Съ переулка, около садовой калитки, черезъ нашъ заборъ на меня смотрѣло розовое, молодое лицо -- черные глаза не мигали и усики забавно шевелились. Я спросилъ:
-- Чего тебѣ надо? Онъ ухмыльнулся.
-- Собственно говоря -- ничего.
-- Это нашъ садъ, -- деликатно намекнулъ я.
-- Ты, значить, здѣшній мальчикъ?
-- Да. А то какой же?
-- Ну, какъ твое здоровье? Какъ поживаешь?
Ничѣмъ не могъ такъ польстить мнѣ незнакомецъ, какъ этими вопросами. Я сразу почувствовалъ себя взрослымъ, съ которымъ ведутъ серьезный разговоръ.
-- Благодарю васъ, -- солидно сказалъ я, роя ногой песокъ садовой дорожки. -- Поясницу что-то поламываетъ. Къ дождю, что ли!..
Это вышло шикарно. Совсѣмъ какъ у тетки.
-- Здорово, братъ! Теперь ты мнѣ скажи вотъ что: у тебя, кажется, должна быть сестра?
-- А ты откуда знаешь?
-- Ну, какъ же... У всякаго порядочнаго мальчика должна быть сестра.
-- А у Мотьки Нароновича нѣтъ! -- возразилъ я.
-- Такъ Мотька развѣ порядочный мальчикъ? -- ловко отпарировалъ незнакомецъ. -- Ты гораздо лучше.
Я не остался въ долгу:
-- У тебя красивая шляпа.
-- Ага! Клюнуло!
-- Что ты говоришь?
-- Я говорю: можешь ты представить себѣ человѣка, который спрыгнулъ бы съ этой высоченной стѣны въ садъ?
-- Ну, это, братъ, невозможно.
-- Такъ знай же, о юноша, что я берусь это сдѣлать. Смотри-ка!
Если бы незнакомецъ не перенесъ вопроса въ область чистаго спорта, къ которому я всегда чувствовалъ родъ болѣзненной страсти, я, можетъ быть, протестовалъ бы противъ такого безцеремоннаго вторженія въ нашъ садъ.
Но спортъ это -- святое дѣло.
-- Гопъ! -- и молодой человѣкъ, вскочивъ на верхушку стѣны, какъ птица спорхнулъ ко мнѣ съ пятиаршинной высоты.
Это было такъ недосягаемо для меня, что я даже не завидовалъ.
-- Ну, здравствуй, отроче. А что подѣлываеть твоя сестра? Ее, кажется, Лизой зовутъ?
-- Откуда ты знаешь?
-- По твоимъ глазамъ вижу.
Это меня поразило. Я плотно зажмурилъ глаза и сказалъ:
-- А теперь?
Экспериментъ удался, потому что незнакомецъ, повертѣвшись безплодно, сознался:
-- Теперь не вижу. Разъ глаза закрыты, самъ, братъ, понимаешь... Ты во что тутъ играешь, въ саду-то?
-- Въ саду-то? Въ домикъ.
-- Ну? Вотъ-то ловко! Покажи-ка мнѣ твой домикъ.
Я довѣрчиво повелъ прыткаго молодого человѣка къ своему сооруженію изъ нянькиныхъ платковъ, камышевой палки и нѣсколькихъ досокъ, но, вдругъ, какой-то внутренній толчокъ остановилъ меня...
-- О, Господи, -- подумалъ я. -- А вдругъ это какой нибудь воръ, который задумалъ ограбить мой домикъ, утащить все то, что было скоплено съ такимъ трудомъ и лишеніями: живая черепаха въ коробочкѣ, ручка отъ зонтика, въ видѣ собачьей головы, баночка съ вареньемъ, камышевая палка и бумажный складной фонарикъ.
-- А зачѣмъ тебѣ? -- угрюмо спросилъ я. -- Я лучше пойду спрошу у мамы, можно ли тебѣ показать?
Онъ быстро, съ нѣкоторымъ испугомъ, схватилъ меня за руку
-- Ну, не надо, не надо, не надо! Не уходи отъ меня... Лучше не показывай своего домика, только не ходи къ мамѣ.
-- Почему?
-- Мнѣ безъ тебя будетъ скучно.
-- Ты, значитъ, ко мнѣ пришелъ?
-- Конечно! Вотъ-то чудакъ! И ты еще сомнѣвался... Сестра Лиза дома сейчасъ?
-- Дома. А что?
-- Ничего, ничего. Это что за стѣна? Вашъ домъ?
-- Да... Вотъ то окно -- папина кабинета.
-- Пойдемъ-ка подальше, посидимъ на скамеечкѣ.
-- Да я не хочу. Что мы тамъ будемъ дѣлать?
-- Я тебѣ что нибудь разскажу...
-- Ты загадки умѣешь?
-- Сколько угодно! Такія загадки, что ты ахнешь.
-- Трудныя?
-- Да ужъ такія, что даже Лиза не отгадаетъ. У нея сейчасъ никого нѣтъ?
-- Никого. А вотъ отгадай ты загадку, -- предложилъ я, ведя его за руку въ укромный уголокъ сада. -- "Въ одномъ боченкѣ два пива -- желтое и бѣлое". Что это такое?
-- Гм! -- задумчиво сказалъ молодой человѣкъ. -- Вотъ такъ штука! -- Не яйцо ли это будетъ?
-- Яйцо...
На моемъ лицѣ онъ ясно увидѣлъ недовольство и разочарованіе: я не привыкъ, чтобы мои загадки такъ легко разгадывались.
-- Ну, ничего, -- успокоилъ меня незнакомецъ. -- Загадай-ка мнѣ еще загадку, авось я и не отгадаю.
-- Ну, вотъ, отгадай: "семьдесятъ одежекъ и всѣ безъ застежекъ".
Онъ наморщилъ лобъ и погрузился въ задумчивость.
-- Шуба?
-- Нѣтъ-съ, не шуба-съ!..
-- Собака?
-- Почему собака, -- удивился я его безтолковости. -- Гдѣ же это у собаки семьдесятъ одежекъ?
-- Ну, если ее, -- смущенно сказалъ молодой человѣкъ, -- въ семьдесятъ шкуръ зашьютъ.
-- Для чего? -- безжалостно улыбаясь, допрашивалъ я.
-- Ну, мало ли... Если, скажемъ, хозяинъ чудакъ.
-- Нѣтъ, ты, брать, не отгадалъ!
II.
Послѣ этого онъ понесъ совершеннѣйшую чушь, которая доставила мнѣ глубокое удовольствіе:
-- Велосипедъ? Море? Зонтикъ? Дождикъ?
-- Эхъ, ты! -- снисходительно сказалъ я. -- Это кочанъ капусты.
-- А, вѣдь, и въ самомъ дѣлѣ! -- восторженно крикнулъ молодой человѣкъ. -- Это замѣчательно! И какъ это я раньше не догадался. А я-то думаю: море? Нѣтъ, не море... Зонтикъ? Нѣтъ, не похоже. Вотъ-то продувной братецъ у Лизы! Кстати, она сейчасъ въ своей комнатѣ, да?
-- Въ своей.
-- Одна?
-- Одна. Ну, что жъ ты... Загадку-то!
-- Ага! Загадку? Гм... Какую же, братецъ, тебѣ загадку? Развѣ эту: "Два кольца, два конца, а посерединѣ гвоздикъ".
Я съ сожалѣніемъ оглядѣлъ моего собесѣдника: загадка была пошлѣйшая, элементарнѣйшая, затасканная и избитая.
Но внутренняя деликатность подсказала мнѣ неотгадывать ее сразу.
-- Что же это такое? -- задумчиво промолвилъ я. -- Вѣшалка?
-- Какая же вѣшалка, если посрединѣ гвоздикъ, -- вяло возразилъ онъ, думая о чемъ-то другомъ.
-- Ну, ее же прибили къ стѣнѣ, чтобы держалась.
-- А два конца? Гдѣ они?
-- Костыли? -- лукаво спросилъ я и вдругъ крикнулъ съ невыносимой гордостью:
-- Ножницы!!.
-- Вотъ, чортъ возьми! Догадался-таки! Ну, и ловкачъ же ты! А сестра Лиза отгадала бы эту загадку?
-- Я думаю, отгадала бы. Она очень умная.
-- И красивая, добавь. Кстати, у нея есть какіе-нибудь знакомые?
-- Есть. Эльза Либкнехтъ, Милочка Одинцова, Надя...
-- Нѣтъ, а мужчины-то. Есть?
-- Есть. Одинъ тутъ къ намъ ходить.
-- Зачѣмъ же онъ ходить?
-- Онъ?
Въ задумчивости я опустилъ голову и взглядъ мой упалъ на щегольскіе лакированные ботинки незнакомца.
Я пришелъ въ восхищеніе:
-- Сколько стоятъ?
-- Пятнадцать рублей. Зачѣмъ же онъ ходитъ, а? Что ему нужно?
-- Онъ, кажется, замужъ хочетъ за Лизу. Ему уже пора, онъ старый. А эти банты -- завязываются, или такъ уже куплены?
-- Завязываются. Ну, а Лиза хочетъ за него замужъ?
-- Согни-ка ногу... Почему они не скрипятъ? Значить, не новые, -- критически сказалъ я. -- У кучера Матвѣя были новые, такъ, небось, скрипѣли. Ты бы ихъ смазалъ чѣмъ-нибудь.
-- Хорошо, смажу. Ты мнѣ скажи, отроче, а Лизѣ хочется за него замужъ?
Я вздернулъ плечами.
-- А то какъ же! Конечно, хочется.
Онъ взялъ себя за голову и откинулся на спинку скамьи.
-- Ты чего?
-- Голова болитъ.
Болѣзни -- была единственная тема, на которую я могъ говорить солидно.
-- Ничего... Не съ головой жить, а съ добрыми людьми.
Это нянькино изреченіе пришлось ему, очевидно по вкусу.
-- Пожалуй, ты правъ, глубокомысленный юноша. Такъ ты утверждаешь, что Лиза хочетъ за него замужъ?
Я удивился:
-- А какъ же иначе?! Какъ же тутъ не хотѣть! Ты развѣ не видѣлъ никогда свадьбы?
-- А что?
-- Да, вѣдь, будь я женщиной, я бы каждый день женился: на груди бѣлые цвѣточки, банты, музыка играетъ, всѣ кричатъ ура, на столѣ икры стоитъ вотъ такая коробка, и никто на тебя не кричитъ, если ты много съѣлъ. Я, братъ, бывалъ на этихъ свадьбахъ.
-- Такъ ты полагаешь, -- задумчиво произнесъ незнакомецъ, -- что она именно поэтому хочетъ за него замужъ?
-- А то почему же!.. Въ церковь ѣдутъ въ каретѣ, да у каждаго кучера на рукѣ платокъ повязанъ. Подумай-ка! Жду -- не дождусь, когда эта свадьба начнется.
-- Я зналъ мальчиковъ, -- небрежно сказалъ незнакомецъ, -- до того ловкихъ, что они могли до самаго дома на одной ногѣ доскакать...
Онъ затронулъ слабѣйшую изъ моихъ струнъ.
-- Я тоже могу!
-- Ну, что ты говоришь! Это неслыханно! Неужели доскачешь?
-- Ей Богу! Хочешь?
-- И по лѣстницѣ наверхъ?
-- И по лѣстницѣ.
-- И до комнаты Лизы?
-- Тамъ ужъ легко. Шаговъ двадцать.
-- Интересно было бы мнѣ на это посмотрѣть... Только вдругъ ты меня надуешь?.. Какъ я провѣрю? Развѣ вотъ что... Я тебѣ дамъ кусочекъ бумажки, а ты и доскачи съ нимъ до комнаты Лизы. Отдай ей бумажку, а она пусть черкнетъ на ней карандашемъ, хорошо ли ты доскакалъ!
-- Здорово! -- восторженно крикнулъ я. -- Вотъ увидишь, -- доскачу. Давай бумажку!
Онъ написалъ нѣсколько словъ на листкѣ изъ записной книжки и передалъ мнѣ.
-- Ну, съ Богомъ. Только, если кого-нибудь другого встрѣтишь, бумажки не показывай -- все равно, тогда не повѣрю.
-- Учи еще! -- презрительно сказалъ я. -- Гляди-ка!
По дорогѣ къ комнатѣ сестры, между двумя гигантскими прыжками на одной ногѣ, въ голову мою забралась предательская мысль: что, если онъ нарочно придумалъ этотъ спортъ, чтобы отослать меня и, пользуясь случаемъ, обокрасть мой домикъ? Но я сейчасъ же отогналъ эту мысль. Былъ я малъ, довѣрчивъ и не думалъ, что люди такъ подлы. Они кажутся серьезными, добрыми, но чуть гдѣ запахнетъ камышевой тростью, нянькинымъ платкомъ или сигарной коробкой -- эти люди превращаются въ безсовѣстныхъ грабителей.
III.
Лиза прочла записку, внимательно посмотрѣла на меня и сказала:
-- Скажи этому господину, что я ничего писать не буду, а сама къ нему выйду.
-- А ты скажешь, что я доскакалъ на одной ногѣ. И замѣть -- все время на лѣвой.
-- Скажу, скажу. Ну, бѣги, глупышъ, обратно.
Когда я вернулся, незнакомецъ не особенно спорилъ насчетъ отсутствія письменнаго доказательства.
-- Ну, подождемъ, -- сказалъ онъ. -- Кстати, какъ тебя зовутъ?
-- Ильюшей. А тебя?
-- Моя фамилія, братецъ ты мой, Пронинъ.
Я ахнулъ.
-- Ты... Пронинъ? Нищій?
Въ моей головѣ сидѣло весьма прочное представленіе о наружномъ видѣ нищаго: подъ рукой костыль, на единственной ногѣ обвязанная тряпками галоша и за плечами грязная сумка, съ безформенными кусками сухого хлѣба.
-- Нищій? -- изумился Пронинъ. -- Какой нищій?
-- Мама недавно говорила Лизѣ, что Пронинъ -- нищій.
-- Она это говорила? -- усмѣхнулся Пронинъ... -- Она это, вѣроятно, о комъ нибудь другомъ.
-- Конечно! -- успокоился я, поглаживая рукой его лакированный ботинокъ. -- У тебя братъ-то какой нибудь есть, нищій?
-- Брать? Вообще, братъ есть.
-- То-то мама и говорила: много, говорить, ихняго брата, нищихъ, тутъ ходитъ. У тебя много ихняго брата?..
Онъ не успѣлъ отвѣтить на этотъ вопросъ... Кусты зашевелились и между листьями показалось блѣдное лицо сестры.
Пронинъ кивнулъ ей головой и сказалъ:
-- Знавалъ я одного мальчишку -- что это былъ за пролаза -- даже удивительно! Онъ могъ, напримѣръ, въ такой темнотѣ, какъ теперь, отыскивать въ сирени пятерки, да какъ! Штукъ по десяти. Теперь ужъ, пожалуй, и нѣтъ такихъ мальчиковъ...
-- Да я могу тебѣ найти хоть сейчасъ сколько угодно. Даже двадцать!
-- Двадцать? -- воскликнулъ этотъ простакъ, широко раскрывая изумленные глаза... -- Ну, это, милый мой что-то невѣроятное...
-- Хочешь, найду?
-- Нѣтъ! Я не могу даже повѣрить. Двадцать пятерокъ... Ну, -- съ сомнѣніемъ покачалъ онъ головой, -- пойди, поищи... Посмотримъ, посмотримъ. А мы тутъ съ сестрой тебя подождемъ...
Не прошло и часа, какъ я блестяще исполнилъ свое предпріятіе. Двадцать пятерокъ были зажаты въ моемъ потномъ, грязномъ кулакѣ. Отыскавъ въ темнотѣ Пронина, о чемъ-то горячо разсуждавшаго съ сестрой, я, сверкая глазами, сказалъ:
-- Ну! Не двадцать? На-ка, пересчитай!
Дуракъ я былъ, что искалъ ровно двадцать. Легко могъ бы его надуть, потому что онъ даже не потрудился пересчитать мои пятерки.
-- Ну, и ловкачъ же ты, -- сказалъ онъ изумленно. -- Прямо-таки, огонь. Такой мальчишка способенъ даже отыскать и притащить къ стѣнѣ садовую лѣстницу.
-- Большая важность! -- презрительно засмѣялся я. -- Только идти не хочется.
-- Ну, не надо. Тотъ мальчишка, впрочемъ, былъ попрытчѣй тебя. Пребойкій мальчикъ. Онъ таскалъ лѣстницу, не держа ее руками, а просто зацѣпивши перекладиной за плечи.
-- Я тоже смогу, -- быстро сказалъ я. -- Хочешь?
-- Нѣтъ, это невѣроятно! Къ самой стѣнѣ!..
-- Подумаешь -- трудность!
Рѣшительно, въ дѣлѣ съ лѣстницей я поставилъ рекордъ: тотъ, пронинскій, мальчишка только тащилъ ее грудью, а я при этомъ, еще въ видѣ преміи, прыгалъ на одной ногѣ и гудѣлъ, какъ пароходъ.
Пронинскій мальчишка былъ посрамленъ.
-- Ну, хорошо, -- сказалъ Пронинъ. -- Ты удивительный мальчикъ. Однако, мнѣ старые люди говорили, что въ сирени тройки находить труднѣе, чѣмъ пятерки..
О, глупецъ! Онъ даже и не подозрѣвалъ, что тройки попадаются въ сирени гораздо чаще, чѣмъ пятерки! Я благоразумно скрылъ отъ него это обстоятельство и сказалъ съ дѣланнымъ равнодушіемъ:
-- Конечно, труднѣе. А только я могу и троекъ достать двадцать штукъ. Эхъ, что тамъ говорить! Тридцать штукъ достану!
-- Нѣтъ, этотъ мальчикъ сведетъ меня въ могилу отъ удивленія. Ты это сдѣлаешь, несмотря на темноту?! О, чудо!
-- Хочешь? Вотъ увидишь!
Я нырнулъ въ кусты, пробрался къ тому мѣсту, гдѣ росла сирень, и углубился въ благородный спортъ.
Двадцать шесть троекъ были у меня въ рукѣ, несмотря на то, что прошло всего четверть часа. Мнѣ пришло въ голову, что Пронина легко поднадуть: показать двадцать шесть, а увѣрить его, что тридцать. Все равно, этотъ простачекъ считать не будетъ.
IV.
Простачекъ... Хорошій простачекъ! Большаго негодяя я и не видѣлъ. Во первыхъ, когда я вернулся, онъ исчезъ вмѣстѣ съ сестрой... А, во-вторыхъ, когда я пришелъ къ своему дому, я сразу раскусилъ всѣ его хитрости: загадки, пятерки, тройки, похищеніе сестры и прочія штуки -- все это было подстроено для того, чтобы отвлечь мое вниманіе и обокрасть мой домикъ... Дѣйствительно, не успѣлъ я подскакать къ лѣстницѣ, какъ сразу увидѣлъ, что около нея уже никого не было, а домикъ мой, находившійся въ трехъ шагахъ, былъ начисто ограбленъ: нянькинъ большой платокъ, камышевая палка и сигарная коробка -- все исчезло. Только черепаха, исторгнутая изъ коробки, печально и сиротливо ползала возлѣ разбитой банки съ вареньемъ...
Этотъ человѣкъ обокралъ меня еще больше, чѣмъ я думалъ, въ то время, когда разглядывалъ остатки домика: черезъ три дня пропавшая сестра явилась вмѣстѣ съ Пронинымъ и, заплакавъ, призналась отцу съ матерью:
-- Простите меня, но я уже вышла замужъ.
-- За кого!!!
-- За Григорія Петровича Пронина.
Вдвойнѣ это было подло: они обманули меня, надсмѣялись надо мной, какъ надъ мальчишкой, да кромѣ того выхватили изъ-подъ самаго носа музыку, карету, платки на рукавахъ кучеровъ и икру, которую можно было бы на свадьбѣ ѣсть, сколько влѣзетъ -- все равно, никто не обращаетъ вниманія.
Когда эта самая жгучая обида зажила, я какъ-то спросилъ у Пронина:
-- Сознайся, зачѣмъ ты приходилъ: украсть у меня мои вещи?
-- Ей-Богу, не за этимъ, -- засмѣялся онъ.
-- А зачѣмъ взялъ платокъ, палку, коробку и разбилъ банку съ вареньемъ?
-- Платкомъ укуталъ Лизу, потому что она вышла въ одномъ платьѣ, въ коробку она положила разныя свои мелкія вещи, палку я взялъ на всякій случай, если въ переулкѣ кто-нибудь меня замѣтить, а банку съ вареньемъ разбилъ нечаянно...
-- Ну, ладно, -- сказалъ я, дѣлая рукой жестъ отпущенія грѣховъ. -- Ну, скажи мнѣ хоть какую-нибудь загадку...
-- Загадку? Изволь, братецъ. Два кольца, два конца а посрединѣ...
-- Говорилъ уже! Новую скажи...
-- Новую?... Гм...
Очевидно, этотъ человѣкъ проходилъ весь свой жизненный путь только съ одной этой загадкой въ запасѣ. Ничего другого у него не было... Какъ такъ живутъ люди -- не понимаю.
-- Неужели больше ты ничего не знаешь!...
И вдругъ -- нѣтъ! Этотъ человѣкъ былъ рѣшительно не глупъ -- онъ обвелъ глазами гостиную и разразился великолѣпной новой, очевидно, только-что имъ придуманной загадкой:
-- Стоитъ корова, мычать здорова. Хватишь ее по зубамъ -- вою не оберешься.
Это былъ чудеснѣйшій экземпляръ загадки, совершенно меня примирившей съ хитроумнымъ шуриномъ.
Оказалось: -- "Рояль".