Посвящ. Ник. Серг. Шатову.
Я прислушался... Изъ передней донесся голосъ моей горничной:
-- Баринъ дома, но очень занятъ.
Другой голосъ привѣтливо согласился.
-- Ага... Такъ, такъ. Это хорошо. Ну, пусть себѣ занимается. Я мѣшать не буду. Доложите, что я хочу его видѣть...
-- Да баринъ занятъ. Пишетъ.
-- Ну, вотъ и хорошо. Навѣрное, какую-нибудь забавную вещь пишетъ. Скажите, что я хочу его видѣть...
-- Баринъ сказалъ, что его отрывать нельзя.
-- Да я и не оторву. Ей Богу. Только десять минутъ. Желаетъ, молъ, видѣть его Сельдяевъ. Онъ меня приметъ.
-- А они сказали, что никого не будутъ принимать,
-- Ну да. Вообще. А я Сельдяевъ.
Голосъ у него былъ кроткій, убѣдительный, какъ у человѣка, который погрязъ съ головой въ разныхъ деликатностяхъ.
-- Не знаю ужъ, какъ и быть.
-- Вы только скажите ему, что я изъ провинціи.
Этого онъ могъ бы и не говорить. Весь предыдущій разговоръ достаточно убѣдилъ меня въ этомъ. Я съ силой бросилъ перо на письменный столъ, вскочилъ, выбѣжалъ въ переднюю и, заложивъ руки
-- Что?
-- Мамочка! -- закричалъ онъ, умиленный. -- Не узнаетъ! Вотъ смѣхи-то... Сельдяева не узналъ. Да какая же жизнь послѣ этого... Дайте-ка я перво-наперво васъ облобызаю.
Онъ привлекъ меня къ себѣ, a горничная въ это время стаскивала съ его плечъ шубу. Вышло такъ, что мы спутались въ одинъ странный комокъ, состоящій изъ горничной, Сельдяева, шубы его и меня.
-- Простите, не узнаю, -- пролепеталъ я, прижимая Сельдяева къ сердцу.
-- Сельдяева-то? Помните, вы въ Армавирѣ у насъ читали лекцію, a я зашелъ привѣтствовать васъ отъ имени армавирскаго общества любителей таксомоторной ѣзды. Еще послѣ мы съ Гугенбергомъ и Чухалинымъ васъ на таксомоторѣ возили, городъ показывали. Кстати, знаете, Чихалинъ-то... Кинематографъ открываетъ въ Армавирѣ.
-- Что вы говорите! -- деликатно поразился я. -- Это неслыханно! Кто бы могъ подумать... Эхъ, Чихалинъ, Чихалинъ... Не выдержала русская душа окружающей безпросвѣтной мглы... Садитесь.
-- Сяду. Я вѣдь вамъ мѣшать не буду. У меня только одна просьба: покажите мнѣ вашъ Петроградъ.
Я поглядѣлъ на Сельдяева; взглянулъ на неоконченную рукопись. Первый, все равно, не отстанетъ; вторую, все равно, окончить не удастся.
-- Пойдемъ, -- сказалъ я.
-- А работа? Вы не безпокойтесь, пишите. Я минуточекъ пять подождать могу.
-- Что вы! Тутъ работы часа на два.
-- Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе... Сельдяевы не каждый день въ Петроградъ пріѣзжаютъ. Вѣрно?
-- Пойдемъ.
Мы одѣлись и вышли.
-- Вотъ это Невскій проспектъ, -- сказалъ я пріостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо.
Однако, лицо его было спокойно, какъ морской заливъ въ тихое лѣтнее воскресенье.
-- Невскій?.. Такъ, такъ. Далеко тянется?
-- Верстъ десять!
Я опять искоса взглянулъ на него.
-- Десять? Такъ. Но это въ обѣ стороны?
"Нѣтъ, -- подумалъ я, -- улицей его не удивишь. А что ты, голубчикъ, запоешь, когда увидишь Казанскій соборъ?!.".
-- Это вотъ Казанскій соборъ. Каково, а? Хотите внутрь зайти?
-- Нѣтъ, зачѣмъ же, -- пожалъ онъ плечами. -- Соборъ какъ соборъ.
-- Ну, не скажите... Колонны-то все таки... Видали, какія?
-- Да, сѣрыя. Сто штукъ будетъ?
-- Что вы, -- сказалъ я, и хотѣлъ добавить: "меньше" но потомъ рѣшилъ ошеломить его.
-- Больше! Около трехсотъ.
-- Съ каждой стороны или въ общемъ?
Я рѣзко повернулся:
-- Пойдемъ.
Желаніе поразить этого человѣка пропало во мнѣ. Я вяло водилъ его за руку и не менѣе вяло указывалъ вялымъ пальцемъ:
-- Исаакіевскій соборъ. Полтораста милліоновъ обошелся.
Сельдяевъ значительно поджималъ губы и, поднявъ одну бровь, спрашивалъ:
-- Съ землей или безъ земли?
-- А это вотъ Нева. Видите?
Онъ перегнулся черезъ перила и сталъ разсматривать рѣку такъ, будто бы хотѣлъ разглядѣть какое-то насѣкомое, ползущее внизу.
-- Это вотъ Нева и есть?
-- Нева. Кажется, что не широка, a на самомъ дѣлѣ обманъ зрѣнія: пять верстъ!
Никакого изумленія не отпечатлѣлось на его лицѣ.
-- Ну, вода-то здѣсь, говорятъ, ядовитая, -- задумчиво опершись о перила, промямлилъ онъ.
-- Вода? Страшно ядовитая. На одинъ кубическій сантиметръ воды четыре милліарда бактерій. Ежели нападутъ всѣ вмѣстѣ, человѣка растерзать могутъ.
-- Такъ, такъ. А эта штучка тамъ торчитъ -- что это такое?
-- Гдѣ?
-- Вотъ эта. Кривая какая-то.
-- Это -- Троицкій мостъ! (Мы стояли отъ него въ ста шагахъ). Хорошая "штучка"!.. Одна постройка обошлась полтораста милл... (все равно!) милліардовъ.
-- Все-таки, онъ металлическій?
-- А вы какой же хотѣли?
-- Да нѣтъ, я такъ. Мнѣ все равно. Металлическій такъ металлическій.
Я призадумался.
-- Когда кессоны устанавливали, -- около трехъ тысячъ народу погибло. Это былъ единственный разъ, когда онъ измѣнилъ себѣ, замѣтивъ:
-- Ну, на такой большой мостъ неудивительно, -- что столько народу пошло.
Я сразу погасъ, потухъ, обезсилѣлъ и побрелъ, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.
Были впереди еще -- музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но -- что это все Сельдяеву? Я рѣшилъ не церемониться съ нимъ.
* * *
Мы шли по какой-то неизвѣстной мнѣ узкой улицѣ; я указалъ на сѣрый двухэтажный домъ и значительно сказалъ:
-- Самый знаменитый домъ въ Петроградѣ
-- А что?
-- Здѣсь Пушкинъ написалъ своего "Евгенія Онѣгина".
-- Пушкинъ? -- переспросилъ Сельдяевъ. -- Александръ Сергѣевичъ?
-- Да.
-- Онъ тутъ что же... всегда жилъ или такъ только... Для "Онѣгина" поселился?
-- Спеціально для "Онѣгина". Заплатилъ за квартиру двадцать тысячъ.
Печать холоднаго равнодушія лежала на каменномъ лицѣ Сельдяева.
-- Вы что же думаете, -- сурово спросилъ я -- Что прежнія 20 тысячъ все равно, что теперешнія? Теперь это нужно считать въ 50 тысячъ!
-- Гм... да! А онъ за "Онѣгина"-то много получилъ?
Я бухнулъ:
-- Около трехсотъ тысячъ.
-- Ну, тогда, значитъ, -- разсудительно замѣтилъ Сельдяевъ, -- ему можно было за квартиру такія деньги платить.
Мы, молча зашагали дальше.
-- А вотъ этотъ домъ -- видите? Тутъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ произошла страшная драма: одинъ молодой человѣкъ вырѣзалъ обитателей четырехъ квартиръ.
-- Это сколько-жъ народу?
-- Да около такъ... пятидесяти человѣкъ.
Онъ осмотрѣлъ фасадъ и спросилъ:
-- Въ одинъ день?
-- А то какъ же?
-- Этакъ, пожалуй, и не успѣешь, если безъ помощниковъ. За что же онъ ихъ?
-- Изъ мести. Они съѣли его любимую невѣсту.
Сельдяевъ качнулъ головой.
-- Людоѣды, что ли?
-- Нѣтъ!! -- отрѣзалъ я, дрожа отъ негодованія. -- Это былъ такой клубъ, гдѣ ради забавы каждый день ѣли по человѣку. И полиція молчала, потому что ей платили около трехъ милліоновъ въ годъ.
-- Рублей?
-- Нѣтъ, фунтовъ стерлинговъ!!! Въ фунтѣ -- 9 рублей 60 копѣекъ.
-- Англійскіе фунты?
-- Да! Да!
Онъ улыбнулся краешкомъ рта.
-- Гмъ! Просвѣщенные мореплаватели...
* * *
-- Стойте! Вотъ домъ, который васъ позабавитъ. Здѣсь помѣщается питомникъ полицейскихъ собакъ. Есть тутъ одна собака Фрицъ, которая не только разыскиваетъ преступниковъ, но и допрашиваетъ ихъ.
-- Овчарка? -- спросилъ онъ, оглядѣвъ фасадъ.
-- Чортъ ее знаетъ!! Недавно захожу я сюда, a она сидитъ за столомъ и спрашиваетъ какого-то парня:
"Какъ же вы говорите, что были въ тотъ вечеръ на Выборгской сторонѣ, когда я нашла ваши слѣды на лѣстницѣ дома Гороховой улицы?" Такъ парень на колѣни. "Ваше высокородіе! Не велите казнить, велите слово молвить!.. Такъ точно, повинюсь передъ вами".
-- Да, да. -- сказалъ Сельдяевъ, шумно вздыхая. -- Читалъ и я, что гдѣ-то въ циркѣ показывали собаку, которая разговариваетъ; потомъ кошку... тоже. Показывали... которая разговариваетъ...
Я погасилъ искорку ненависти, мелькнувшую у меня въ глазахъ, и сказать, хлопнувъ его по плечу:
-- Такъ слушайте, что же дальше! Собака, значить, къ нему: "А такъ, ты сознаешься?!" -- Такъ точно. Только вотъ что, ваше высокородіе; такъ какъ говоримъ мы глазъ-на-глазъ, то раздѣлимся по совѣсти. Я вамъ брилліантовыя сережки отдамъ, что укралъ, a вы меня отпустите..." И кладетъ передъ ней серьги. Собака только плечами пожала: "куда мнѣ онѣ... Вѣдь всѣмъ ювелирамъ примѣты и описаніе сережекъ разосланы. Попадусь еще... Есть у тебя рублей пятьдесятъ наличными -- такъ дай. Тогда чортъ съ тобой, иди куда хочешь". -- "Тридцать пять есть!" -- "Ну, ладно, давай, да сережки то не здѣсь сбывай, a гдѣ-нибудь въ Берлинѣ или Дрезденѣ!" Опустила деньги въ карманъ да прочь со стола.
Сельдяевъ выслушалъ меня, и въ глазахъ его мелькнула тѣнь интереса къ моему разсказу.
-- Да откуда жъ у нея карманъ?
-- Карманъ сюртука. Онѣ вѣдь одѣваются въ форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свистокъ. Жалованье 11 рублей съ полтиной.
Но Сельдяевъ снова погасъ. Взялъ меня подъ руку и спросилъ:
-- Ну, a что тутъ у васъ, вообще, въ Петроградѣ интереснаго?
-- Вы лучше разскажите, что у васъ слышно въ Армавирѣ?
Онъ остановился, обернулся ко мнѣ, и лицо его сразу оживилось.
-- Да вѣдь я вамъ и забылъ сказать: вотъ будете поражены... Ерыгина помните?
-- Не помню.
-- Ну, какъ же. Такъ можете представить, этотъ Ерыгинъ рѣшилъ ѣхать въ Сибирь! Нашелъ въ Иркутскѣ магазинъ, который ему передали на выгодныхъ условіяхъ -- и переѣзжать туда... Не чудакъ ли?.. Что вы на это скажете? !
И онъ залился закатистымъ смѣхомъ.
-- Господи Іисусе! Кто бы могъ подумать! -- воскликнулъ я и вслѣдъ за нимъ залился смѣхомъ.
Какъ это часто бываетъ, смѣялись мы по разнымъ поводамъ.