Дуракам на поучение, людям среднего сорта на потеху, умникам на одну минуту тихой задумчивости -- расскажу я нижеследующую правдивую историю...
Кошкомоев получил по наследству двадцать тысяч... Эти двадцать тысяч сделались любимой темой его разговора:
-- Хорошо иметь двадцать тысяч. Сидишь ты себе, где хочешь, палец о палец не ударяешь, и что же! Имеешь в год тысячу рублей процентов.
И неизменно заканчивал:
-- Жаль только, что у меня не сорок тысяч.
-- Почему?
-- Потому что тогда я имел бы две тысячи в год.
-- Тогда, -- советовал ему кто-нибудь из друзей, -- тебе бы нужно было пожалеть, что ты имеешь не шестьдесят тысяч.
-- Почему?
-- Три тысячи имел бы в год.
-- А ведь верно!
-- На твоем месте, -- говорил все тот же сообразительный приятель, -- я бы не ограничился какими-то жалкими пятью процентами, а затеял бы какое-нибудь дело. Процентов сорок можно было бы получать.
-- Да что ж, -- поглаживая усы, говорил Кошкомоев. -- Если бы подвернулось верное дело, я вошел бы в него.
* * *
Кроме Кошкомоева жил на свете еще один человек -- Ерыгин.
Не следует дурно отзываться о людях. Поэтому о Ерыгине можно сказать только то, что он был деловым человеком по преимуществу.
Однажды он приехал к Кошкомоеву и сказал:
-- Нынче такое время, что инициатива должна приходить на помощь и на службу к капиталу. Согласны вы с этим?
-- Совершенно, -- кивнул головой капиталист Кошкомоев, играя пальцами.
-- Вот мы уже почти и договорились, -- весело усмехнулся Ерыгин. -- Дело вот какое: если вы вложите в него тысяч пять или восемь капиталу...
-- Лучше пять, -- перебил Кошкомоев с самым деловым видом.
-- Ну, пять. Ладно. Так если вы вложите в это дело пять тысяч, вы получите на них процентов 80 в год.
-- Значит, четыре тысячи получу?
-- Ясно.
-- Вы меня заинтриговали.
-- А еще бы. Ну, слушайте, что я вам скажу. Читали ли вы когда-нибудь, что в Америке существуют этакие, знаете, сельскохозяйственные мортиры, из которых во время засухи стреляют в небо.
-- Как же! В календарях об этом часто говорится.
-- Ну, вот видите. Даже в календарях. Принцип этой стрельбы из пушек по небесам тоже вам ясен: благодаря сотрясению воздуха в верхних слоях атмосферы происходят изменения...
-- Атмосферические.
-- Чего-с?
-- Я говорю, изменения... атмосферические. Происходят.
-- Совершенно правильно. На небе постепенно собираются тучи, и в конце концов возникает дождь.
-- Да, это все верно. Возникает.
-- Хорошо-с. Известно ли вам, что в настоящее время происходит громадная мировая война?
-- Бесспорно.
-- Ну вот. Теперь я хватаю быка прямо за рога: хотите вы где-нибудь под Минском совокупно со мною открыть большую фабрику зонтиков?
Оба -- и гость и хозяин -- откинулись на спинки кресел и, разинув рты, поглядели друг на друга. Первый поглядел победоносно, второй -- изумленно.
-- Зо... зонтиков?
-- Да!!
-- Фа... фабрику?
-- Ну да!
-- Понимаю, -- кивнул головой хозяин. -- Предвидите громадные дожди в том районе. Зонтики -- нарасхват!
-- То есть как быстро один умный человек понимает другого умного человека! -- умилился Ерыгин. -- Вы тоже умеете хватать быка за рога. Вы сразу поняли, что при такой пальбе стране грозит потоп и единственное противоядие против него -- это зонтики, целый лес зонтиков!!
Потрясенный, с влажными от слез глазами, Кошкомоев обнимал Ерыгина.
-- Дорогой мой! Само небо прислало вас ко мне.
-- Добавьте: дождливое небо! Итак -- по рукам?
-- Он еще спрашивает! Подождите, сейчас устрою вам пять тысяч, а потом поговорим о подробностях.
* * *
Первое письмо "с места", адресованное Кошкомоеву, гласило следующее:
"Район Минска. Помещение нанято, машины закуплены. Хлопочу, как сумасшедший. Завтра еду закупать материал для работы. Остаюсь с уважением ваш компаньон Ерыгин".
На другой день потрясенный Кошкомоев получил второе и последнее письмо:
"Разбит. Уничтожен. Все против нас. Оказывается, все окрестные леса в военных целях вырублены и сожжены. Ввиду этого материала для зонтиковых ручек достать нельзя. Можно бы, конечно, в крайнем случае, выпустить зонтики без ручек (нужда в зонтиках тут страшная), но сию минуту я с ужасом узнал, что и материи для покрышек тоже нельзя достать ни за какие деньги -- все материи закуплены для нужд армии. Конечно, можно бы выпустить зонтики и без покрышек, но таковые зонтики протекали бы и ношение их не достигло бы той цели, которую мы преследовали... Нет! Не могу писать больше. Руку сводит, к горлу подкатывает ком. Прощайте! Ваш несчастный, бывший компаньон Ерыгин".
* * *
-- Хорошо иметь пятнадцать тысяч, -- говорил Кошкомоев кому-нибудь из приятелей. -- Не сеешь, не жнешь, а 750 рублей в год получаешь.
-- Мог бы втрое получать, -- возражал приятель. -- Нужно только вложить деньги в какое-нибудь дело.
-- Да если бы верное дело, то -- отчего же... Только я пошел бы уж, конечно, в самое верное дело.
Верное дело нашлось.
* * *
Кроме Кошкомоева и Ерыгина жил на свете еще человек по имени Чебурдаев.
Нехорошо плохо говорить о людях. Поэтому о Чебурдаеве только и можно сказать то, что он был многосторонний человек.
Это свойство его натуры наиболее ярко выразилось в предприятии с булавками, затеянном им совместно с Кошкомоевым.
-- Под лежачий камень вода не течет, -- заявил он, явившись однажды к Кошкомоеву. -- Вы, русские капиталисты, и злите меня, и смешите. Бельгиец или англичанин давно бы уже сделали из своих денег миллион... А вы -- что? В чулке, небось, их держите?
-- Я пойду только в самое верное дело, -- осторожно вставил Кошкомоев.
-- Спасибо, что сказали, -- иронически усмехнулся Чебурдаев. -- Значит, по-вашему, мое дело -- неверное дело?
-- Вы еще не изволили сказать -- что именно.
-- Сейчас изволю. Как вы думаете, что сейчас больше всего нужно?
-- Зон... тики?.. -- робко поглядел на него Кошкомоев.
-- Что-о-о? Какие зонтики? Для чего? Смеетесь вы надо мной, батенька? Булавки сейчас нужнее всего, вот что, а не зонтики, вот что!
-- Бу...булавки?
-- Не бубулавки, а просто -- булавки. Вы поглядите -- куда теперь только не идут булавки? Только что в суп-рассольник их не кладут! Для флажков на географических картах что нужнее всего? Булавки! Для благотворительных жетонов и цветков что наинеобходимее? Булавки! В армию, где с пуговицами некогда возиться, что посылается в громадном количестве? Булавки! В лазаретах при перевязках? Булавки! Согласны вы с этим?
-- Со...согласен.
-- Вот видите. Такое ужасающее поглощение булавок истощило, конечно, уже все запасы, а никто об этом и не думает... Верно?
-- Пожалуй...
-- Так если вы согласны, я вам скажу больше: знаете ли вы, что я нашел способ увеличивать полезные свойства каждой булавки вдвое?
-- Что вы говорите?
-- Вот вам и что! Подумайте: каждую булавку можно эксплуатировать, как две булавки. Это мой секрет, который я, конечно, пока не могу открыть, но...
-- Так вы согласны взять меня в компанию? -- быстро спросил Кошкомоев, боясь, что Чебурдаев передумает.
-- Возьму. Пять тысяч -- и мы загремим на всю Россию. Завтра же я еду на Урал -- в центр металлургической промышленности.
* * *
Первое письмо из "района Урала" заключало в себе несколько бодрых строк о покупке машин, переговорах с рабочими и коммивояжерами, а второе письмо гласило вот что:
"Человек предполагает, а Бог располагает. Коммивояжеры отказываются брать булавки моей системы. Неужели немецкие товары до сих пор еще душат русскую промышленность? Теперь я могу сообщить вам сущность моего изобретения, увеличивающего полезные свойства булавок вдвое. Я рассуждал так: самое полезное в булавке -- ее острие. Головка булавки непосредственной пользы не приносит. Итак, что нужно было сделать, чтобы повысить полезные свойства булавки без затраты материала? И я придумал... У меня каждый конец, каждая сторона булавки имеет по острию... Но когда я изготовил первые десять миллионов, выяснилось, что двусторонние булавки при вкалывании во что-нибудь втыкаются одной стороной в палец. Тогда я экстренно выпустил несколько тысяч наперстков, являющихся, как вам известно, лучшим предохранителем против острых предметов, соприкасающихся с пальцем, но тут-то коммивояжеры и заявили, что моего товара брать не будут. Я льстил, угрожал, делал им всяческие льготы -- не берут. Да... Много еще косности и темноты в тебе, матушка Россия! Надеюсь, что вы на меня не в претензии, ибо нет дела, не сопряженного с риском. Во всяком случае, сама сущность моего изобретения гарантирует меня от упрека в односторонности... Ваш огорченный Чебурдаев".
* * *
-- Хорошо иметь десять тысяч, -- сказал мне недавно Кошкомоев. -- Ты себе и ухом не поведешь, а у тебя в год, гляди, и есть пятьсот рублей.
Я долго ходил по комнате, слушая его речи. Когда он рассказал мне о двух неудавшихся предприятиях с зонтиками и булавками, я усмехнулся и, похлопав его по плечу, сказал:
-- Я вижу, что ты, Кошкомоев, деловой человек, но, к сожалению, дела тебе все время подвертывались неподходящие... У меня есть для тебя дело... Дело самое верное, и, главное -- никаких разочарований!
-- Честное слово?
-- Уверяю тебя. Вот в чем оно заключается: дай мне три тысячи.
-- Для чего?
-- Не для чего, а для кого... Для меня.
-- А какая мне от этого польза будет? Сколько процентов?
-- Не хочу тебя обольщать. Нисколько процентов тебе не будет. Просто давай мне три тысячи -- и конец.
-- Значит, дела никакого нет?
-- Чудак ты! Да ведь это и есть дело: ты даешь мне три тысячи.
-- А что я наживу на этом?!
-- Ну... Наживешь ты две тысячи.
-- Каким образом?
-- Потому что я беру всего три тысячи. А мог бы взять пять. Как другие.
-- Не хочу, -- твердо сказал Кошкомоев. -- Ты смеешься надо мной.
-- Смотри, -- пригрозил я. -- Потом будешь плакаться. "Лучше бы уж, -- скажешь ты, -- я ему отдал зря эти три тысячи, чем потерял на глупейшем деле пять". Да уж поздно будет.
-- Ну, теперь-то уж я поумнел, братец. Теперь меня не поймаешь.
Я многозначительно пожал плечами и ушел.
* * *
В тот же день к Кошкомоеву пришел мой приятель Фуфыкин с предложением крайне заманчивого дела, идея которого принадлежала мне.
-- Попадались ли вам в газетах фразы военных корреспондентов: "около нас разорвался чемодан", "чемоданы рвались безостановочно", "это был редкий экземпляр неразорвавшегося чемодана"?
-- Читал, -- сказал Кошкомоев.
-- Что же это доказывает?
-- А что же это, действительно, доказывает? -- прищурился Кошкомоев.
-- Доказывает, что теперь дорожные офицерские вещи стали выделывать крайне небрежно, и офицер не может нигде купить хорошего, прочного чемодана, не рискуя, что он разорвется в первом бою. Если бы мы открыли с вами на паях фабрику прочных, не рвущихся чемоданов...
* * *
-- Хотел бы я знать, -- жаловался мне Кошкомоев, -- какой это негодяй выдумал, что рвущиеся чемоданы -- это те, в которые кладутся разные вещи? Открыли фабрику, нечего сказать. Зря на этом деле пять тысяч потерял. Лучше бы я тебе тогда три тысячи дал.
-- Не беспокойся, -- серьезно сказал я. -- Я их уже получил.
-- Что ты говоришь?!
-- Конечно. Идея о чемоданах -- моя. Жаль только, что посреднику пришлось отдать две тысячи.
-- Зачем же ты это сделал?
-- Зачем? Потому что вы, дураки, странный народ! На простое, честное предложение вы не откликаетесь, а если вам поднести то же самое предложение под невероятным гарниром лжи, нахальной выдумки и заманчивого золотого дождя -- вы готовы отдать себя со всеми потрохами!..
Кошкомоев задумался.
Потом -- знаете, что он спросил?
-- Что ты хочешь этим сказать?
* * *
Читатели! У Кошкомоева, Ивана Андреевича, есть еще пять тысяч... Понимаете?
Адрес его всегда можно узнать в адресном столе. Понимаете?