Когда вот так вот, останешься в одиночестве, да спустишь шторы, да усядешься поуютнее в кресло, да призадумаешься -- то всегда приходишь к одному печальному выводу:
-- Как все измельчало!
Раньше люди писали огромные многотомные романы в шести частях с эпилогом. Теперь -- кроме миниатюр-рассказов в 6-7 страниц ничего не пишут.
Раньше сочинялись пятиактные пьесы в 9 картинах, с прологом и апофеозом... А что теперь? Миниатюры минут на 10 -- так что зритель не успеет вынуть платок из кармана на предмет осушения слез, как уже поздно; уже ему надо смеяться: уже драматическая миниатюра успела замениться комической миниатюрой.
Раньше из Петрограда в Крым ехали 2 месяца. Теперь это делается в 30 раз короче, быстрее.
Все мельчает, все сокращается.
Возьмем даже убийц из союза русского народа. Десять лет тому назад -- что это были за убийцы! Все пркрасный, матерый, опытный народ -- цветы острога, сливки каторги! Великолепные "Иваны".
И какая теперь мелкота, какая "шпанка" полезла изо всех щелей.
Например, прежние годы: убийство Герценштейна, Иоллоса... [Михаил Яковлевич Герценштейн (1859-1906), экономист, профессор Московского сельскохозяйственного института, теоретик партии кадетов по аграрному вопросу, депутат I Государственной думы, убит черносотенцами. Григорий Борисович Иоллос (1859-1907), редактор газеты "Русские ведомости", член партии кадетов, депутат I Государственной думы, убит черносотенцами.] Убийцы были отобраны на диво -- хладнокровные, опытные, молчаливые и деловитые.
Их можно было не любить, но уважения они заслуживали. Любая каторга пожертвовала бы десятком мелких детоубийц, поджигателей и фальшивомонетчиков, чтобы только получить для украшения своего -- одного такого "Ивана"...
Великолепный народ. Приятный. Такой народ, который мог растрогать до слез не только живого человека, но и бездушный предмет, веревку, например. Даже веревка плакала по таком хорошем народе.
И посмотрите -- во что этот народ выродился теперь!
Поручили человеку, скажем, убить Милюкова. Дело есть дело, говорят французы, а мы, русские, добавляем: делу время -- потехе час.
И что же! Потехе отдается не час, а все время.
Начинается с того, что убийца, какой-то С. Прохожий -- берет за убийство всего 300 рублей.
Я, на месте Милюкова, поймал бы этого "Прохожего" и, прежде всего, надавал ему подзатыльников.
-- Ты какого человека продал? Меня? Меня, которого знает и любит вся Россия -- да что вся Россия! Весь цивилизованный мир знает и ценит меня!!. И этакого-то человека ты продаешь за 300 рублей!! Вот же тебе, каналья! Вот!..
И по человечеству рассуждая -- Милюкову обидно. Действительно, в наше время всеобщего ажиотажа и взвинчивания цен, когда дамские ботинки стоят 150 рублей -- продать Милюкова за 300 рублей -- это наглое издевательство над почтенным уважаемым человеком. Выходит, значит, что ценность его равна двум парам ботинок модной кокотки?..
Где же здравый политический смысл? Где справедливость?!.
Если бы убийца был не дурак, если бы он сумел учесть момент -- он сделал бы не так: если считать, что Милюков, Маклаков, Шингарев и другие -- предметы первой необходимости, он должен был бы припрятать их в надежное место, подождать повышения цен, взвинтить их, как следует, а взвинтив, понемногу выпускать на рынок, да выбрать для этого такой момент, чтобы Милюков пошел тысяч за тридцать, да и остальные не меньше.
Так бы сделал умный убийца-спекулянт.
Но не так делает футур-убийца С. Прохожий.
Он получает от кого следует 300 рублей и идет... в "Журнал Журналов" ["Журнал Журналов" (1915-1917) -- литературно-публицистический журнал либерального направления. Издавался в Петрограде. Редактором его был журналист и писатель Илья Маркович Василевский (1882-1938; псевдоним; Не-Буква).].
И тут тоже сказалась мелочность убийцы. Почему "Журнал Журналов"? Почему не "Русское Слово", не "Речь" ["Русское Слово" (1895-1917) -- большая либерально-буржуазная газета, издавалась в Москве; в ней печатались и литературные произведения. "Речь" (1906-1912) -- центральный орган партии кадетов, газета издавалась в Петербурге.], а именно маленький недавно только народившийся журнал?
Мелкий, жалкий это человечишко -- С. Прохожий.
Такой человек все равно не способен на убийство, на "мокрый грант [На тюремно-воровском жаргоне -- грабеж и кровопролитие (правильно "гранд").]", как у них там говорится.
Он и деньги возьмет и револьвер зарядит, но стоит ему только встретиться с Милюковым, как он занюнит, замямлит, заюлит, и, вместо выстрела, Милюков услышит жалобный, унылый голос:
-- А что, нет ли у вас, господин, папироски?
-- Пожалуйста.
-- А, может, этого... как его... И спичка найдется?
-- Нате.
-- А я, господин, совсем обносился, верьте совести. Может бельишко какое найдется али сапоги там покрепче.
Добрый человек Павел Николаевич Милюков. И белье, пожалуй, даст, и в сапожишках не откажет. И скажет тогда растроганный убийца:
-- А я вас, господин Милюков, убить был должен.
-- Ага. Ну, хорошо, голубчик... Ступай.
-- Верное слово. Уже и триста рублей получил. Вот видите -- револьвер есть.
-- Хорошо, хорошо, -- голубчик, спасибо. Ты иди себе, Бог подаст.
-- Я ведь и за Родичева [Федор Измаилович Родичев (род 1856-?) -- помещик, член ЦК партии кадетов, депутат I--IV Государственных дум; после революции (октябрь 1917 г.) в эмиграции.] полтораста снял. Чтобы, значит, его порешить.
-- Ну, ну. Ты уж ступай себе, голубчик. Мне некогда. Я, видишь ли, на заседание спешу, а ты меня посторонними разговорами задерживаешь.
-- Я, ваше благородие, покаяться хочу.
-- Хорошо, хорошо, это после. На будущей неделе, как-нибудь. Ступай, милый. Вот тебе три рубля на папиросы.
Вот тебе и убийца.
* * *
Все на свете вырождается.
Может выродиться и политическое убийство:
"Сегодня к нам в редакцию зашел неизвестный человек, отрекомендовавшийся Степкой Барецким, убийцей при союзе.
За поясом у него торчала пара пистолетов, в руке был кистень, в зубах нож.
Степка Барецкий произвел на нас очень выгодное впечатление.
-- А что тебе, голубчик?
-- Разоблачаться хочу, -- прохрипел он.
-- Тут неудобно. Вон; видишь, барышня за машинкой сидит. Да и холодно. Да и к чему?
-- Так что убийца я. Нанят союзом за 50 рублей. На мокрое дело. Шингарева пришить.
-- Да нам-то что до этого? В компанию с тобой мы не пойдем.
-- Я знаю. А только пришел заявить, что мне это совершенно, будем сказать, невыгодно.
-- Так ты это не нам, а союзу заяви.
-- Заявлял. По шее дали. Взялся, говорят, деньги получил, так делай. А какие это деньги -- курам на смех. Я решил теперь, господин, по-сухому работать.
-- То есть?
-- Без красной подливки, как говорится. Я теперь, господин, делаю так: наняли меня за сто круглых под Родичева, так я, выследивши его у переулке, так себе и думаю: за что же я человека за сто целковых уничтожать буду, коли ежели на нем одно пальто четыреста стоит. Да ведь мне выгоднее снять с его пальто и выпустить парня -- пущай обрастает новым. Завел он себе новое пальтецо, опять поймал, опять снял. Вы так рассудите, господин: то бы я с его сотню заработал и капут, а теперь я с его в год тысячи три сниму. Верно?
-- Не знаю. Тут, согласитесь сами, советовать трудно. Да вам что нужно, собственно?
-- А? Разоблачиться мне желательно. Ежели пару сот за разоблачение заплатите -- я разоблачусь.
-- Ну, это, знаешь ли, уже свинство. Это уже хамская жадность: с союза гонорар за Шингарева получаешь -- раз, с Шингарева пальто снимаешь -- два, да еще с нас за разоблачение этого хочешь получить -- три!.. Облопаешься.
-- Ваше благородие! Напрасно так говорить изволите... А вы-то знаете, что масло сейчас три с полтиной фунт; знаете, что за чайную колбасу по два с полтиной дерут. Да вы-то возьмите во внимание -- почем сейчас в трактире бутылка спирту? Полсотни платим! Так где же тут одним союзным гонораром проживешь? Вот и приходится Шингарева под разными соусами работать. Как говорится, и вареного, и жареного, и пареного... Тут тебе и пальты, тут и разоблачения.
-- Нет, разоблачений нам не надо. Надоело. Скучно.
-- Жалко. А что я вас еще хочу спросить, ваше благородие...
-- Ну?
-- Чи нет у нас места рассыльного при редакции или так какого сторожа -- я бы на ваших харчах недорого взял.
-- Да как же так? Ведь ты убийца!
-- Ну, какой я там убийца... Курам на смех.
И грязная желтая слеза упала на рукоятку револьвера..."
* * *
Все, все мельчает.
И скоро мы услышим:
-- Сейчас в трамвае обнаружил панаму! [Здесь под "панамой" подразумевается мошенничество. Такое значение слово приобрело после крупного мошенничества со стороны строительных компаний с подкупом должностных лиц при строительстве Панамского канала в 1899 г.]
-- Что вы говорите?!!
-- Да! Представьте, кондукторша пыталась сдать мне, вместо пятака -- четыре копейки.