- она же и последняя. Она, вообще, единственная.
Открыв дверь на бешено взвигнувшем от такого вашего поступка блоке (веревка с двумя кирпичами на конце), вы попадете в низенькую закопченную, пропитанную запахом лака, пыли и "шубного" клея комнату. Посредине стоит стол, а за столом, освещенные низко спущенной лампой, сидят, склонясь, несколько человек, больших и маленьких -- все семейство Акима Мокроносова. Даже пятилетний Мишка, и тот занят работой.
На стене у самой спины хозяина, Акима, висит телефон, -- такой же закопченный и засаленный, как и все кругом.
Работают...
Звонок.
-- Алле, -- кричит хозяин, отрываясь от работы. -- Кто говорит? "Кривая песочница"? Что! Будьте покойны, сдадим вовремя. Не первый год на газеты работаем. В самый раз.
Вешает трубку. Опять звонок.
-- Алле? Кто? "Столичная простыня"? Что прикажете? Рассказ? Можно. Но только очень уж завалены мы нонеча. К Новому году извольте. Вам чего требовается? Постойте, запишу. Алешка! Кинь карандаш. Как? Пиши: "Часовой у погреба в Рождественскую ночь". Есть? "Мальчик убегает из дому на войну". Записали. "Раненый в лесу и волки" -- не потребуется? Ходкая комбинация. С руками рвут. Окопов могу предложить хороших. Есть запас... Что-с? Поаршинно считаем. Сорок аршин? Алешка, запиши. "Чемоданы [Чемоданами в Первую мировую войну называли крупнокалиберные снаряды.]", шрапнели есть целыми елочными наборами. Очень, которые редакторы берут. Виноват, господин... "Немцы в польской усадьбе" не нужны ли? Седьмой ящик нынче отправляем. Чего-с? Бегающих на войну мальчиков посчитаем недорого, потому товар -- сами понимаем -- дешевка. Что толку в нем: взял мальчишка и побежал. Самый елочный сюжет; пустяковый сюжет. А, впрочем, извольте... Алешка! Двух мальчиков запиши им, бегающих. Счастливо оставаться...
* * *
За столом кипит работа. Около жены Акима, худосочной Мокроносихи, лежит целая груда старых аляповато разодетых кукол: разбойники, нападавшие в прошлом году в Рождественскую ночь на волжскую усадьбу, перемешались с раскаявшимися экспроприаторами, полотняное привидение старого домовладельца положило тряпочные ноги на голову размалеванной актрисы, вернувшейся на Рождество к мужу и умирающей дочке, а пьяный купец без ноги, оторванной просто по недосмотру мастера, сиротливо сидел на животе старушки, отдавшей нищей девочке свою драповую шаль.
Весь этот хлам быстрыми руками перетряхивался, сортировался и попадал немедленно дальше, к старшей дочке Анфисе.
Анфиса работала еще быстрее матери. Руки ее так и мелькали. Схватив святочную куклу, она -- раз! -- сдергивала с нее штаны или юбку, -- два! -- стаскивала пиджак или кофту, и, хлопнув головой о край стола, чтобы сбить накопившуюся за год в складках тела пыль, передавала раздетых кукол дальше, к Алешке.
У Алешки работа была самая сложная: надо было вновь одевать весь переданный товар. Кучей громоздились вокруг него черные германские мундиры, каски, польские живописные костюмы, времен чуть ли не Яна Собесского [Ян Собесский (1624-1696) -- король и польский герой; в 1673 г. разбил турок при Хотине, в 1675 -- при Львове и в 1678 г. заключил Константинопольский мир. Освободил Вену от турецкой осады в 1683 г.], серые платья сестер милосердия и маленькие курточки для "мальчиков, бежавших под Рождество на войну".
Схватив переброшенную ему куклу, Алешка бросал быстрый взгляд на ее лицо и сразу определял этим взглядом опытного человека -- волжский ли это разбойник или чиновник, пригревший в прошлом году бездомную кошку? В зависимости от этого -- на первого натягивался мундир "озверевшего тевтона", на второго -- жупан польского помещика, который подпаивает немцев и запирает их в погребе... Раскаявшаяся актриса облачалась проворными пальцами в костюм сестры милосердия, а замерзавший в прошлом году мальчишка отогревался на стоявшей подле спиртовке и, облеченный в серую тужурку, принимал свое новое обличье -- "мальчика, сбежавшего под Рождество на передовые позиции".
* * *
Средний мальчик, Гришка, тянул длинные нитки окопов, скатывал между потными ладонями шарики шрапнелей, и, кроме того, урывками помогал отцу укладывать в ящики готовые наборы "нападение на польскую усадьбу", "встречу забытого раненого с волками" и "офицера в лазарете, узнающего в сестре милосердия покинувшую его невесту".
Все это засыпалось метелью во избежание порчи в дороге, запаковывалось в ящики и отправлялось в редакции "Столичной простыни", "Чертовой перечницы" и других, имена же их Ты, Господи, веси...
...Нагнув голову у низкой притолоки, в комнату вошел редактор распространенной газеты. Поздоровался за руку с хозяином Акимом и, опустившись на стул, спросил:
-- Ну, как "рождественская встреча сестры милосердия у постели раненого"? Хорошо вышла?
-- Помилуйте, сюжет обнаковенный. Тут нечему хорошо, нечему и плохо выйтить. Ясно, что раньше они встречались, он был влюблен в них, в сестру эту самую, а они, как говорится, занимались больше вихрем светской жизни. Ну, понятно, как есть он раненый, то она, одумавшись, значит, говорит: "Сережа, я тебя люблю", а он: "Очинно, говорит, рад. И я того же направления". Ну, понятно, в конце, как полагается: "Мороз крепчал".
-- Послушайте, дорогой мой, -- поморщился редактор. -- Вы это самое "мороз крепчал" чуть не через каждую фразу ставите.
-- Дело зимнее, -- хладнокровно усмехнулся Аким Мокроносов.
-- Я, конечно, понимаю, что зимнее, но все-таки!.. И начинаете вы -- "мороз крепчал", и продолжаете: "мороз крепчал", и кончаете этим самым крепчалом.
-- Летом этого не напишешь, -- упрямо сказал хозяин мастерской. -- А зимой -- отчего же? На Пасху я сам понимаю, что "колокола звенели, ширились, росли, а в открытое окно вливался теплый весенний воздух". Это дело пасхальное. Хотя, знаете, в нынешнем году Пасха столь ранняя, что и не знаю, как со своим делом обратиться. Морозить ли народ или обливать его теплым весенним воздухом? Март, изволите видеть. Серединка на половинку... Ни то, ни сё. А зимнее дело -- крепкое дело. Основательное. Мороз крепчал -- и никаких!
-- Да ведь не через каждую же строку?!
-- Для настроения-то? Через каждую можно. Алешка! Достань-ка из шкафа образец номер 103. Есть? Вот извольте видеть.
Хозяин перелистал тетрадь. Прочел:
В святую ночь.
Мороз крепчал...
Старушка Анкудиновна, купив себе на праздники телячьей печенки, шагала по улице, направляясь домой, чтобы встретить великий праздник любви и всепрощения...
Мороз крепчал.
Из-за угла показалась дрожащая облезлая кошка. Она приблизилась к Аннкудиновне и стала тереться о ее ногу.
Мороз крепчал.
И крепко сжалось сердце бедной старушки, когда она увидела еще более бедное, чем она, существо.
-- На тебе печенку, -- прошептала старуха и, сдерживая готовые хлынуть слезы, побрела домой, мучимая злым и жестоким голодом.
Мороз крепчал.
* * *
-- Извольте видеть, -- хлопнул хозяин рукой по образцу. -- Крепчает себе мороз и крепчает... И никому этого не мешает. Оно впрочем, конечно, для строки делается, -- ни для чего другого. А читателю надо это. Потому, не забывай, паршивец, тля этакая, что дело зимой происходит! Пока ему это вобьешь в голову, чтобы он восчувствовал, -- так десять раз повторишь.
-- Конечно, ваше дело, -- согласился редактор. Вам видней. Что это у вас на спиртовке греется?
-- Замерзавшие мальчики старых годов. Уже лет пять, как на них никакого спросу. Ну, они и валялись зря. А теперь, знаете, мы их отогреваем, и расчудесно они у нас бегающих на передовые позиции мальчиков изображают. Двадцать восьмой номер уже нынче бежит. И ничего такому мальчишке не требуется. Никакого антуражу, который для польской усадьбы или встречи с волками требуется. Посыпешь его, младенца Божьего, снежком, сунешь ему в руки монтекристо [Монтекристо -- мелкокалиберное ружье.] -- и гони на передовые позиции. Вам не потребуется?
-- Нет, уж... увольте. А вот встреча раненого в лесу со стаей волков, -- это взял бы.
-- Извольте. Уложим. Алешка, упакуй! Дам даже новый вариантик: сначала он встречается с волками, и те его не тронули, а потом приходят немцы и раздевают его. Мораль-то, а? Немцы, дескать, хуже волков.
-- Шрапнели сюда входят? -- спросил редактор.
-- Четыре шрапнели, чемодан один, ну, и остальная мелочь, конечно, -- пулеметы там, скорострелки разные. Алешка! Не забудь вниз метели положить, чтобы волков не раздавить.
-- Папаша! А волков которых положить, -- которые с зелеными глазами?
-- Ну, конечно! "Глаза их сверкали зеленым фосфорическим светом" -- ясно, кажется, сказано!
Редактор стал прощаться.
А руки за столом так и мелькали, сдирая прошлогодние одежды с тряпочных тел и напяливая новые -- австрийские, германские и польские.
Мороз крепчал.
* * *
Спит под пеленой снега великая необъятная Россия. А завтра проснется -- в светлый день Рождества Христова, протрет глаза матушка Россия и увидит у себя на постели кучу размалеванных картонажей -- немцы в картонных касках, благородные польские помещики, светские раскаявшиеся сестры милосердия, одним словом, -- на все полюбуется наша матушка Россия -- на все, что вышло из бойкой мастерской Акима Мокроносова и Ко.