I.
Тотъ человѣкъ, о которомъ я хочу написать -- не былъ типомъ въ строгомъ смыслѣ этого слова. Въ немъ не было такихъ чертъ, которыя вы бы могли встрѣтить и разглядѣть на другой же день въ вашемъ знакомомъ или даже въ себѣ самомъ и потомъ съ восхищеніемъ сказать присутствующимъ:
-- Ахъ, знаете, я вчера читалъ объ одномъ человѣкѣ -- это типичный Петръ Ивановичъ! Да, признаться, есть въ немъ немного и Егора Васильевича... Хе-хе!
Въ этомъ смыслъ мой герой не быль типомъ. Онъ былъ совершенно оригиналенъ, болѣзненно новъ, а, можетъ быть,-- чрезвычайно, ужасающе старъ.
Мнѣ онъ представлялся удивительнымъ осколкомъ какого-нибудь распространеннаго нѣсколько тысячъ лѣтъ тому назадъ типа, нынѣ вымершаго, исчезнувшаго окончательно, за исключеніемъ этого самаго Гржимбы, о которомъ рѣчь идетъ сейчасъ
Вездѣ, гдѣ появлялся Гржимба, онъ производилъ впечатлѣніе страннаго допотопнаго чудовища, чудомъ сохранившаго жизнь и дыханіе подъ многовѣковымъ слоемъ земли, и теперь выползшаго на свѣтъ Божій дивить и пугать суевѣрный православный народъ.
И еще -- я находилъ его похожимъ на слона-одиночку. Африканскіе охотники разсказываютъ, что иногда отъ слоновьяго стада отбивается отдѣльный слонъ. Онъ быстро дичаетъ, мрачнѣетъ, становится страшно злымъ, безразсудно свирѣпымъ и жестокимъ. Бродитъ всегда одинокій, а если встрѣчается со слоновьимъ стадомъ, то вступаетъ въ драку, и его, обыкновенно, убиваютъ.
Гржимба былъ похожъ на такого слона. Моя нянька сказала о Гржимбѣ другое. Когда она немного ознакомилась съ нимъ, то всплеснула морщинистыми руками, заплакала и воскликнула:
-- Что же это такое! Бѣдненькій... Ходитъ, какъ неприкаянный.
Нянька, да я -- мы были единственными людьми, которые почему-то жалѣли дикаго, загадочнаго "неприкаяннаго" Гржимбу.
А, вообще -- его всѣ считали страшнымъ человѣкомъ
ІІ
Когда мнѣ было 10 лѣтъ -- мать моя держала гостиницу и меблированныя комнаты въ небольшомъ провинціальномъ городкѣ на берегу широкой рѣки. Однажды мы сидѣли за утреннимъ чаемъ и занимались разсказываньемъ другъ другу сновидѣній, пригрезившихся намъ въ эту ночь.
Мать, какъ женщина прямая, честная, разсказывала то, что видѣла въ дѣйствительности: ей грезилась "почему то лодка", и въ этой лодкѣ сидѣли наши сосѣди Хомутовы "почему то" все въ маленькихъ -- маленькихъ платочкахъ... и "почему то" они говорили: "идите къ намъ"!
Я слушалъ мать лѣниво, разсѣянно, придумывая въ это время себѣ сонъ поэффектнѣе, позабористѣе, чтобы совершенно затмить простодушныя маменькины лодочки и платочки.
-- А мнѣ снилось,-- густымъ голосомъ прогудѣлъ я, раскачивая головой, отчего моя физіономія, отражаясь въ самоварѣ, кривлялась и ненатурально удлинялась,-- мнѣ снилось, будто бы ко мнѣ забрались двѣнадцать индѣйцевъ и схватили меня, чтобы оскальпировать. Но я -- не дурак -- схватилъ глобусъ, да глобусомъ ихъ. Ого! Убѣжали да еще томагавки забыли.
Я помолчалъ немного и равнодушно добавилъ:
-- Потомъ слона видѣлъ. Онъ что-то оралъ и хоботомъ пожралъ всѣхъ нашихъ жильцовъ.
Мать только что собралась изумиться красочности и разнообразію моихъ грезъ, какъ на парадныхъ дверяхъ прозвенѣлъ рѣзкій звонокъ.
-- Пойди, открой,-- сказала мать. -- Я швейцара услала.
Я вскочилъ, помчался, издавая громкіе, пронзительные, но совершенно безцѣльные крики, подбѣжалъ къ стекляннымъ дверямъ и... остановился въ изумленіи: за ними было совершенно темно, будто бы неожиданно вернулась ночь.
Машинально я повернулъ ключъ и дверь распахнулась. Послышалось урчанье, проклятіе, и на линіи горизонта моихъ глазъ я увидѣлъ два нечеловѣческихъ, чудовищно-толстыхъ колѣна. Мнѣ пришлось сильно задрать голову, чтобы увидѣть громадный, необъятныхъ размѣровъ животъ, вздымавшійся, опадавшій и опять раздувавшійся, будто бы въ немъ ходили какія-то внутреннія волны.
Мнѣ нужно было отбѣжать на десятокъ шаговъ, чтобы увидѣть этого человѣка во весь ростъ. В то время онъ показался мнѣ высотой въ пять-шесть аршинъ, но послѣ я узналъ, что онъ былъ трехаршиннаго роста. Гора-животъ переходила въ гору-грудь которая заканчивалась громадной шеей. А на шеѣ сидѣла небольшая голова съ круглыми, красными щеками, обкусанными усами и маленькими злыми глазками, которые свирѣпо прыгали во всѣ стороны. Голову покрывалъ поношенный цилиндръ, и -- что меня поразило больше всего -- цилиндръ держался на головѣ съ помощью черной ленты, проходившей подъ подбородкомъ. Точь-въ-точь, какъ пожилыя дамы завязываютъ лентами старомодныя шляпки.
-- Мальчишка,-- хриплымъ, усталымъ голосомъ небрежно уронилъ удивительный незнакомецъ.-- Есть вино?
-- Не знаю... -- растерялся я. -- Спрошу у мамы.
Я побѣжалъ къ матери, а когда мы съ ней вернулись, то нашли его уже въ гостиной, сидящимъ на диванѣ, со скрещенными на животѣ руками, ходившими ходуномъ вмѣстѣ съ животомъ, и разставленными далеко другъ отъ друга огромными ножищами въ пыльныхъ растрескавшихся сапогахъ.
-- Что вамъ угодно?-- спросила мать, и по ея тону было видно, что она перепугана на смерть.
-- Стаканъ вина.
-- У насъ вино внизу... Гдѣ общая столовая. Впрочемъ... (незнакомецъ въ это время сердито заурчалъ)... пойди внизъ, принеси имъ стаканъ вина.
Я принесъ бутылку бѣлаго вина и стаканъ.
Стараяcь не подходить къ посѣтителю близко, я издали протянулъ руки на сколько могъ, именно такимъ образомъ, какъ въ звѣринцѣ кормятъ страшныхъ слоновъ.
Гигантъ взялъ бутылку и стаканъ. Стаканъ внимательно осмотрѣлъ, сунулъ въ карманъ рыжаго сюртука, а изъ бутылки вынулъ зубами пробку, выплюнулъ ее и сейчасъ же перелилъ содержимое бутылки въ свою страшную пасть.
Я въ это время смотрѣлъ на его животъ: замѣтно было, что онъ оттопырился еще больше.
Посѣтитель презрительно осмотрѣлъ пустую бутылку, сунулъ ее въ карманъ (потомъ оказалось, что онъ это дѣлалъ со всякимъ предметомъ, приковывавшимъ его вниманіе) и отрывисто спросилъ:
-- Жить можно?
-- Вы хотите сказать, есть-ли комнаты?-- робко спросила мать.-- Да, есть.
-- Гдѣ?
-- Пожалуйте, я покажу.
Мы пошли странной процессіей: впереди катился крохотный, какъ горошина, я, за мной маленькая мать, а сзади колоссальная, стукавшаяся обо всѣ притолоки своимъ цилиндромъ, туша незнакомца.
-- Вотъ комната,-- сказала мать; поворачивая ключъ въ дверяхъ.
Незнакомецъ прорычалъ что-то, выдернулъ ключъ, быстро вскочилъ въ комнату, и мы немедленно услышали звукъ повернутаго изнутри ключа.
-- Вотъ тебѣ и разъ,-- только и нашлась сказать моя бѣдная мать.
ІІІ.
Когда пришелъ швейцаръ и проснулись нѣкоторые квартиранты, мы разсказали имъ, о нашемъ новомъ страшномъ жильцѣ. Всѣ были потрясены тѣми подробностями, на которыя я не поскупился, и тѣми слезами, на которыя не поскупилась мать.
Потомъ пошли на цыпочкахъ слушать, что дѣлается въ комнатѣ чудовища.
Оттуда доносилось заглушенное ворчаніе, проклятія и стукъ падавшихъ стульевъ, будто бы жилецъ былъ чѣмъ-то недоволенъ.
Неожиданно ключъ въ замкѣ повернулся, дверь пріоткрылась и мы всѣ въ ужасѣ отпрянули. Въ самомъ верху образовавшейся щели на головокружительной, какъ мнѣ казалось, высотѣ, появилась голова, сверкавшая злыми глазенками, и хриплый голосъ проревѣлъ:
-- Эй!! Горячей воды и полотенецъ! Что вы, анафемскіе выродки, собрались смотрѣть на меня? Людей не видѣли, что-ли?
Голова скрылась и дверь захлопнулась. Слуга, понесъ ему воду и полотенца, и потомъ, когда мы собрались въ столовой, разсказалъ страшныя вещи: жилецъ сидѣлъ въ углу въ полной темнотѣ и проклиналъ всѣхъ, на чемъ свѣтъ стоитъ, жалуясь на свою уродливость, толщину и тяжелую жизнь.
При появленіи слуги онъ схватилъ его за руку, оттащилъ отъ порога, а дверь снова заперъ на ключъ. Велъ онъ со слугой длинный разговоръ главнымъ образомъ объ ѣдѣ, разспрашивалъ, много ли даютъ кушаній и можно ли здѣсь получить "настоящія порціи"? Во время разговора безпрестанно мочилъ горячей водой полотенце и выжималъ его на лицо и шею, перемежая это занятіе отборной руганью. Потомъ свернулъ полотенце въ жгутъ и сталъ бить имъ по столу, въ тактъ длиннѣйшему разговору о жареной баранинѣ и картофелѣ съ хлѣбомъ.
-- Я очень боялся,-- озираясь, говорилъ намъ слуга,-- чтобы онъ не хватилъ меня по головѣ. мокрымъ полотенцемъ. Тутъ бы изъ меня и духъ вонъ!..
Обѣдъ принесъ матери новыя огорченія. Неизвѣстный потребовалъ себѣ въ комнату двойную порцію, а когда ему налили громадную чашку щей и дали восемь котлетъ, онъ потребовалъ еще столько же, жалуясь, что это "не настоящая порція".
Дали ему еще.
А черезъ часъ онъ прокрался въ столовую, гдѣ какъ разъ никого въ то время не было,-- и утащилъ къ себѣ телячью ногу и два бѣлыхъ хлѣба.
Обглоданную ногу я нашелъ въ тотъ же вечеръ лежащей въ коридорѣ, около дверей этого человѣка.
Съ большимъ трудомъ удалось взять у него для прописки паспортъ: онъ не хотѣлъ пускать слугу въ комнату, отчаянно ругался и рычалъ, какъ медвѣдь.
По паспорту онъ оказался дворяниномъ Иваномъ Гржимба и послѣ паспорта показался намъ еще таинственнѣе и ужаснѣе.
Ночью я долго не могъ уснуть, раздумывая о невѣдомомъ, неизвѣстно откуда пришедшемъ Гржимбѣ и о его страшной судьбѣ. Ужасало меня то, что въ немъ не замѣчалось ничего человѣческаго, ничего уютно-обыкновеннаго, что было въ каждомъ изъ насъ... Онъ не смѣялся, не плакалъ, не разговаривалъ ни о чемъ, кромѣ ѣды, и, мнѣ казалось, что много лѣтъ онъ уже такъ бродить съ мѣста на мѣсто оторвавшійся слонъ отъ семьи другихъ слоновъ, не понимаемый никѣмъ и самъ ничего не понимающій. Сейчасъ, среди ночи онѣ представлялся мнѣ сидящимъ въ углу своей запертой комнаты и жалующимся самому себѣ на свою страшную судьбу.
-- Зачѣмъ онъ обтираетъ шею мокрымъ горячимъ полотенцемъ?-- пришло мнѣ въ голову.-- Для чего это?
Я зналъ, что бѣлыхъ медвѣдей въ звѣринцахъ, чтобы они не издохли, обливаютъ холодной водой, и, не задумываясь, объяснилъ себѣ такимъ же образомъ и поведеніе Гржимбы.
-- А вдругъ,-- подумалъ я,-- горячая вода остынетъ и Гржимба умретъ?
Мнѣ было жаль его. Нянька тоже жалѣла его.
"Неприкаянный"... Это вѣрно, что неприкаянный. Что-то онъ теперь дѣлаетъ?
А Гржимба какъ разъ въ это время стоялъ у дверей дѣтской и грозилъ мнѣ кулакомъ.
Я былъ увѣренъ, что это сонъ, но оказалось, что поведеніе Гржимбы было явью. Послѣ мы выяснили, что Гржимба ночью бродилъ по комнатамъ и отыскивалъ съѣстное. Жильцы слышали его тяжелое хриплое дыханіе въ коридорѣ, а утромъ мать не досчиталась въ маленькой буфетной двухъ коробокъ сардинъ и банки варенья.
Коробки изъ подъ сардинъ мы нашли въ коридорѣ у его дверей. Очевидно, ключей отъ коробокъ у него не было, и онъ просто голыми пальцами разломилъ толстыя жестяныя коробки.
ІV.
Прошло три дня. Мать все время ходила мокрая отъ слезъ, потому что часть жильцовъ выѣхала, боясь за себя, а Гржимба не только не платилъ денегъ, но прямо разорялъ коммерческое предпріятіе матери.
Днемъ онъ съѣдалъ почти все, что было заготовлено въ кухнѣ, а ночью, когда все спали, бродилъ вездѣ одинокій, чуждый, непонятный, бормоча что то подъ носъ, и отыскивалъ съѣстное. Къ утру въ домѣ не было ни крошки.
На четвертый день мать, по категорическому требованію оставшихся жильцовъ, заявила, полиціи о происшедшемъ, и въ тотъ же вечеръ я быль свидѣтелемъ страшной сцены: явилась полиція -- бравая, безстрашная русская полиція -- и застала она дикаго, слоноподобнаго жильца врасплохъ. Онѣ былъ одинокъ и безоруженъ, а полицейскихъ съ дворниками собралось десять человѣкъ, не считая околоточнаго.
Къ Гржимбѣ постучали.
-- Къ чорту!-- заревѣлъ онъ.
-- Отворите,-- сказалъ околоточный.
-- Кто тамъ? Ко всѣмъ чертямъ. Прошибу голову! Откушу пальцы! Проткну кулакомъ животы!
-- Это я,-- сказалъ околоточный.-- Коридорный. Принесъ вамъ кой-чего поужинать...
За дверью послышалось урчанье, брань, и ключъ повернулся въ дверяхъ. Два дюжихъ городовыхъ налегли на дверь, одинъ просунулъ въ щель носокъ сапога, и вся ватага съ шумомъ вкатилась въ комнату,
Въ комнатѣ царила, абсолютная темнота, а изъ одного угла за столомъ слышался страшный ревъ и проклятія, отъ которыхъ дрожали стекла.
Черный гигантъ отломилъ кусокъ желѣзной кровати и свирѣпо размахивалъ имъ, рыча, сверкая въ темнотѣ маленькими глазками.
-- Бери его, ребята,-- скомандовалъ околоточный. Городовой полѣзъ подъ столъ, схватилъ громадныя, какъ бревна, ноги и дернулъ... Гржимба пошатнулся, а въ это время сзади, съ боковъ обхватили его нѣсколько дюжихъ рукъ и повалили на сломанную кровать. Онъ вырвался и еще долго сопротивлялся съ глупымъ мужествомъ человѣка, не разсуждающаго, что организованной силѣ, все равно, придется покориться.
Когда его связали и вывели, комната имѣла такой видъ, будто бы въ ней взорвалась бомба. Мы, столпившись въ углу, съ ужасомъ смотрѣли на этого страннаго, никому непонятнаго, человѣка, а онъ рычалъ, отплевывался и, вздергивая головой, поправлялъ сползавшій цилиндръ, поломанный и грязный, державшійся на той же широкой черной лентѣ.
-- Что-же съ нимъ дѣлать?-- спросилъ старшій городовой околоточнаго.
-- Въ Харьковъ!-- рявкнулъ Гржимба.
-- Что -- въ Харьковъ?
-- Въ Харьковъ! Отправьте! Туда хочу!
И его увели,-- эту тяжелую и пыхтящую гору, окруженную малорослыми побѣдившими его городовыми.
Въ ту ночь мы съ нянькой много плакали.
Я представлялъ себѣ громаднаго вѣчно голоднаго Гржимбу безъ папы, безъ мамы, безъ ласки -- бѣднаго нахальнаго Гржимбу, который насильно внѣдряется въ разные дома, а его ловятъ, вытаскиваютъ оттуда, причемъ онъ безуспѣшно пытается сопротивляться, и потомъ его высылаютъ въ другой городъ, какъ тяжелаго, никому ненужнаго слона... И такъ бродитъ изъ города въ городъ одинокій Гржимба -- таинственный осколокъ чего то, непонятнаго намъ,-- того, что, можетъ быть, было нѣсколько тысячъ лѣтъ тому назадъ.
Оикуда Гржимба? Гдѣ онъ одичалъ? Нянька тоже плакала.