I
Угадать призвание в человеке, направить его на настоящий путь, -- что может быть прекраснее этого?
Издатель газеты "Суета сует" критически оглядел мою фигуру и сказал:
-- Гм... Что же вы можете у нас делать?.. Гм... Василий Васильевич очень просил за вас, а мне хотелось бы сделать ему приятное. Знаете что? Поступайте к нам на вырезки.
-- На вырезки так на вырезки, -- равнодушно согласился я. -- На какие вырезки?
-- Это очень несложное дело. Вы берете пачку только что полученных чужих газет и начинаете проглядывать их, вырезывая ножницами самое интересное и сенсационное. Потом наклеиваете эти вырезки на бумагу и, сопроводив их соответствующими примечаниями, отсылаете в типографию. Справитесь с этим?
-- Всякий дурак справился бы с этим.
-- Ну, а вы?
-- Тем более я справлюсь, -- скромно подтвердил я.
-- Ну, с Богом.
Я сел на указанное мне место и прилежно занялся своим новым делом. Я читал газеты, резал их ножницами, мазал клеем, наклеивал, приписывал и хотя устал как собака, но зато с честью выполнил свою задачу.
На другой день утром редактор подошел ко мне и решительно сказал:
-- Не делайте больше вырезок!
-- Почему?
-- Потому что у вас получается черт знает что.
-- Рассказывайте! -- недоверчиво возразил я. -- Приснилось это вам, что ли?
-- Нет, не приснилось... Ну, посмотрите, что вы навырезывали! Ну, прочтите сами, своими глазами, что напечатано в нашей газете, благодаря вам! Можно это допустить?
Я пожал плечами и, развернув газету, просмотрел свою вчерашнюю работу.
"Обзор печати". Газета "Тамбовский голос" сообщает очень интересное сведение: "Вице-губернатор Мохначев выехал в Петербург. К сожалению, причина выезда этого администратора не указана..."
В "Калужских вестях" читаем: "Вчера его пр-во г. губернатор присутствовал на панихиде по усопшем правителе канцелярии. Вечером его пр-во отбыл в имение".
Небезынтересное для наших читателей сведение сообщает "Акмолинское эхо": "Акмолинский архиерей собирается в поездку по епархии. Степной генерал-губернатор вчера, по недосугу, обычного приема у себя не делал. Городской голова возвращается 15-го".
"Минскому листку" удалось узнать, что "вчера предводитель дворянства праздновал обручение своей дочери с полковником Дзедушецким. Его сиятельство собирается за границу".
Я внимательно прочел все до конца и спросил редактора:
-- А разве плохо?
-- Не плохо, а бессмысленно. Кому интересны ваши поездки вице-губернатора, семейные радости предводителей дворянства и экскурсии архиереев. Неужели кому-нибудь из нас интересно, что акмолинский городской голова вернется 15-го. Начхать нам на него!
-- Ну, вы поосторожнее... Ведь он все-таки начальство.
-- Вы не годитесь для вырезок, -- категорически заявил редактор. -- Вы слишком раболепны.
-- Ну, попробуем что-нибудь другое, -- равнодушно согласился я. -- В самом деле, вырезки мне не по душе. Дайте мне что-нибудь повыше.
Редактор задумался.
-- У нас как раз нет заведующего театром. Хотите попробовать? Вы понимаете что-нибудь в театре?
-- Что ж тут понимать? Тут и понимать-то нечего.
-- Ну, попробуем вас. Займитесь пока назначением рецензентов в театры на сегодня -- кому куда идти. А потом составьте хронику. Ну, с Богом.
II
Оставшись один, я первым долгом ознакомился с отделом зрелищ и после краткого раздумья решил остановиться на самом интересном:
1. Опера.
2. Симфонический концерт.
3. Борьба.
Когда я разобрал редакционные билеты, ко мне постучались.
-- Войдите.
В комнату вошел один из рецензентов.
Он опрокинул попавшееся на его пути кресло, вежливо поклонился портрету Толстого и, обратившись к печке, спросил ее:
-- Вы, кажется, заведуете теперь театром? Куда я сегодня должен пойти?
Сразу же я выяснил, что в словах рецензента не было никакой иронии. Просто он был преотчаянно близорук, почти слеп. Когда я окликнул его, он обернулся, наткнулся на другое кресло и, добродушно извинившись, пожал ручку этого кресла.
-- Куда мне этого калеку? -- пробормотал я. -- Хорошие сотрудники, нечего сказать. Ну, как я пошлю его куда-нибудь в ответственное место?..
Я выбрал билет похуже и сказал:
-- ...Эй, вы! Вот вам, нате билет на сегодня. Дайте отчет. Да только, смотрите, хороший!
Он взял билет и побрел обратно, натыкаясь на все стулья и путаясь ногами в ковре.
Потом зашел другой рецензент и тоже осведомился насчет вечера.
-- Надеюсь, у вас зрение в порядке? -- спросил я.
-- Что?
-- Видите-то вы хорошо?
-- Что?
Я открыл рот и заревел во все горло:
-- Я говорю -- глаза хорошие?
Он прислушался к моему голосу и нерешительно отвечал:
-- Да уж, если этот дождик зарядит, так держись.
-- Какой же вы рецензент, -- спросил я, -- если вы глухи, как бревно? Зачем вы лезете в это дело, черт вас побери?!
-- Были у меня калоши, -- печально отвечал рецензент, -- да их украл кто-то.
-- В оперу я тебя не пошлю, -- сказал я вслух, разглядывая его. -- Это слишком серьезное дело. Возьми-ка, братец, этот билетик. Это не так опасно...
Он ушел с самым бессмысленным выражением лица, а я позвал третьего рецензента и спросил его:
-- Глаза хорошие?
-- Прекрасные.
-- А уши?
-- Помилуйте! Я могу расслышать топот лошади за три версты.
"Вот это настоящий! -- подумал я, удовлетворенный".
-- Вот что, голубчик... Берите этот билет и отправляйтесь в театр. Я вам приберег самый лучший.
Он взглянул на билет и нерешительно сказал:
-- Должен вам заметить...
-- Вы? Мне? Заметить? Этого только недоставало! Кто здесь заведующий? Вы или я? Это я могу вам заметить, а не вы мне. Ступайте!
III
После окончания театров, около двенадцати часов ночи, моя команда съехалась, и через час я имел уже в своих руках три добросовестных талантливых рецензии. Оригинальность замысла сквозила в каждой из них и придавала всем трем ту своеобразную прелесть, которой не найдешь и днем с огнем в других шаблонных измышлениях рецензентов.
Рецензии были таковы:
"ФРАНЦУЗСКАЯ БОРЬБА... Сегодняшняя борьба проходила под аккомпанемент духового оркестра, который, к сожалению, нас совсем не удовлетворил. Ремесленность исполнения, отсутствие властности и такта в дирижерской палочке, некоторая сбивчивость деревянных инструментов в групповых местах и упорное преобладание меди -- все это показывало абсолютное неумение дирижера справиться со своей задачей... Отсутствие воздушности, неумелая нюансировка, ломаность общей линии, прерываемой нелогичными по смыслу пьесы барабанными ударами, -- это не называется серьезным отношением к музыке! Убожество репертуара сквозило в каждой исполняемой вещи... Где прекрасные шумановские откровения, где Григ, где хотя бы наш Чайковский? Разве это можно назвать репертуаром: "Китаянка" сменяется "Ой-рой", а "Ой-ра" -- "Хиоватой" -- и так три эти вещи -- до бесконечности. И еще говорят, что серьезная музыка завоевывает себе прочное положение... Ха-ха!"
* * *
"СИМФОНИЧЕСКИЙ КОНЦЕРТ. Прекрасное помещение, в котором давался отчетный концерт, вполне удовлетворило нас. На эстраде сидела целая уйма музыкантов -- я насчитал шестьдесят пять человек. Впрочем, по порядку. Ровно в девять часов вечера на эстраду вышел какой-то человек, раскланялся с публикой и, схватив палочку, стал ею размахивать. Сначала он делал это лениво, еле заметно, а потом разошелся, и палочка сверкала в его руке, как бешеная. Он изгибался, вертел во все стороны свободной рукой, вертел палочку, мотал головой и даже приплясывал. Потом, очевидно, утомился... Палочка снова лениво заколебалась, изогнутая спина выпрямилась, руки поднялись кверху -- и он, усталый, положил палочку на пюпитр. Музыканты тогда занялись каждый по своему вкусу: кто натирал канифолью смычок, кто выливал из трубы слюну. Передохнув, снова принялись за прежнее. Начальник размахивал палочкой и плавно, и бешено, и еле заметно, а все не сводили с него глаз, следя внимательно за его движениями. Через некоторое время симфонический концерт был таким путем закончен, и поднялась невообразимая толкотня публики..."
* * *
"ОПЕРА. Хорошая погода собрала массу спортсменов. Большое число записавшихся певцов делало невозможным угадывание фаворита, и первый заезд, или, как здесь говорят -- акт, поэтому прошел особенно оживленно. Состязались в первом заезде: князь Игорь (камзол красный, рукава синие), княгиня Ярославна (камзол серебристый, рукава белые) и Владимир Галицкий (голубое с черным). Первой весьма заметно стала выдвигаться в дуэтах с "Игорем" "Ярославна", но на прямой "Игорь" вырвался, стал ее догонять и, к концу дуэта, оба пришли голова в голову. Приятное впечатление произвело появление настоящей лошади (гнедая кобыла зав. Битягина, от "Васьки" и "Снежинки", как нам удалось узнать, за кулисами, на поддоке). Скакал на ней Игорь (камзол красный, рукава синие)..."
IV
На другое утро, когда эти оригинальные, бойкие рецензии появились в свет, редактор подошел ко мне и сказал:
-- Можете больше театром не заведовать.
-- Неужели нехорошо?
-- Нехорошо?! Вас убить мало за такое распределение рецензентов. Вы послали симфонического рецензента на борьбу! Полуслепой человек вместо музыки должен был писать черт знает о чем!! Вы могли на борьбу послать глухого, потому что в борьбе важен не слух, а зрение... Нет! Вам понадобилось погнать его на симфонию, которую он так же слышал, как тот видел борьбу. Спортивного обозревателя вы погнали в оперу, которую он понимает не лучше конюшенного мальчика!! Ну, чего же вы молчите?
-- Да как же я мог знать, кто из них куда годен!!
-- Вы не знали? А я вот знаю, куда и на что вы годны!! О, я это теперь хорошо знаю!!
-- Куда? -- с любопытством спросил я.
-- Идите в редакционные сторожа!! Вы подобострастны, тупы и исполнительны!! Подавайте сотрудникам чай и подметайте по утрам комнаты!!
-- Ну хорошо, -- согласился я.
* * *
Теперь иногда, внося редактору чай на подносе, я с уважением гляжу на этого проницательного человека, вспоминаю свои неудачные шаги в оценке театральных рецензентов и думаю:
"Угадать призвание в человеке, направить его на настоящий путь, -- что может быть прекраснее этого?.."