Ловким, грациозным движением Коля Кинжалов подсадил Лизочку Миловидову на площадку трамвая, а потом, вслед за ней, так же грациозно вскочил и сам.
Коля Кинжалов в этот вечер чувствовал себя в особенном ударе. Был он в новом смокинге, лаковых ботинках, купленных по чрезвычайно удачному случаю, и теперь ехал с Лизочкой в театр, что сулило ему много впечатлений, прекрасных и захватывающе интересных.
-- Пардон-с, пардон-с, -- вежливо, но твердо говорил он стоявшей в проходе публике, -- позвольте даме пройти вперед!
У него в уме уже назревала остроумная шутка, которую он скажет, получая от кондуктора билет. Это должно было рассмешить Лизочку, а развеселившись, она будет еще плотнее прижиматься к его плечу и еще более мягким взглядом будет смотреть на него, сильного и умного Колю Кинжалова...
-- Господа, пардон! Позвольте даме пройти вперед и, ради Бога, не толкайтесь.
Вагон неожиданно остановился.
Сделав испуганное лицо, Коля Кинжалов пошатнулся, растопырил руки, подпрыгнул и сел на колени какому-то дремавшему человеку в меховой куртке, пребольно наступив ему на ногу.
Господин встрепенулся, столкнул с себя Колю и сурово сказал:
-- А чтобы тебя черти взяли! Медведь!!
Сердце Коли Кинжалова колыхнулось и провалилось куда-то далеко, далеко...
Он сразу, с ужасающей ясностью, почувствовал, что сейчас, после этого оскорбления, должно произойти что-то такое ужасное, такое неотвратимое и такое ничем уже непоправимое, после чего сотрется и исчезнет их поездка, театр, новый смокинг, купленные по чрезвычайно удачному случаю лаковые ботинки и даже сама Лизочка Миловидова -- его первая благоуханная любовь.
Он оставил руку Лизочки, обернул свое пылавшее жаром лицо к господину в меховой куртке и тонким, срывающимся голосом, чувствуя за спиной Лизочку, вскричал:
-- То есть... Это кто же медведь?!
-- Вы -- медведь, черти бы вас разорвали! Своей лапой вы совсем в лепешку расплющили мою ногу!
"Сейчас надо ударить, -- лихорадочно быстро пронеслось в голове Коли Кинжалова. -- Кулаком или ладошкой? Ладошкой лучше, потому что это считается пощечиной... Благороднее и оскорбительнее..."
Коля вынул правую руку из кармана и дрожащим голосом сказал:
-- Если вы смеете оскорбляться, то я... смею драться!! Я вам покажу сейчас.
Немедленно же Коля пожалел, что не ударил своего противника сразу: в таких случаях обыкновенно не разговаривают.
-- Вы у меня узнаете, как оскорбляться!!
-- Чего-с?!
Господин вскочил, двинулся на Колю, и Коля сразу увидел, что господин выше его на целую голову...
-- За такие оскорбления бьют... -- болезненным шепотом вырвалось у Коли.
-- Неужели? -- иронически протянул вскочивший, расстегивая меховую куртку. -- Неужели? А что, если я выдеру сейчас твои красные ушонки и засуну тебя под скамейку, как паршивого зайчонка! А?!
Кто-то из публики, с наслаждением дожидавшейся начала драки, засмеялся.
Мастеровой в издерганной шапчонке восторженно хлопнул себя по животу и взвизгнул:
-- Бейтесь, братцы!
Истинный художник -- он интересовался не результатом дела, а его процессом...
Двумя звонкими пощечинами прозвенели в ушах Коли Кинжалова незабываемые на всю жизнь слова:
"Красные ушонки... паршивый зайчонок..."
Падая в бездну, Коля, сам не зная для чего, схватил господина за руку и жалобно пролепетал:
-- Нет... этого я так не оставлю...
Но тот уже странно, устало сгорбился, с оскорбительным равнодушием зевнул в самое лицо Коли и небрежно обратился к кондуктору:
-- Конюшенная скоро?
-- Сейчас остановка.
Господин стряхнул с себя Колину руку и, насвистывая, направился к выходу.
Цепляясь за меховую куртку, Коля шел за уходящим и плачущим голосом кричал, теряя по дороге остатки рыцарства:
-- Нет, вы так не уйдете... Вы меня оскорбили...
-- Ну!! -- угрожающе обернулся тот. -- Что нужно?!
-- Вы ругались, вы оскорбляли меня, хорошо же...
Одной рукой Коля держал господина за рукав, а другой -- неуклюже шарил в смокинге одеревеневшими пальцами бумажник.
-- Ага... Вот! Если вы порядочный человек!
Коля вынул карточку и подал ее господину в меховой куртке. Ощущение чего-то невыносимо позорного и скверного стало исчезать, уступив место сознанию, что сейчас Коля думает и поступает, как решительный человек и джентльмен с твердыми правилами.
-- Это что еще за комедия?
-- Это не комедия... это моя карточка, с помощью которой я вызываю вас на дуэль!
-- На дуэ-эль?!
Господин, не читая, потрепал карточкой по пальцам своей левой руки, скомкал карточку, бросил карточку на пол, сказал громко и раздельно:
-- Ду-рак!
И вышел на площадку, ловко соскочил потом со ступеньки, еще до остановки вагона.
Коля двинулся вслед за ним и, перевесившись через перила, закричал:
-- А, что, испугался, негодяй?! То-то! А то бы я переломал твои кривые ножонки! Трус, трус, подлец!!
Странно: Коля Кинжалов сделал, кажется, все, что полагалось порядочному человеку, но возвращался он к Лизочке со странным и неприятным ощущением высеченного человека...
И она его встретила странно: отдернула руку и нервно сказала:
-- Садитесь уж!.. Вон свободное место.
Ехали молча.
Коля пожевал губами, проглотил обильную слюну и непринужденно начал:
-- Его счастье, что удрал!.. А то бы...
Потом небрежно улыбнулся:
-- Был у меня в Ялте тоже подобный случай, только с более печальным для того человека исходом... Сажусь я тоже таким же родом в трамвай и, представьте...
Коля говорил нарочно громко, чтобы его слышала и посторонняя публика.
-- Сажусь я в трамвай и, представьте...
Сосед Лизы, отставной военный, улыбнулся и сказал, обращаясь более к Лизе:
-- Жаль только, что в Ялте нет трамвая!
Восторженный мастеровой захохотал. Усмехнулись и другие.
Коля наклонил голову и стал застегивать уже застегнутую пуговицу пальто.
-- То есть не трамвай... а этот самый... как его...
-- Дирижабль? -- подсказал кто-то из угла.
Лизочка звонко расхохоталась. Коля насильственно улыбнулся и пошутил:
-- Ну вот... вы еще скажите: воздушный шар! Да... сажусь в дилижанс, а он меня как-ак толкнет! -- Извинитесь! -- Не желаю. -- Извинитесь! -- Не желаю. -- Ага... не желаете? -- Схватил его, да в запертое окно -- трах! -- и выбросил. Двенадцать рублей потом взыскали с меня за разбитое стекло! Хе-хе-хе...
Все сконфуженно молчали.
Толстый купец, сосед Коли, закашлялся и, наклонившись, сплюнул. Плевок описал полукруг, попал на лакированный ботинок Коли и застыл на нем.
Лизочка это видела и заметила, что это видел и Коля. Коля, в свою очередь, чувствовал, что Лизочке известно позорное состояние его ботинка, но, вместо того чтобы потребовать от купца извинения, он потихоньку пододвинул ногу под скамейку и угрюмо, злобно проговорил:
-- А то еще был со мной такой забавный слу...
-- Ладно, пойдем, -- нервно вскочила Лизочка.
-- Нам здесь сходить.
* * *
Коля Кинжалов и Лизочка, съежившись под мелким дождем, молча шли к театру.
Коля ненавидел и театр, и ботинок, и Лизочку, и себя -- главным образом себя. Сзади их кто-то догонял.
Мокрый мастеровой внезапно выпрыгнул из тьмы около электрического фонаря и, подойдя боком к Коле, негодующе и презрительно ткнул пальцем в его щеку.
-- Эх ты! Курица... Туда же... Отчего ты не свистнул ему по уху? Интеллигенты!
Обиженный мастеровой вздохнул и скрылся во тьме.
А Коля оперся плечом об электрический столб и, не стесняясь уже присутствия Лизочки, беззвучно плакал.