Ничего не может быть ужаснее человека, получившего впервые в жизни оплеуху...
Он мечется по комнате, как раненый тигр, хватается за револьвер, стонет и только между двумя выходами колеблется он: застрелиться ли от невыносимого позора самому или убить обидчика?
Но представьте себе, что почему-нибудь он и сам не застрелился, и обидчика не убил. То есть он собирался и то, и другое, но не успел этого сделать, как в комнату, где он метался, вошел другой человек и дал ему оплеуху номер второй.
И-и, что тут пошло! Невероятное возмущение, угрозы, крики: "Это безобразие, это гнусность! Этак всякий будет приходить да наделять оплеухами -- что же оно тогда получится?! То один бьет, то другой! Нет, я, милостивый государь, этого дела так не оставлю!".
Вообще страшный шум поднял обиженный.
Но вы замечаете, как странно: уже ни убийством, ни самоубийством и не пахнет, уже доносится довольно густой аромат мирового суда, где обидчика штрафуют за оскорбление действием на 25 рублей и садят под арест на трое суток.
А представьте на одну минуту -- ну, на одну минуточку! -- что вам стоит! представьте, что во время этих криков возмущения и упреков вошел третий человек и со всего размаху закатил обиженному третью оплеуху...
-- Э, -- сердито скажет обиженный, -- да это уже подлинное избиение!.. Разве так можно? И почему это всякий норовит в личность въехать? Будто ему нет для этого дела затылка. Нехорошо, молодые люди. Непохвально-с.
А когда в комнату поочередно войдет четвертый, пятый, шестой человек и каждый отвесит обиженному по новой оплеухе, то сделает обиженный скучающее лицо и скажет саркастически:
-- И эти туда же... Гм!.. Что они такое привлекательное, притягивающее нашли в моей личности?..
Ярмарочный турок, которого бьют молотом по голове [В традиции русских ярмарок было устанавливать в проходе между балаганами силомеры в виде турок, которых за 5 коп. били по голове.], первое время, вероятно, тоже обижался.
* * *
У всех еще должно быть в памяти жуткое воспоминание, когда немцами была взята Варшава [Немцы вошли в Варшаву 5 августа 1915 г.]. Боже, как горело на всероссийском лице это оскорбление! Хотелось отомстить, раздавить, уничтожить обидчиков или завыть от горя, обиды и тоски. Да многие и плакали. Простыми человеческими русскими слезами. Другие бешено метались:
-- О-о, подлецы! Камня на камне за это не оставим.
Прошло некоторое время, и немцы отняли Ригу [Рига пала 20 августа 1917 г.].
-- Ну, это уже безобразие, -- проворчали огорченные русские. -- Этак всякий будет города забирать. Нет, этого так оставить нельзя. Мы их в мировой суд потащим! Пусть им покажут союзники, как города отхватывать...
И вот уже Псков... [Немцы вошли в Псков 25 февраля 1918 г.] Немцы в исконном русском городе Пскове. Пожалуй, самая сильная, самая звонкая пощечина.
-- А, однако же, немцы здорово дерутся, -- бормочет, поеживаясь, русский патриот. -- Нехорошо, молодой человек.
А там румыны оттяпали Бессарабию [Бессарабия вошла в состав Румынии 27 марта (9 апреля) 1918 г.]. ("Вишь ты! И эти дерутся. Туда же, за немцами! Хи-хи..."). А там и японцы оккупировали Владивосток [Оккупация японцами Владивостока произошла в апреле 1918 г.]. ("А, макаки! И вы туда же! Как говорится, и рак с клешней, хо-хо!").
От частого битья щека одеревенела. На ней орехи можно колоть -- обладатель щеки даже не поморщится.
Скучно только очень.
Надоело.
* * *
Душа моя, сердце мое обливаются кровавыми слезами, когда я думаю о моем бедном народе, но с кем я теперь сравню тебя, русский народ, тебя, бывшего титана, бывшего витязя, бывшего Илью Муромца?
Единственный для тебя прообраз в природе -- гоголевский поручик Пирогов [Поручик Пирогов -- герой повести Н.В. Гоголя "Невский проспект" (1833-1834). В одном из эпизодов его высекли немецкие ремесленники Шиллер, Гофман и Кунц за то, что он ухаживал за женой Шиллера.].
От Ильи Муромца до поручика Пирогова -- только мы, русские, можем так далеко скакать.
Давайте хоть этим гордиться, коли другим нечем...
Ах, Пирогов, Пирогов!
* * *
"...Я -- немец, а не русская свинья! Не так ли, друг мой Гофман? Бери его, друг мой Гофман, за воротник!! Прочь с него всё, друг мой Гофман! Держи его за руки и ноги, камрад мой Кунц!".
И немцы (грустно повествует Гоголь) схватили за руки и ноги Пирогова.
Напрасно силится он отбиваться. Эти ремесленники были самый дюжий народ и поступили с ним так грубо и невежливо, что, признаюсь, я никак не нахожу слов к изображению этого печального события.
Ничто не могло сравниться с гневом и негодованием Пирогова. Одна мысль о таком ужасном оскорблении приводила его в бешенство. Он летел домой, чтобы, одевшись, оттуда идти прямо к генералу, описать ему самыми разительными красками буйство немецких ремесленников. Он разом хотел подать и письменную просьбу в главный штаб. Если же назначение наказания будет неудовлетворительно, тогда идти дальше и дальше.
Но все это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из "Северной пчелы" и вышел уже не в столь гневном положении.
А вечером попал на одно общественное собрание; с удовольствием провел вечер и даже отличился в мазурке".
* * *
Ну, разве это не Россия? Высеченная, слопала два слоеных пирожка в виде социализма и диктатуры пролетариата и пошла танцевать на пролетарский вечер, которых, кстати сказать, в Петрограде развелось видимо-невидимо.
Съели мы пару слоеных пирожков, протанцевали на пролетарском балу очень мило "кохано ку", а обломки прутьев из спины... это уже будем таскать завтра...
Впервые рассказ был опубликован в газете "Новости дня" (Москва) No 23 от 22(9) апреля 1918 г. (уточнено Сергеем Сокуренко. В печатном издании было указано: Чертова перечница, 1918, 9 ноября, No 3.).