Гостей на этой даче было так много, что я не всех знал даже по фамилиям. В 2 часа ночи вся эта усталая нашумевшая за день компания стала поговаривать об отдыхе. Выяснилось, что ночевать остаются восемь человек -- в четырех свободных комнатах.
Хозяйка дома подвела ко мне маленького приземистого человечка из числа остающихся и сказала:
-- А вот с вами в одной комнате ляжет Максим Семеныч.
Конечно, я предпочел бы иметь отдельную комнату, но по осмотре маленького незнакомца решил, что если уж выбирать из нескольких зол, то выбирать меньшее:
-- Пожалуйста!
-- Вы ничего не будете иметь против? -- робко осведомился Максим Семеныч.
-- Помилуйте... Почему же?
-- Да видите ли... Потому что компаньон-то я тяжелый...
-- А что такое?
-- Человек я пожилой, неразговорчивый, мрачный, все больше в молчанку играю, а вы паренек молодой, небось душу перед сном не прочь отвести, поболтать об этом да об том.
-- Наоборот. Я с удовольствием помолчу. Я сам не из особенно болтливых.
-- А коли так, так и так, -- облегченно воскликнул Максим Семеныч. -- Одно к одному, значит. Хе-хе-хе...
Когда мы пришли в свою комнату и стали раздеваться, он сказал:
-- А ведь знаете, есть люди, которые органически не переносят молчания. Я потому вас и спросил давеча. Меня многие недолюбливают за это. "Что это, -- говорят, -- молчит человек, ровно колода"...
-- Ну, со мной вы можете не стесняться,-- засмеялся я.
-- Ну вот спасибо. Приятное исключение...
Он снял один ботинок, положил его под мышку, погрузился в задумчивость и потом, улыбнувшись, сказал:
-- Помню, еще в моей молодости был случай... Поселился я со знакомым студентом Силантьевым в одной комнате... Ну, молчу я... день, два -- молчу... Сначала он подсмеивался надо мной, говорил, что у меня на душе нечисто, потом стал нервничать, а под конец ругаться стал... "Ты что, -- говорит, -- обет молчания дал? Чего молчишь, как убитый?" -- "Да ничего", -- отвечаю. "Нет, -- говорит, -- ты что-нибудь скажи!" -- "Да что же?" Опять молчу. День, два. Как-то схватил он бутылку да и говорит: "Эх, -- говорит, -- с каким бы удовольствием трахнул тебя этой бутылкой, чтобы только от тебя человеческий голос услышать". А я ему говорю: "Драться нельзя". Помолчали денька три опять. Однажды вечером раздеваемся мы перед сном, вот как сейчас, а он как пустит в меня сапогом! "Будь ты, -- говорит, -- проклят отныне и до века. Нет у меня жизни человеческой!.. Не знаю, -- говорит, -- в гробу я лежу, в одиночной тюрьме или где. Завтра же утром съезжаю!" И что же вы думаете?
Мой сосед тихо засмеялся.
-- Ведь сбежал. Ей-Богу, сбежал.
-- Ну, это просто нервный субъект, -- пробормотал я, с удовольствием ныряя в холодную постель.
-- Нервный? Тогда, значит, все нервные! Ежели девушка двадцати лет, веселая, здоровая, она тоже нервная? У меня такая невеста была. Сначала говорила мне: "Мне нравится, что вы такой серьезный, положительный, не болтун". А потом как только приду -- уже спрашивать начала: "Чего вы все молчите?" -- "Да о чем же говорить?" -- "Как? Неужели не о чем? Что вы сегодня, например, делали?" -- "Был на службе, обедал, а теперь вот к вам приехал". -- "Мне, -- говорит, -- страшно с вами. Вы все молчите..." -- "Такой уж, -- говорю,-- я есть -- таким меня и любите". Да где там! Приезжаю к ней как-то, а у нее юнкер сидит. Сиди-ит, разливается! "Я, -- говорит, -- видел и то и се, бывал и там и тут, и бываете ли вы в театре, и любите ли вы танцы, и что это значит, что подарили мне сейчас желтый цветок, и со значением или без значения?" И сколько этот юнкер мог слов сказать, это даже удивительно... А она все к нему так и тянется, так и тянется... Мне-то что... сижу -- молчу. Юнкер на меня косо посматривает, стал с ней перешептываться, пересмеиваться... Ну, помолчал я, ушел. И что ж вы думаете? Дня через два заезжаю к ней, выходит ко мне этот юнкер. "Вам, -- говорит, -- чего тут надо?" -- "Как чего? Марью Петровну хочу видеть".-- "Пошел вон! -- говорит мне этот проклятый юнкеришка. -- А то я, -- говорит, -- тебя так тресну, если будешь еще шататься". Хотел я возразить ему, оборвать мальчишку, а за дверью смех. Засмеялась она и кричит из-за двери. "Вы мне, -- говорит,-- не нужны. Вы молчите, но ведь и мой комод молчит, и мое кресло молчит. Уж лучше я комод в женихи возьму, какая разница..." Дура! Взял я да ушел.
Я сонно засмеялся и сказал:
-- Да-а... История! Ну, спокойной ночи.
-- Приятных снов! Вообще у мужчины хотя логика есть, по крайней мере. А женщина иногда так себя поведет... Дело прошлое -- можно признаться -- был у меня роман с одной замужней женщиной... И за что она меня, спрашивается, выбрала? Смеху подобно! За то, видите ли, что я очень молчалив и поэтому никому о наших отношениях не проболтаюся... Три дня она меня только и вытерпела... Взмолилась. "Господи, Создатель, -- говорит. -- Пусть лучше будет вертопрах, хвастунишка, болтун, но не этот мрачный надгробный мавзолей. Вот, -- говорит, -- со многими приходилось целоваться и обниматься, но труп безгласный никогда еще любовником не был. Иди ты, -- говорит, -- и чтобы мои глаза тебя не видели отныне и до века!" И что ж вы думаете? Сама пошла и мужу рассказала о наших отношениях... Вот тебе и разговорчивость! После скандал вышел.
-- Действительно, -- поддакнул я, с трудом приоткрывая отяжелевшие веки. -- Ну, спите! Вы знаете, уже половина четвертого.
-- Ну? Пора на боковую...
Он неторопливо снял второй сапог и сказал:
-- А один раз даже незнакомый человек на меня освирепел... Дело было в поезде, едем мы в купе, я, конечно, по своей привычке сижу, молчу...
Я закрыл глаза и притворно захрапел, чтобы прекратить эту глупую болтовню.
-- ...Он сначала спрашивает меня: "Далеко изволите ехать?" -- "Да". -- "То есть как да?"...
-- Хррр-пффф!..
-- Гм! Что он заснул, что ли? Спит... Ох, молодость, молодость. Этот студент, бывало, тоже, что со мной жил... Как только ляжет -- сейчас храпеть начинает. А иногда среди ночи проснется и начинает сам с собой разговаривать... Со мной-то не наговоришься -- хе-хе!
Я прервал свой искусственный храп, поднялся на одном локте и ядовито сказал:
-- Вы говорите, что вы такой неразговорчивый. Однако теперь этого сказать нельзя.
Он недоумевающе повернулся ко мне.
-- Почему?
-- Да вы без умолку рассказываете.
-- Я к примеру рассказываю. Вот тоже случай у меня был с батюшкой на исповеди... Пришел я к нему, он и спрашивает, как полагается: "Грешен?" -- "Грешен", -- "А чем?" -- "Мало ли!" -- "А все-таки?" -- "Всем грешен". Молчим. Он молчит, я молчу. Наконец...
-- Слушайте! -- сердито крикнул я, энергично повернувшись на постели. -- Сколько бы вы ни говорили мне о вашей неразговорчивости, я не поверю! И чем вы больше мне будете рассказывать, -- тем хуже.
-- Почему? -- спросил мой компаньон обиженно, расстегивая жилет. -- Я, кажется, не давал вам повода сомневаться в моих словах. Мне однажды даже на службе была неприятность из-за моей неразговорчивости. Приезжает как-то директор... Зовет меня к себе... Настроение у него, очевидно, было самое хорошее... "Ну, что,-- спрашивает, -- новенького?" -- "Ничего". -- "Как ничего?" -- "Да так -- ничего!" -- "То есть, позвольте... Как это вы так мне..."
-- Я сплю! -- злобно закричал я. -- Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи.
Он развязал галстук.
-- Спокойной ночи. "...Как это вы так мне отвечаете,-- говорит, -- ничего! Это невежливо!" -- "Да как же иначе вам ответить, если нового ничего. Из ничего и не будет ничего. О чем же еще пустой разговор мне начинать, если все старое!" -- "Нет, -- говорит, -- все имеет свои границы... можно, -- говорит, -- быть неразговорчивым, но...". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тихо, бесшумно провалился я куда-то, и сон, как тяжелая, мягкая шуба, покрыл собою все.
* * *
...Луч солнца прорезал мои сомкнутые веки и заставил открыть глаза.
Услышав какой-то разговор, я повернулся на другой бок и увидел фигуру Максима Семеныча, свернувшуюся под одеялом. Он неторопливо говорил, смотря в потолок:
"Я, -- говорит, -- буду требовать у вас развода, потому что выходила замуж за человека, а не за бесчувственного безгласного идола. Ну чего, чего вы молчите?" -- "Да о чем же мне, Липочка, говорить?"