I
Когда я пришел к Будаговым с новогодним визитом, дома была лишь одна madame Будагова.
-- Вы одни, Катерина Михайловна? -- спросил я, вежливо раскланиваясь. -- С Новым годом!
-- Одна. Петр Терентьич уже часа три, как уехал делать визиты...
-- Ну, иди ко мне, мой крысеночек. Иди, я тебя поцелую. Соскучилась?
-- Очень. Целую неделю не видела тебя, гадкий мальчишка.
-- За это Китти получит удвоенную порцию поцелуев.
Я обнял хозяйку дома и стал целоваться с проворством и быстротой почтового чиновника, кладущего штемпеля на конвертах.
Она стояла лицом к дверям, я -- спиной.
На половине одного из поцелуев, она вдруг оторвалась от меня, поправила прическу и сказала странным голосом:
-- Оставьте! Что вы делаете?
-- Христосуетесь? -- раздался сзади меня голос. -- Хе-хе... Древне-христианский обычай исполняете?
Оглянувшись, я увидел хозяина дома Петра Терентьича. Он стоял на пороге, еще не успев снять шапки и глубоких калош.
Помолчав немного, снял их, шагнул в комнату и повторил:
-- Христосуетесь?
-- Да... -- нерешительно подтвердил я, сам себе не веря. -- Гм... Христосуюсь.
-- Так... Дело хорошее. Ну -- Христос воскресе!
Он подошел ко мне, обнял, и мы расцеловались.
-- Ну, Христос воскресе.
-- Воистину, -- подтвердил я.
-- Садитесь, пожалуйста. Где были у заутрени нынче?
-- Так, знаете... Собственно -- нигде. Праздничные хлопоты, разные дела...
-- Напрасно, напрасно, молодой человек. Нет ничего возвышеннее и трогательнее, когда первый раз прозвучит "Христос Воскресе!" Поцелуи, ликование... Иллюминация горит, оживление... Восторг!
Он замолчал, не решаясь из деликатности прерывать моего занятия, которое заключалось в том, что я взял пепельницу в форме древесного листа и стал внимательно изучать ее строение. Мой пытливый взор осмотрел все прожилки и разветвления на зеленой поверхности листа; мой пытливый взор не удовлетворился этим: я повернул пепельницу донышком кверху, не обращая внимания на то, что два окурка упали на мое колено, -- и стал рассматривать белое, как снег, донышко, на котором было напечатано очень красивыми голубыми буквами:
"М.С. Кузнецов в Будах" [Матвей Сидорович Кузнецов (1846-1911), самый известный российский промышленник и предприниматель, занимавшийся производством фарфора и фаянса, происходил из старообрядческой общины Рогожского кладбища в Москве. Фарфорозаводчик в четвертом поколении, он создал разветвленную сеть фарфоровых заводов в России и за рубежом. В общей сложности семья Кузнецовых в начале 20 века владела восемнадцатью заводами, четыре из которых находились за рубежом. В частности, М. С. Кузнецову принадлежал и завод в Будах Харьковской губернии.].
-- Окурочки уронили, -- сказал хозяин. -- Не беспокойтесь -- я сам подниму. У кого разговлялись?
-- Как... разговлялся?
-- Ну, свяченый кулич ели. Вероятно, у Халюзиных?
-- Нет не у Халюзиных.
-- А у кого же?
-- Да так... Ни у кого. Дома был.
-- Ну, что вы говорите! Разве ж можно так -- не разговляться. Да мне праздник не в праздник, если я, вернувшись от пасхальной заутрени, не похристосуюсь, да не съем парочку красных яичек, да ветчинки, а прежде всего кулича свяченого, да колбаски с чесночком, да барашка ломтик молоденького, у которого в ротике первая весенняя травка торчит! А, впрочем, -- что же это я, дурак, болтаю. Гость тут сидит, а я болтаю, забыв предложить вам чего-нибудь выпить и закусить. Милости прошу закусить, чем Бог послал. Ветчинки, кулича попробуйте, яичко лиловенькое...
Петр Терентьич взял меня под руку и потащил к накрытому по случаю Нового года парадному столу.
Он налил и себе, и мне по рюмке зубровки, но вдруг лицо его побагровело и глаза сердито засверкали.
-- Катя! Что это такое? Что это за стол?
Стоявшая у окна и сосредоточенно дышавшая на замерзшие стекла хозяйка дома, обернулась и нервно спросила:
-- Что такое? Что там еще случилось?
-- Я спрашиваю, -- сердито отчеканил хозяин, стуча черенком ножа о стол. -- Я спрашиваю: что это такое за стол? Кто это так делает? Кто так накрывает, что не поставили ни крашеных яиц, ни барашка жареного, ни куличей? Где куличи?!
Лицо его вспыхнуло от раздражения и шея покраснела.
-- Я вас спрашиваю: что это за пасхальный стол? Где яйца?
-- Я сейчас, -- сказала жена. -- Сейчас... принесу. Забыла поставить...
-- Ну, то-то... Да чтоб яйца были крашеные! А то мне праздник не в праздник... Живо! Я хочу выпить с моим молодым другом.
Хозяйка пожала плечами и, опустив голову, ушла, а я сидел, молча, постукивая носками лакированных ботинок и поглядывая на хозяина, нервно ходившего из угла в угол.
Он остановился, поглядел на меня и заметил:
-- Ранняя нынче Пасха, не правда ли?
-- Что?
-- Я говорю, ранняя в этом году Пасха.
-- Да...
-- Хотя это бывает, -- кивнул ободряюще головой хозяин. -- У евреев Пасха еще раньше [Пасха -- главный христианский праздник, день чудесного воскресения Иисуса Христа из мертвых. У древних христиан празднование Пасхи по времени совпадало с иудейской Пасхой (которой отмечался исход евреев из Египта). I вселенский собор христианской церкви в 325 году установил, что Пасха должна отмечаться в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния, по истечении полной недели после иудейской Пасхи. Таким образом, в христианстве Пасха -- кочующий праздник, может выпадать на разные дни с 22 марта по 25 апреля по старому стилю.].
-- Так -- то ж евреи, -- неопределенно возразил я.
Опять мы замолчали. Разговор не налаживался. Я почистил ногти о сукно фрака и стал их разглядывать. Розовые блестящие ногти. На одном -- белое пятнышко. Говорят -- к счастью. Счастливый, значит. Я погладил одной рукой другую и от нечего делать пересчитал пальцы. Все было в порядке -- по пяти на каждой руке. Я вздохнул и поскреб ногтем по манжетной запонке.
-- Ранняя Пасха, а теплая, -- вяло сказал хозяин. -- Не правда ли?
-- Да, -- после некоторого колебания отвечал я, искоса взглянув на хозяина. -- Теплынь.
-- Что вы говорите?
-- Я говорю -- теплынь! Тепло.
-- Да. Дело как говорится, к лету идет.
Я чувствовал, как голова моя пустеет, делается легкой, а ноги -- наоборот... Будто к ним по пуду свинца привесили.
-- Уйти бы, -- подумал я.
II
-- Ну, вот... нате вам, -- сказала хозяйка, входя в комнату и угрюмо поглядывая на нас исподлобья.
В руках она держала поднос; на подносе стояла большая булка, на верхушке которой торчал нелепый бумажный розан; кроме того, на подносе стояла тарелка с четырьмя яйцами: три черных, одно красное.
-- Вот и цветные яички, -- вскричал внезапно оттаявший хозяин. Чудесные яички -- хозяйка сама красила.
Было заметно, что это дело рук хозяйки: яйца были выкрашены наспех -- одно красной губной помадой, липкое, неряшливое, а три -- просто чернилами, которые кое-где еще не высохли.
-- Возьмите черненькое, -- радушно сказал хозяин. -- Катя, отрежь гостю кулича. Пусть попробует -- хороши ли нынче куличи... Сама, ведь пекла...
Булка была самая обыкновенная из турецкой булочной, но я взял кусочек и пожевал, судорожно двигая челюстями.
-- Ну, как находите? -- спросил хозяин.
-- Ничего. Славный куличек.
-- Гордость хозяйки! Ну, выпьем! С праздником. Христос Воскресе!
-- Воистину...
-- А что ж вы яичко-то? Надо яичком закусить. Это уж такой порядок. Дачку ищете?
-- Что?..
-- Я говорю., дачку уже начали искать? Или когда пасхальная неделя кончится, тогда поедете?
-- Нет еще... не искал.
-- Как же вы так? Надо теперь искать. А то после Пасхи хватитесь -- все хорошие дачки разберут.
-- Д... мерси... Ну, я, знаете, -- побегу. Пора!
-- Куда ж вы... посидите!
-- Я и так засиделся. Извиняюсь... У меня еще уйма визитов.
-- Не смею удерживать... Прощайте...
Хозяин взял меня под руку и повел в переднюю, мурлыча пасхальный ирмос.
-- Извините, горничную отпустили, -- позвольте я вам помогу одеться. Вот ваше пальто.
-- Это не мое пальто, -- нерешительно возразил я, поглядывая на потертое весеннее пальтишко, которое хозяин подавал мне. -- У меня шуба.
Хозяин разразился смехом, схватившись за бока и подмигивая жене:
-- От двух рюмок что нынче с молодыми людьми делается! Шуба! Да кто же на Пасху в шубе ходит... Тут в летнем пальто жарко... А вы кутаетесь -- весеннее носите. Правда, оно легонькое, не на вате... Ну, одевайтесь!
-- Уверяю вас, что у меня шуба... Это не мое пальтецо! На дворе страшный мороз...
-- Мороз? На Пасху?! -- всплеснул руками хозяин.
-- На какую там Пасху, -- нервно вскричал я. -- Какая там Пасха, когда нынче Новый год?!
-- То есть... как это?.. -- ледяным тоном сказал хозяин, прищуриваясь. -- Не хотите ли вы сказать, что целовали мою жену просто так...
Он подошел ко мне ближе.
-- Нет, -- крикнула жена, побледнев. -- Мы, конечно, христосовались!..
-- Ну, вот, видите... Просто вы выпили немножко, и вам всюду мерещатся шубы... Одевайтесь -- ведь, вам спешить надо.
Он набросил мне на плечи жалкое пальтишко, нахлобучив на голову жокейскую шапочку, извлеченную им из-за сундука, и выпустил на площадку.
-- Ну, всего хорошего. Заглядывайте после Пасхи... До-свишвеция, как говорят шутники...
-----
Я шел по улице, понурившись. Энергичная пылкая горячая стужа щипала мое тело, сквозь прозрачное пальтишко, но я уже не обращал на заигрывания женщин никакого внимания...