Лицо вошедшаго въ комнату Вихменева господина носило отпечатокъ разъ навсегда застывшей скорби. Будто бы въ ранней его молодости судьба однажды размахнулась и отвѣсила ему своей грозной рукой такую полновѣсную пощечину, что господинъ огорчился и оскорбился на всю остальную жизнь.
Усы, складки у рта, волосы на лбу, морщины у глазъ -- все спустилось внизъ, обвисло, какъ безсильныя вѣтви у плакучей ивы.
А глаза были столь скорбны, что кто заглядывалъ въ нихъ -- тому дѣлалось скучно: "что, же это я, молъ, живу, наслаждаюсь жизнью, веселюсь, въ то время, какъ есть люди съ такими нечеловѣческими страданіями и вѣковѣчной печалью въ душѣ!.."
Общій видъ вошедшаго господина былъ хрупкій, грудь, украшенная чернымъ съ горошинками галстукомъ, вдавилась внутрь, будто отъ тяжести этого надгробнаго галстука, a суставы рукъ и ногъ были такъ развинчены, расхлябаны, что будь господинъ сдѣланъ изъ металла, -- онъ весь дребезжалъ бы и лязгалъ частями, какъ допотопная телѣга...
А если бы придвинуть его поближе къ оконному свѣту, можно было бы замѣтить, что и въ складкахъ ушей, и во впадинахъ около скулъ, и за туго накрахмаленнымъ воротничкомъ -- всюду пряталась скорбь...
И въ то время, когда вы бы его разсматривали, онъ, навѣрное бы, сказалъ печально, страдальчески:
-- За что вы меня придвинули къ окну? Почему разсматриваете? Что я вамъ сдѣлалъ?
-- Господи помилуй! -- скажете вы, -- ничего вы мнѣ не сдѣлали, я только хотѣлъ разсмотрѣть васъ поближе.
-- Нѣтъ, ужъ я знаю, что вы меня не любите и за что-то сердитесь на меня... Только за что? Недоумѣваю!
-- Ну, за что мнѣ васъ не любить? -- пожмете вы плечами. -- Что за вздоръ!
-- Ну да, конечно... Вотъ вы и высказались... Конечно, я вздорный человѣкъ, я скучный человѣкъ, я это знаю... Ну, что-жъ: толкайте меня, бейте, распинайте!
Вотъ какой господинъ вошелъ въ комнату.
* * *
Молча поздоровавшись, онъ усѣлся въ кресло и долго молчалъ, подкусывая желтыми зубами сухіе бугристые суставы пальцевъ.
-- Ну, съ чѣмъ пожаловалъ, Зяка? -- радушно привѣтствовалъ его хозяинъ.
-- Ты спрашиваешь: "съ чѣмъ пожаловалъ?" -- насторожившись, спросилъ господинъ, названный Зякой. -- Ты думаешь, я по дѣлу? Нѣтъ, я такъ зашелъ. Если мѣшаю, я уйду.
-- Ну, чего тамъ, сиди. Я очень радъ.
-- Нѣтъ, ужъ лучше я пойду. Дѣйствительно, зашелъ человѣкъ безо всякаго дѣла, навѣрное помѣшалъ -- лучше ужъ уйти.
-- Да сиди ты... чоррртъ..!
-- Ну, какъ хочешь... А только я боюсь быть въ тягость.
Зяка всталъ, прошелся по комнатѣ. Взялъ какую-то книгу, развернулъ ее, сказалъ: "А, ты читаешь Додэ..." и пошелъ бродить дальше, наталкиваясь на всѣ углы.
-- Хорошіе цвѣты у тебя. Это гіацинтъ?
-- Гіацинтъ.
-- Ихъ поливать надо.
-- Слушаю-съ, ваше благородіе.
Зяка подошелъ къ окну, заложилъ руки за согбенную скорбью спину и прошепталъ:
-- Вотъ и тучи набѣгаютъ. А тамъ, гляди, и дождь.
Постоявъ такъ въ глубокомъ раздумьѣ минуты три, онъ неожиданно повернулся къ хозяину и спросилъ его, волнуясь, заикаясь и дрожа:
-- За что ты меня не любишь?
-- Я тебя не люблю? Съ чего ты это взялъ, чудакъ?
-- Ну, ты мной недоволенъ... Признайся, вѣдь, правда?
-- Что ты! Чѣмъ я могу быть недоволенъ?
-- Ты какъ-то странно меня встрѣтилъ. Обыкновенно, ты встрѣчалъ меня ласково, шутливо: "А-а, старый пиратъ Зяка приплылъ!.." А сегодня ты почему-то просто спросилъ: "Съ чѣмъ пожаловалъ?".
-- Вотъ ослятина! Стану я слѣдить за собой -- назвалъ я тебя пиратомъ или нѣтъ! Если ты, брать, будешь къ такимъ пустякамъ придираться, такъ вѣдь съ тобой никому житья не станетъ!
-- Другими словами, ты просто хочешь сказать, что я непріятный человѣкъ...
-- Богъ съ тобой! Ты такъ же пріятенъ, какъ лѣтомъ холодный лимонадъ!
-- Это иронія?
-- Правда! Сущая правда въ трехъ частяхъ съ эпилогомъ.
-- Что ты этимъ хочешь сказать?
-- Чѣмъ?
-- Вотъ этимъ... Эпилогомъ. Не хочешь ли ты намекнуть, что для нашей дружбы требуется уже эпилогъ?
-- Зяка, отстань, старая ты, разсохшая бочка. У тебя, кажется, начинается манія преслѣдованія!
-- Хорошая манія преслѣдованія! Третьяго дня, когда мы встрѣтились на Московской, ты еле поздоровался со мной, a когда я хотѣлъ тебѣ разсказать о своей размолвкѣ съ Утюговымъ -- ты просто убѣжалъ..
-- Зяка! Да пойми же ты, что я шелъ съ дамой! Ты могъ цѣлый часъ разсказывать свои исторіи и инциденты съ Утюговымъ -- не могъ же я заставлять свою даму ждать меня!
-- Ну, да... А познакомить даму съ Зякинымъ -- это намъ не пришло въ голову? Зякинъ недостоинъ дамскаго общества? Онъ грубъ, тяжелъ, невоспитанъ...
-- Да изволь, познакомлю тебя хоть завтра. Сдѣлай одолженіе!
-- Значитъ, ты хочешь увѣрить меня, что ничего противъ меня не имѣешь?
-- Да постой... Развѣ ты сдѣлалъ что-нибудь такое, что заставило бы меня относиться къ тебѣ враждебно?
-- Вотъ! Я именно и хотѣлъ спросить тебя: что я такое сдѣлалъ, что ты относишься ко мнѣ враждебно?
-- Да я не отношусь къ тебѣ враждебно! Вотъ характерецъ!
-- Не относишься? Ну? А я замѣтилъ, что у тебя по отношенію ко мнѣ какая-то злобная иронія. Я, вѣдь, напримѣръ, давеча просто, по-дружески посовѣтовалъ тебѣ: "поливай цвѣты почаще..." Къ чему же это ироническое насмѣшливое: "слушаю-съ, ваше благородіе!"? Обидно. Оскорбительно!
-- Съ чего ты взялъ, помилуй! Просто пришло въ голову и отвѣтилъ шутливо. Если съ тобой нельзя даже пошутить -- ты скажи прямо!
-- Значитъ, ты находишь, что у меня тяжелый характеръ?
-- Нѣтъ! Не нахожу!
-- А что жъ ты, давеча, сказалъ: "ну, и характеръ!"?
-- Это я съ восторгомъ сказалъ. Ты не понялъ тоже.
Безсильно опустившись въ кресло, Зякинъ обхватилъ свою голову руками и съ болѣзненнымъ стономъ прошепталъ:
-- Боже, сколько насмѣшки. Сколько холода и ненависти! За что, за что?
-- А убирайся ты къ чорту! -- неожиданно вскричалъ хозяинъ. -- Слышишь? Ты мнѣ надоѣлъ.
Чувство нѣкотораго удовлетворенія появилось на лицѣ Зякина.
-- Ну, вотъ видишь... Наконецъ-то, ты заговорилъ искренно, наконецъ-то, вырвалось у тебя неподдѣльное чувство по отношенію ко мнѣ. Зачѣмъ же притворяться, показывать дружбу и симпатію ко мнѣ, которой давно уже нѣтъ и въ поминѣ...
Хозяинъ вскочилъ на ноги и бѣшено заоралъ:
-- Да пойми ты, идіотъ ты аргентинскій, тухлая ты ослятина, свинячья прямая кишка -- пойми, что ты святого доведешь до того, что онъ дастъ тебѣ по твоей искаженной обидой мордѣ!!! Ну, можно ли имѣть такую физіономію?! Вѣдь отъ нея молоко скиснетъ!! Матери будутъ преждевременно рожать!! Лошади сорвутся съ привязи и звѣри завоютъ въ логовищахъ. Такъ бы и треснулъ тебя! !
Зякинъ опустилъ всѣ свои многочисленныя складки и волосы внизъ, капнулъ на отворотъ сюртука крохотной мутной слезой и покорно подошелъ къ хозяину.
-- Что жъ, бей... Зачѣмъ же сдерживать желаніе?.. Ударь друга, который не будетъ защищаться.
-- Убирайся вонъ! Уходи!! Не будемъ просто встрѣчаться и конецъ.
Все большее и большее удовлетвореніе расплывалось по лицу Зякина.
-- Ну? Не правъ ли я былъ? Вѣдь я же знаю, что ты противъ меня что-то имѣлъ... Зякина, голубчикъ, не проведешь.
-- Агафья! Марина!! Пальто и шляпу господину Зякину! Онъ уходитъ!! Уберите его отъ меня, или сейчасъ большой грѣхъ случится!..
* * *
Черезъ часъ озабоченный, грустный Зякинъ сидѣлъ у знакомаго Прядова и, покусывая большими желтыми зубами сухіе суставы пальцевъ спрашивалъ:
-- Вы давно видѣли Вихменева?
-- Вчера.
-- Ничего ему про меня не говорили?
-- Ничего.
-- Не понимаю! Навѣрное, кто-нибудь другой наговорилъ ему про меня. Навѣрное, Утюговъ. Я уже давно замѣчалъ, что онъ на меня дуется. А сегодня прихожу къ нему посидѣть -- и что же? Онъ меня просто выгналъ! ! Что вы на это скажете?
-- М... да.
-- Нравится это вамъ?
-- Мм... да!..
-- То есть, какъ "да"? Вы, значить, одобряете такое обращеніе? Соглашаетесь съ нимъ? Павелъ Петровичъ, я уже давно хочу спросить васъ: что я вамъ сдѣлалъ, что вы меня не любите? Чѣмъ я заслужилъ такое недоброжелательное обращеніе? Я догадываюсь -- это Вихменевъ вамъ что-нибудь наговорилъ? Или Сашинъ? или Кранцъ? Господи! Какой это ужасъ -- быть опутаннымъ какой-то страшной невидимой сѣтью и не знать, откуда эта сѣть, кто ее соткалъ для меня?!
Онъ уныло молчалъ, не слыша отвѣта. А отвѣть звучалъ, гдѣ-то въ сѣрой дали, въ пространствѣ, безъ конца, безъ предѣла;
-- Никто, какъ Богъ.