МУЖЧИНЫ

Кто жил в меблированных комнатах средней руки, тот хорошо знает, что прислуга никогда не имеет привычки предварительно докладывать о посетителях... Как бы ни был неприятен гость или гостья, простодушная прислуга никогда не спросит вас: расположены ли вы к приему этих людей.

Однажды вечером я был дома, в своей одинокой комнате, и занимался тем, что лежал на диване, стараясь делать как можно меньше движений. Я человек очень прилежный, энергичный, и это занятие нисколько меня не утомило.

...По пустынному коридору раздались гулкие шаги, шелест женских юбок, и чья-то рука неожиданно громко постучалась в мою дверь.

Машинально я сказал:

-- Войдите!

Это была скромно одетая, немолодая женщина в траурной шляпе с крепом.

Я вскочил с дивана, сделал по направлению к посетительнице три шага и спросил удивленно:

-- Чем могу быть вам полезен?

Она внимательно всмотрелась в мое лицо.

-- Вот он какой... -- пробормотала она. -- Таким я его себе почему-то и представляла. Красив... Красив даже до сих пор... Хотя прошло уже около шести лет.

-- Я вас не знаю, сударыня! -- удивленно сказал я. Она печально улыбнулась.

-- И я вас, сударь, не знаю. А вот привелось встретиться. И придется еще вести с вами длинный разговор.

-- Садитесь, пожалуйста. Я очень удивлен... Кто вы?

Дама в трауре поднялась со стула, на который только что опустилась, и, держась за его спинку, с грустной торжественностью сказала:

-- Я мать той женщины, которая любила вас шесть лет тому назад, которая нарушила ради вас супружеский долг и которая... ну, об этом после. Теперь вы знаете, кто я?! Я -- мать вашей любовницы!..

Посетительница замолчала, считая, вероятно, сообщенные ею данные достаточными для уяснения наших взаимоотношений. А я не считал эти данные достаточными. Я не считал их типичными.

Я помедлил немного, ожидая, что она назовет, по крайней мере, фамилию или имя своей дочери, но она молчала, печальная, траурная.

Потом повторила, вздыхая:

-- Теперь вы знаете, кто я... И теперь я сообщу вам дальнейшее: моя дочь, а ваша любовница, недавно умерла на моих руках с вашим именем на холодеющих устах.

Я рассудил, что вполне приличным случаю поступком будет: всплеснуть руками, вскочить с дивана и горестно схватиться за голову:

-- Умерла?! Боже, какой ужас!

-- Так вы еще не забыли мою славную дочурку? -- растроганно прошептала дама, незаметно утирая уголком платка слезинку. -- Подумать только, что вы расстались больше пяти лет тому назад... Из-за вашей измены, как призналась она мне в минуту откровенности.

Я молчал, но мне было безумно тяжело, скверно и горько. Я чувствовал себя самым беспросветным негодяем. Если бы у меня было больше мужества, я должен бы откровенно сказать этой доброй, наивной старушке:

"Милая моя! Для тебя роман замужней женщины с молодым человеком -- огромное, незабываемое событие в жизни, которое, по-твоему, должно сохраниться до самой гробовой доски. А я... я решительно не помню, о какой замужней даме говоришь ты... была ли это Ася Званцева, или Ирина Николаевна, или Вера Михайловна Березаева?"

Я нерешительно поерзал на диване, потом бросил на посетительницу испытующий взгляд и потом, свесив голову, осторожно спросил:

-- Расскажите мне что-нибудь о вашей дочери...

-- Да что ж рассказывать?.. Как вы знаете, они с мужем не сошлись характерами. Он ее не понимал, не понимал души ее и запросов... А тут явились вы -- молодой, интересный, порывистый. Она всю жизнь помнила те слова, которые были сказаны вами при первом сердечном объяснении... Помните?

-- Помню, -- нерешительно кивнул я головой, -- как же не помнить?.. Впрочем, повторите их. Так ли она вам передала.

-- В тот вечер мужа ее не было дома. Пришли вы, какой-то особенный, "светлый", как она говорила. Вы заметили, что у нее заплаканные глаза, и долго добивались узнать причину слез. Она отказывалась... Тогда вы обвили рукой ее талию, привлекли ее к себе и тихо сказали: "Счастье мое! Я вижу, тебя здесь никто не понимает, никто не ценит твоего чудесного жемчужного сердца, твоей кристальной души. Ты совершенно одинока. Есть только один человек, который оценил тебя, сердце которого всецело в твоей власти..."

-- Да, это мой приемчик, -- задумчиво улыбнулся я.-- Теперь я его уже бросил...

-- Что?! -- переспросила старушка.

-- Я говорю: да! Это были именно те слова, которые я сказал ей.

-- Ну вот. Потом вы, кажется, стали... целовать ее?

-- Наверное, -- согласился я. -- Не иначе. Что же она вам рассказывала дальше?

-- Через несколько дней вы гуляли с ней в городском саду. Вы стали просить ее зайти на минутку к вам выпить чашку чаю... Она отказывалась, ссылаясь на то, что не принято замужней даме ходить в гости к молодому человеку, что этот поступок был бы моральной изменой мужу... Вы тогда обиделись на нее и целую аллею прошли молча. Она спросила: "Вы сердитесь?" -- "Да, -- сказали вы, -- вас оскорбляет такое отношение и вообще вам очень тяжело и вы страдаете". Тогда она сказала: "Ну, хорошо, я пойду к вам, если вы дадите слово вести себя прилично..." Вы пожали плечами: "Вы меня обижаете!" Через полчаса она была уже у вас, а через час стала вашей.

И, опять приподнявшись со стула, спросила старуха торжественно:

-- Помните ли вы это?

-- Помню, -- подтвердил я. -- А что она говорила, уходя от меня?

-- Она говорила: "Наверное, теперь вы перестанете уважать меня?", а вы прижали ее к сердцу и возразили: "Нет! Никого еще в жизни я не любил так, как тебя!" А теперь... она умерла, моя голубка!

Старая дама заплакала.

-- О! -- порывисто, в припадке великодушия вскричал я. -- Если бы можно было вернуть ее вам, я пожертвовал бы для этого своей жизнью!

-- Нет... ее уже ничто не вернет оттуда, -- рассудительно возразила старуха.

-- Не говорила ли она вам еще что-нибудь обо мне?

-- Она рассказывала, что вы сначала виделись с ней каждый день, потом через день, а потом на вас свалилась неожиданно какая-то срочная работа, и вы виделись с ней раз в неделю. А однажды она, явившись к вам неожиданно, застала у вас другую женщину.

Я опустил голову и стал сконфуженно разглаживать рукой подушку.

-- Помните вы это? -- спросила дама.

-- Помню.

-- А когда она расплакалась, вы сказали ей: "Сердцу не прикажешь!" И предложили ей остаться хорошими друзьями.

-- Неужели я предложил ей это? -- недоверчиво спросил я.

Вообще это было на меня не похоже. Я хорошо знал, что ни одна женщина в мире не пошла бы на такую комбинацию, и потому никогда не предлагал вместо любви дружбу. Просто я спрашивал: "Кажется, мы охладели друг к другу?" У всякой женщины есть свое профессиональное женское самолюбие. Она почти никогда не говорит: "Кто это мы? Никогда я к тебе не охладевала!" А опустит голову, промедлит минуты три и скажет: "Да! Прощайте!"

Очевидно, старуха что-то напутала.

-- Не передавала ли мне покойница что-нибудь перед смертью?

И в третий раз торжественно поднялась со стула старуха, и в третий раз сказала торжественно:

-- Да! Она поручила вам свою маленькую дочь.

-- Мне? -- ахнул я. -- Да почему?

-- Как вы знаете, муж ее умер четыре года тому назад, а я стара и часто хвораю...

-- Да почему же именно мне?

Старуха печально улыбнулась.

-- Сейчас я скажу вам вещь, которая не известна никому, -- тайну, которую покойница свято хранила от всех и открыла ее мне только в предсмертный час: настоящий отец ребенка -- вы!

-- Боже ты мой! Неужели? Вы уверены в этом?

-- Перед смертью не лгут, -- строго сказала старуха. -- Вы отец, и вы должны взять заботы о вашей дочери.

Я побледнел, сжал губы и, опустив голову, долго сидел так, волнуемый разнородными чувствами.

-- А может быть, она ошиблась? -- робко переспросил я. -- Может быть, это не мой ребенок, а мужа.

-- Милостивый государь! -- величаво сказала старуха. -- Женщины никогда не ошибаются в подобных случаях. Это инстинкт!

Нахмурившись, я размышлял.

С одной стороны, я считал себя порядочным человеком, уважал себя и поэтому полагал сделать то, что подсказывала мне совесть. Он должен быть мне дорог, этот ребенок от любимой женщины (конечно, я в то время любил ее). С другой стороны, эта неожиданная, тяжелая обуза при моем образе жизни совершенно выбивала меня из колеи и налагала самые сложные, запутанные обязанности в будущем.

Я -- отец! У меня -- дочь!..

-- Как ее зовут? -- спросил я, разнеженный.

-- Верой, как и мать.

-- Хорошо! -- решительно сказал я. -- Согласен. Я усыновлю ее. Пусть носит она фамилию Двуутробникова.

-- Почему Двуутробникова? -- недоумевающе взглянула на меня старуха.

-- Да мою фамилию. Ведь я же Двуутробников.

-- Вы... Двуутробников?!

-- А кто же?

-- Боже мой! -- в ужасе закричала странная гостья.

-- Значит, это не вы?!

-- Что не я?

-- Вы, значит, не Класевич?! Дочь называла фамилию Класевич и сказала этот адрес.

Неожиданная бурная волна залила мое сердце.

-- Класевич, -- захохотал я. -- Поздравляю вас: вы ошиблись дверью. Класевич в следующей комнате, номер одиннадцатый. А моя комната -- номер десятый. Пойдемте, я провожу вас.

Оживленный, веселый, взял я расстроенную старуху за руку и потащил за собой.

-- Как же! -- тараторил я. -- Моя фамилия Двуутробников, номер десятый, а Класевич дальше. Он -- номер одиннадцатый. Он тут уж давно живет в этих комнатах, вот тут, рядом со мной. Как же! Класевич... Очень симпатичный человек. Вы сейчас с ним познакомитесь... А вы, значит, вместо одиннадцатого номера в десятый попали?! Хе-хе... Ошибочка вышла. Как же! Класевич, он тут. Эй, Класевич! Вы дома? Тут одна дама вас по важному делу спрашивает... Идите, сударыня. Хе-хе... А я-то, слушаю, слушаю...