Бедным малюткам-витмеровцам посвящаю... [В 1912-1917 гг. в Петербурге существовала межученическая организация -- витмеровцы; некоторые называли ее революционным союзом. Однако у этой организации не было ни четкой программы, ни определенной цели. Единственное требование витмеровцев: чтобы к ним относились как к полноправным членам общества. Происхождение названия связано с тем, что в декабре 1912 г.в частной женской гимназии Витмер состоялась конференция учащихся средних учебных заведений Петербурга. Участников этой конференции, арестованных во время налета полиции (по доносу провокатора), впоследствии и назвали витмеровцами.]
Нет ничего лучше и радостнее тех минут, когда учеников распускают на рождественские каникулы.
Веселые, как котята, розовощекие, быстроглазые, с ручонками, измазанными чуть не до локтей чернилами и мелом, с радостным предвкушением грядущей радости и вереницы удовольствий -- они напоминают стаю быстрых воробьев, которых кто-то спугнул с одного места, и они, беззаботно шелестя крыльями, перепархивают на другое место.
Дети -- это наш праздник!
-----
Господин в мундире положил локти на стол и проницательно взглянул на стоящего перед ним Колю Четыркина.
Два рослых усача, стоявших по бокам Коли, тоже взглянули на Колю, нагнувшись к нему и поощрительно подмигивая:
-- Отвечайте, господин.
Господин выставил голову с блестящими глазенками из-за края стола и смущенно посмотрел на другого господина, сидящего за столом.
-- Я польше не пуду, -- прошептал он.
-- Ага! Больше не будете... Это хорошо, молодой человек. Чего же вы больше не будете?
-- Ничего...
-- Нет, как же так -- ничего! Выходит так: что вы делали что-то такое, чего вы уже впредь не будете делать. Что же вы делали?
-- Над... сона читали [Семен Яковлевич Надсон (1862-1887) -- поэт и критик; его стихи, проникнутые гражданской скорбью и осуждающие серую действительность, призывавшие к борьбе за светлое будущее, пользовались огромной популярностью. Его книга "Стихотворения" (1885) получила Пушкинскую премию и выдержала десятки изданий до революции. Чехов называл его лучшим поэтом 1880-х годов. В рассказе приводится много фрагментов из стихотворений Надсона.].
-- Огарки? [В 1906 г. писатель Скиталец (наст. имя Степан Гаврилович Петров, 1868-1941) выпустил повесть "Огарки. Типы русской богемы", где опоэтизировал анархию, стихийный бунт люмпен-пролетариев. Повесть высоко оценил А. Блок. Однако большинство критиков отнеслись к ней враждебно. Популярность ее была велика. Распространились слухи о собраниях молодых людей, которые при свете свечей устраивали оргии. Дошло до того, что даже П. Столыпин дал указание расследовать случаи разгула и оргий учащихся, которые вместо игры в революцию перешли к распутству, пьянству и разврату. Слово "огарок", означавшее в повести "бедняга", приобрело значение "распутник".]
-- Чего?
-- Я говорю: огарки?! Вы! -- огарки?!
-- Нет, лампы.
-- Чего, лампы?
-- При лампах. А если днем, так без лампов. Читали... Мы больше никогда не будем.
Господин, сидевший за столом, взял книгу и стал ее перелистывать.
-- Гм!.. "Стихотворения С. Я. Надсона с портретом факсимиле" [Факсимиле (лат.) -- точное воспроизведение каким-либо способом документа, фотоснимка, рукописи, чьей-либо подписи.]... Это что такое "факсимиле"? А?
-- Я не знаю. Издание.
-- Какое издание?! Почему?
-- Не знаю.
-- Тут написано "собственность литературного фонда" [В 1859 г. в Петербурге было основано Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым. К 1910 г. число членов равнялось 400, а общая сумма капиталов достигла 700 тыс. рублей. Кроме того, Фонду принадлежала недвижимая собственность на 150 тыс. руб. и права собственности на произведения некоторых авторов. Все издатели были обязаны перечислять Фонду некоторый процент доходов от издания литературных и научных книг. Благодаря этому Фонд имел возможность на свои средства осуществлять издания произведений многих авторов и пополнять тем самым свой капитал. В частности, в данном случае имеется в виду книга Стихотворения С. Я. Надсона. С портр., факсимиле и биографическим очерком. Изд. 18-е. Спб., 1900.]. Книга ваша?
-- Н... наша.
-- Значит, в фонде состоите?
-- Больше никогда не будем... Это Голубков 3-й на меня свалил.
-- Голубков третий будет допрошен особо. Значит, вы занимались революцией и порнографией?
-- Нет... я не знаю. Мы Надсона больше в красненьком таком переплете... С гвоздичкой.
-- С гвоздичкой? Недурно!! А революцией зачем занимались?
-- Это не мы.
-- Как не вы! А Надсона-то, небось, читали? (Он перелистывает книгу). Вот:
Мне душен этот мир разврата
С его блестящей мишурой!
Здесь брат рыдающего брата
Готов убить своей рукой. [Цитируется стихотворение Надсона "О, если там..." (1878).]
-- Это как по-вашему называется -- не революция? Не призыв к ниспровержению? Или это:
С каждым шагом вперед
все черней и грозней
Рать суровых врагов надвигается,
С каждым шагом все меньше
надежд и друзей,
Все мучительней сердце сжимается... [Цитируется не вполне точно первая строфа стихотворения Надсона "С каждым шагом вокруг все черней и черней..." (1881).]
-- Ведь это что же? "Вы жертвою пали в борьбе роковой" [Первая фраза революционной песни рабочих, написанной неизвестным автором середины 1870-х годов. Существует несколько вариантов.]? Что за цинизм?
-- Польше не путу.
-- Знаем мы, как вы не будете... А это:
Я молился сегодня о ней,
Утро тихим покоем дыш...
-- Ну, это, впрочем, не то. А это:
С тех пор, как я прозрел,
разбуженный грозою,
С тех пор, как детских грез
проникнул я обман... [Цитируется начало стихотворения Надсона 1883 г.]
-- Это разве можно?
-- Действительно...-- вздохнули с огорчением два бравых усача...
-- Вон видите -- даже им неловко. Однако, вы, кроме этих митинговых стихов, занимались еще порнографией. Правда это?
-- Я... ее... учил. Старался...
-- Что учили?
-- Географию.
-- Я вас не про географию спрашиваю. Порнографией занимались, говорят.
-- Мы... немножко.
-- Что же вы делали?
-- Надсона читали.
-- Нечего сказать -- красиво!
Он снова нервно схватил книгу со стола и перелистал ее.
-- Действительно... Стишки тут. Прямо как будто специально для лиги свободной любви... [В первое десятилетие XX в., в России в среде интеллигенции распространилась проповедь свободной любви, снятия всяческих табу с половых отношений, создавались и общества, где проповедовались свободные взгляды на отношения между полами.] Вот эта штука, к примеру:
О любви твоей, друг мой, я часто мечтал --
И от грез этих сердце так радостно билось.
Но едва я приветливый взор твой встречал,
И тревожно, и смутно и груди становилось... [Начало стихотворения, датированного Надсоном 20.09.1881 г.]
Как это вам покажется?
Бравые усачи вспыхнули до корней волос и застенчиво отвернулись.
-- Видите, даже они покраснели. А это:
Постой, говорил он, моя дорогая,
Постой, не целуй, не ласкай...
Измучился ум мой, в потемках блуждая... [Начало стихотворения Надсона 1880 г.]
"В потемках"?! Очень мило, нечего сказать. Вот что вы читаете! А это! Мне сорок пять лет, а я краснею:
Здравствуй, ночь, молодая вакханка! Взгляни:
Мир заждался объятий твоих.
Усачи покраснели и потупились.
-- Однако!
-- Женатые мы, вашбродь, а все стыдно.
-- Стыдно? А вот ему не стыдно. Вы знаете, что такое вакханка [Вакханка -- участница оргии, дикого разгула, название произошло от древнеримского праздника в честь Вакха -- бога вина и веселья.]?
Коля промолчал. Он был уверен, что вакханка -- ошибка. Что правильнее было бы что-нибудь вроде лоханки, что такого слова "вакханка" совсем и нет. Но боялся это сказать. Молчал.
-- Молчите? А "обуреваем знойной страстью" -- это знаете, что такое?
-- Это когда... жених ее целует.
-- Кого?
-- Невесту.
-- Какая пошлость, -- болезненно поморщились усачи. -- Сейчас рождественский пост, а мы слушаем.
-- Уведите его.
II
Что может быть лучше и радостнее Рождества? Что может быть ближе молодому любопытному сердечку, которое бьется восторженно и задорно-весело при виде зажженной елки, сверкающей тысячью огней, и игрушек, соблазнительно разложенных на столе в углу... Вот рыжий лохматый медведь; вот каска и сабля; вот заманчивая обложка "Приключений капитана Гаттераса" [популярный роман "Путешествия и приключения капитана Гаттераса" французского писателя Жюль Верна (1825-1905). Написан в 1886 г.]. Вот...
-----
-- Господин надзиратель! В камере номер семь арестант буйствует.
-- Как буйствует? Пьян, что ли?
-- Никак нет. К маме просится. Я, говорит, к маме хочу.
-- Эх, Господи! Чистое с ними наказание! Скажите ему, что свидание по пятницам; пусть подождет.
-- Я говорил. А воны орут: к маме. Буйствуют.
-- Как же он там буйствует?
-- Плачет. Хлеб по камере разбросал, в воду наплевал.
-- Гм... скверно. Дай ему лист бумаги и карандаш.
-- Для прошения, котора бумага?
-- Все равно. Пусть нарисует что-нибудь. Авось успокоится. Скажи -- надзиратель просили дом с садиком нарисовать... И чтобы из трубы дым шел.
-- Слушаю-с...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Господин надзиратель! Из шашнадцатого номера арестант буйствует.
-- О, Господи! Чего там еще? Что ему надо?
-- Боится.
-- Чего еще?
-- Спать один боится. Так, что, говорят, в углу домовой сидит.
-- Скажи ему, что никакого домового нет.
-- Та я им говорил, а оны кричат: "домовой сидыть и пальцами сестрицу Аленушку ухватили за волосья".
-- Эй, эй, ты, Корнеенко! Ты опять, каналья, я вижу, арестанту сказки рассказывал? Опять напугал арестанта так, что он спать не может.
-- Та я, вашбродь, им только про бабу-ягу и казав. А шо касательно домового, так то им из пьятнадцатого номера товарищ выстукали.
-- Сколько раз я говорил, чтобы не перестукивались!! Ты еще чего хочешь? Тебе чего надо?
-- Примочки нет ли, ваше благородие? Для девьятаго номера.
-- Что с ним? Болен?
-- Губу расшибли, прыгамши. Я им говорю: не нужно, паныч, через стул прыгать. У тюрьме не полагается. А оны прыгнули и расшиблись.
-- Скажи ему, что я его на хлеб и на воду за это посажу!
-- Оны уже посажены! За то, что на стене што-с написалы.
-- "Что-с написали". Что он написал?
-- Який-с стих:
Ходыть по коридору часовой.
С очень рыжей головой,
С огромадными усами --
Поглядыть его вы сами.
-- Какие глупости. Что за мальчишество!
-- Именно, что мальчишество, вашбродь. Двенадцатый год, а совсем, как дитё, ведут себя.
-- А ты чего? Что это у тебя в руках?
-- Петухи яки-с.
-- Что за петухи?
-- Арестант з двадцатого просили вам передать. Говорят: "кланяйся, передай петухов в подарок, с бумаги сробленных -- и скажи господину надзирателю от арестанта собственная работа Николая Четыркина".
-- Куда они мне?.. Положи их там в угол. Вот что... Снеси-ка ему эти какрамельки... Пять штучек. Да чего ты все с барбарисом берешь?
-- Они кисленькие любят.
-- А ты откуда знаешь?
-- Говорили... Как о елке ихней рассказывали, то говорили.
-- А ты опять с арестантами в разговоры вступаешь? Ты разве не знаешь -- уставом это запрещено.
-- Да оны, ваше благородие, такие чудные... Я к ним в камеру захожу за чаем, а они мне: "здравствуйте" -- да и поцалували. Прямо, что с ними делать -- ума непостижимо.
-- Я тебе дам "ума непостижимо". Какая тут будет, к черту, дисциплина, когда конвойная команда с арестантами целуется. Кто там еще?
-- Елку привезли.
-- Ну, тащите ее в пустую камеру в двадцать девятый.
-- Нельзя, не влезет. Потолки низкие.
-- "Потолки, потолки". Что ж мне, черти, из-за вас елку резать? И так разрываться надо!
-- ...Для девятого номера примочку пожалуйте и для одиннадцатого пластырь.
-- С ума они там посходили! Опять расшиблись? Шалят?!
-- Да они не шалят. А только в халатах им неспособно ходить. Сами посудите -- халаты-то у нас -- во, а они -- во.
-- Так я же говорил: перешейте халаты! Отошлите их в швальню.
-- Эконом говорит -- нельзя. Этак, говорит, мы перешьем, а потом их выпустят -- куда халаты девать? И матерьял и работа к черту пропадут.
-- Э, заболтался я с вами! Поверка была?
-- Сейчас делают. Кончают...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Ваше благородие! Беда!! Арестант сбежал!
-- Как сбежал?! Ах, черти вы анафемские!! Хорошее Рождество мне устраиваете! Какой арестант?!
-- Четыркин Николай! Был все время в камере и на прогулку ходил, а как вечернюю проверку стали делать -- ичез.
-- В камере нет?
-- Нет. И в коридоре нет, и на дворе.
-- Эх, вы! Растяпы. Самый важный был, а вы упустили. Гайда в камеру!
Камера Коли Четыркина была пуста.
Осмотрели окно -- оно было цело. Осмотрели стены -- ни одного кирпича не было вынуто.
Арестант -- как сквозь землю провалился.
Когда стали перетряхивать койку -- оттуда что-то вывалилось.
-- Что это упало?
-- Эх, вы! Да это он же... арестант! Заснул на койке да и завалился за край.
-- Как же вы его не заметили?
-- Заметь-ка его сразу, коли в ем не больше аршина длины.
-- Чудасия!
-- Прямо-таки рождественска история...