Самым богатым человеком сельца Голяшкина был мужик Пантелей Буржуазов.
Он имел то, чего не имел ни один из прочих граждан сельца -- скот.
Правда, весь скот его выражался в одной худощавой курице, но так как этой редкой птицы у других не имелось, то молва единогласно наградила Пантелея Буржуазова именем богатея.
В те сумрачные дни, когда голяшкинцам надоедало глодать вечную кору, сердце их начинало жаждать чего-нибудь высокого, несбыточного, и они серой бесформенной кучей сбивались у порога избы Пантелея Буржуазова -- полюбоваться на его курицу.
Пантелей выносил худую испуганную курицу, садился с ней на завалинку и позволял мужикам не только смотреть, но и трогать рукой курицу.
-- Ах ты, животная! -- умиленно говорил какой-нибудь бобыль Игнашка, гладя шершавой рукой дрожащую курицу. -- Гляди, дядя Пантелей, штоб не улетела.
-- Долго ли, -- поддакивали добродушные мужики.
-- Не плодущая она, -- вздыхал польщенный втайне Пантелей Буржуазов...
-- Не спосылает Господь? -- догадывался Игнашка.
-- Петушка для ней нету.
Старики, опершись на палки, вспоминали, что у какого-то Андрона Губатого был петух, но этого петуха уже не было. Да и сам Андрон был на том свете, объевшись как-то свыше меры печеным хлебом.
Облизав языком черные, в трещинах губы, Игнашка хрипел:
-- Такой бы курице, да вырасти с быка -- до чего б! Говядины с нее надрать пудов двадцать... Мясо белое-белое. Сольцей его присолить, да чашку водки перед этим -- до чего б!..
Мужики сверкали бледными глазами и, лязгнув зубами, сдержанно смеялись. Качая головами, говорили:
-- Уж этот Игнашка. Уж он такое скажет.
Налюбовавшись на Буржуазову курицу, вздыхали и заботливо говорили:
-- Ну, чего там. Неси ее, дядя Пантелей, в избу. Неровен час -- остудится.
Так, между едой и развлечениями, мужики сельца Голяшкина и жили, коротая век.
* * *
Странно как-то.
Пока была жива Буржуазова курица, никто из голяшкинцев не чувствовал своей бедности и убожества. Но когда заласканная мужиками курица умерла и разоренный Пантелей съел ее ночью с потрохами и перьями, все почувствовали себя скверно и безотрадно.
-- Бедные мы, -- говорил Пантелей Буржуазов мужикам, сидя на выгоне.
-- Это ты правильно, дядя. В точку. Небогатый мы народ. Одно слово -- крестьяне.
Пропившийся писарь, проходя по большой дороге, свернул к мужикам, и так как был от природы бестолков и словоохотлив, то лег рядом, желая после долгого молчания отвести душу.
-- Драсте, -- сказали мужики и продолжали потом свой тихий, печальный разговор.
Прослушав их, писарь лег на живот и сказал:
-- Это, братцы, что. Живете вы тихо, мирно, и земля под вами не трясется. Нет поэтому к вам внимания общественных слоев взаимопомощи, интеллигентного народонаселения столиц и провинциальных мест. А ежели бы земля сотряслась под вами, вроде как бы Мессина,-- не было бы вам тогда от публики обидно... Сразу бы вы получили взаимопомощь эмиритальных взносов на предмет благоустройства потрясенного быта...
Писарь вычурным языком рассказал о землетрясении в Мессине и о сочувствии общества к этому бедствию.
Притихшие мужики жадно выслушали его и долго безмолвствовали.
-- Привалит же этакое счастье народу, -- завистливо сказал Игнашка. -- Они, надо быть, теперь не только хлеб, а и крупу получают.
-- Какое же счастье, ежели народу гиблого сколько, -- возразил писарь.
-- Гиблый народ везде есть, -- сурово поддержал Игнашку мужик по имени Жердь. -- Тоже это понимать надо. Айда по избам, ребятки.
Когда вставали, беспочвенный и вздорный бобыль Игнашка ощупал рукой землю и злобно сказал:
-- Крепкая, подлая. Нет того, чтобы сотрястись.
-- Крупа хороша вареная, -- задумчиво прошептал один мужик.
И пошли.
* * *
-- Ежели писарек не врет, -- сказал по дороге Игнашка мужику по прозванию Жердь, -- то можно бы трясение земли устроить и у нас.
-- Болтливый ты человек, Игнашка. Всегда скажешь этакое. Нешто ж такую вещь устроить?
-- Эка невидаль!
Восторженный Игнашка уже махал перед мужиками длинными руками, божился и ругался, убеждая устроить землетрясение.
Мужики отнеслись к вздорному предложению скептически, но писарь выслушал Игнашку внимательно.
-- А что ж, братцы... Все равно -- погибель тут ваша... Можно такую Мессину устроить! Хуже не будет.
-- Да как же ты ее повернешь? -- недоумевали мужики. -- Землю-то...
-- Эх, оглобля... Ее и поворачивать не надо. Вы ломайте избы, а я в город побегу телеграмму давать. Дескать, все разрушено, полная катастрофа и крах крестьянского быта. Иди, проверяй после -- было или не было. Зато, по крайности, обеспечены будете.
Толковали до вечера.
* * *
Вечером ели кору без всякого удовольствия и охоты и, отравленные сладким ядом писаревой гнусной выдумки, были вялые, молчаливые.
А к ночи пришли к спящему где-то в клети бесприютному писарю и сказали:
-- Ты беги, писарек, в город, а мы тут займемся.
Когда снаряженный, из общественных капиталов, в дорогу писарь, охваченный волной общего подъема, вышел из избы, чтобы идти в город, то увидел величественную картину: мужики ломали избы, амбары, разные верхние клетушки, и пыль от этого разгрома высоким столбом поднималась к небу, будто апеллируя к нему, высокому и равнодушному.
* * *
Через день в столичных газетах появилась потрясающая телеграмма:
"Землетрясение. В районе местности села Голяшкина разразилось страшное, небывалое, перед которым бледнеет мессинская катастрофа, землетрясение... От сотрясения земли воды вышли из берегов, затопивши все богатое, зажиточное до катастрофы, село. Постройки обрушились, и часть их бесследно провалилась в расщелину. Масса раненых и пострадавших. Когда их откапывали, то геройскую помощь оказывал писарь Гавриил Семенович Уздечкин, самоотверженно бросавшийся в самые опасные места. Отчаяние беспредельное. Требуется немедленная помощь общественных кругов. Писарь Уздечкин потерял все свое состояние. Деньги и припасы направлять туда-то..."
* * *
Мужики ждали.