I
-- Удивительная женщина! -- прошептал Туркин. -- Я ее иногда даже боюсь.
-- Почему боишься?
-- Бог ее знает, почему. В ней есть что-то нездешнее.
-- Где она?
-- Вон, видишь... На диване комочек. В ней есть что-то грешное, экзотическое -- это стручковый перец, но формы какой-то странной... необычной.
-- Нездешней? -- спросил Потылицын.
-- Нездешней. Пойдем, я вас познакомлю. Она тобой интересовалась. Спрашивала.
Туркин схватил Потылицына под руку и, лавируя между группами гостей, подтащил его к пестрому комочку, свернувшемуся в углу дивана.
Комочек звякнул, развернулся, и рука, закованная в полсотни колец и десяток браслетов, поднялась, как змея, из целой тучи шелка и кружев.
-- Айя! -- сказал Туркин. -- Я привел тебе моего друга, Потылицына. -- Ты, Потылицын, не удивляйся, что мы с Айей на "ты", -- она всех просит называть ее так. Айя стоит за простоту.
Даже при самом поверхностном взгляде на Айю этого нельзя было сказать: невероятно странную прическу, сооруженную из волос, падавших на глаза, обхватывал золотой обруч, белое лицо и красные губы сверкали в этой чудовищной рамке, как кусок сахара, политый кровью. Нельзя сказать, чтобы на этой Айе было надето простое человеческое платье: просто она была обшита несколькими кусками газа терракотового цвета и окована с ног до головы золотыми цепочками, привесками и браслетами -- браслеты на руках, браслеты на ногах, ожерелье, в виде браслета, на шее. А от браслета на руке шли тоненькие цепочки, придерживавшие кольца на пальцах, так что вся рука была скована хрупкими кандалами. При каждом движении Айя вся тихонько позвякивала и шелестела.
-- Знакомьтесь со мной, -- сказала Айя. -- Вас зовут, я знаю, Потылицын, а меня Айя. Думаю, что через час мы будем на "ты". Так проще.
-- Айя... -- нерешительно сказал Потылицын.-- Айя... А дальше как? По отчеству.
-- Никак. Просто Айя.
Айя взяла руку Потылицына, осмотрела ладонь этой руки и уверенно сказала:
-- Мы с вами где-то встречались. Вы помните?
-- Нет, кажется, не помню. Не встречались.
-- Встречались, -- уверенно сказала Айя. -- В Египте.
-- В Египте? Да я там никогда не был.
-- О... будто это так важно -- не были. Мы с вами все-таки встречались, -- капризно протянула Айя. -- Не теперь, так раньше.
-- Да и раньше там не был.
-- Раньше? Откуда вы знаете, что было раньше... когда не было смокингов и автомобилей. Вы ведь не здешний.
-- Да, я сам с юга. Родители мои...
-- Вы нездешний! У вас нечеловеческое выражение глаз. Может быть, вы когда-нибудь были ящерицей.
-- Может быть, -- нерешительно сказал Потылицын.-- Мне об этом неизвестно.
-- Дайте-ка еще раз вашу руку, -- сказала Айя.-- У вас на душе есть преступление.
-- Что вы! Да я...
-- Тссс... Не надо быть таким шумным. Посидим, помолчим.
Эта просьба относилась, очевидно, только к Потылицыну, потому что Айя позвякала с минуту и, усевшись поудобнее, сказала:
-- Что бы вы сделали, если бы были королем всего мира?
"Повесил бы тебя", -- подумал Потылицын, а вслух сказал:
-- Что бы я сделал? Не знаю. Особенного тут ничего не сделаешь.
-- А если бы я была королевой, приказала бы уничтожить все часы на земном шаре. Часы -- это господа, мы -- рабы и мы стонем под их игом. Тик-тик, тик-тик! Прислушайтесь -- это свист бича.
-- Ну, уничтожили бы вы часы, а дни остались бы. День сменяется ночью -- те же часы.
-- В моем королевстве была бы абсолютная ночь. Мы жили бы под землей и уничтожили бы время. Нет времени -- и мы бессмертны. Из всего моего королевства я бы сделала бесконечный темный коридор.
"Пожалуй, сделай тебя королевой, -- подумал Потылицын, -- ты еще и не такую штуку выкинешь... С тебя станется".
А Айя в это время говорила задумчиво и трогательно:
-- Ах, я так понимаю римских цезарей. Ванна из свежей человеческой крови утром -- это запас нескольких жизней на целый день! Возрождение через смерть прекрасных молодых детей... Розовый огонь на свежем сером пепле...
-- Где ваш муж служил? -- нервно спросил Потылицын.
-- Директор металлургического общест... Ах, мой муж! Иногда я слышу около себя шелест -- это он издали думает обо мне.
-- Нездешний шелест? -- спросил Потылицыг.
-- Да... Нездешний. Это вы очень хорошо сказали. Шелест... Выродившийся гром, раб, сверженный с небес и закованный в шелковые оковы. Вы никогда не были убиты молнией?
Потылицын украдкой пожал плечами и уверенно признался:
-- Был.
-- Как это хорошо! Быть убитым молнией -- это небесная смерть. Рана в борьбе с небесным Воином.
II
Потылицын потер ладони одна о другую, взглянул на Айю и заметил будто вскользь:
-- Вы были когда-то женой вождя негритянского племени?
-- Почему? -- спросила Айя умирающим шепотом.
-- Потому что вы серая. Вы под пеплом... даже сейчас. Я уверен, вы родились от Вулкана. Вышли из кратера вместе с пеплом.
-- Ах, -- сказала Айя, -- вы, пожалуй, правы больше, чем нужно. Не нужно быть правым. Кратер...
-- А когда вы смеетесь, -- заметил деловито Потылицын, -- вы напоминаете самку суслика.
-- Суслик смеется перед опасностью, -- покачала головой, позвякивая, Айя.
-- Да и после смерти. У вас прекрасные глаза, Айя. В особенности левый.
-- Мой левый глаз знает больше.
-- Да! Знание, умерщвляя, украшает. Я вспомнил! Мы с вами виделись не в Египте, а у истоков Замбези. Вы пили воду, стоя передними ногами в реке.
-- Я была оленем?
-- Да. Антилопа гну. Жвачное однокопытное. И, зацепившись хвостом за ветку хлебного дерева, смотрел я на вас, раскачиваясь. Верно?
Айя нерешительно взглянула на Потылицына, и в глазах ее можно было прочесть некоторый испуг: будто пришел какой-то похититель и явно хочет обокрасть ее.
-- Да, -- подтвердила она. -- Замбези. Я помню тигра, который любовно смотрел на меня из джунглей...
Потылицын серьезно кивнул головой.
-- Да... тигр. Очевидно, он убежал из туземного зверинца, потому что на Замбези они не водятся.
-- Вы любите пуму? -- смущенно спросила Айя. -- Пума и ягуар напоминают льющуюся воду. Их движения водопадны.
-- Ниагарны или иматрны? -- с интересом спросил Потылицын.
-- Ах, это все равно. Я когда-нибудь встречу ягуара... Я буду проходить под деревом, и вдруг на меня сверху свалится гибкая злая масса. О, я не буду кричать. Пусть! Пусть мое тело будет исковеркано, облито кровью. Пусть -- я зато узнаю мучение. Я скоро встречусь с ягуаром.
-- Вы действительно этого хотите? -- сурово спросил Потылицын.
-- Да, я хочу мучения, побоев. Я поцелую руку ударившему меня мужчине.
-- Хорошо. Завтра я буду у вас с визитом и, кстати, завезу вам расписание.
-- Чего?.. -- удивилась Айя.
-- Расписание пароходов, отходящих в Сан-Франциско. Оттуда по железной дороге до Сакраменто и...
-- Зачем?
-- Затем, что ягуары водятся в Мексике. До Иокогамы вы можете поехать по Сибирской железной дороге. Правда, вагоны не ахти какие и на станциях буфеты отвратительные...
-- Ах, что вы такое говорите...
-- Да ведь как же! Иначе вы до ягуаров не доберетесь. В Мексике вы их можете найти по дороге от Чигуагуа...
-- Милый! Вы мне даете мигрень. Вы слишком реально касаетесь вещей, которые тоньше паутины. Наши ощущения должны быть ирреальными.
-- Нездешними?
-- Вот именно. Вы очень метко это сказали...
-- Вот что, уважаемая Айя, -- сказал Потылицын, вставая. -- Я хочу иметь с вами серьезный разговор... Но наедине. Можем мы сейчас уйти в кабинет хозяина?
-- Да... -- колеблясь, согласилась Айя. -- Только зачем "вы"? Нужно "ты". Ты -- это не приближает, а отдаляет. Я хочу отдаления.
-- Ладно, ладно. Пойдем.
III
Они вошли в кабинет. Потылицын усадил Айю на оттоманку, притворил дверь и уселся рядом.
-- Вот что, моя милая. Как тебя зовут?
-- Айя. Это звучит, как падение снега.
-- Моя милая! Если ты будешь ломаться -- я тебя поколочу. Ты сама об этом мечтала давеча. Не вздумай кричать -- я свалю все на тебя. Меня все хорошо знают как скромного человека, а тебя, вероятно, считают за полусумасшедшую сумасбродку, готовую на всякую глупость. Итак, не ломайся и скажи мне, как тебя зовут? Как твое настоящее имя?
-- Вы с ума сошли! -- испуганно сказала притихшая Айя. -- Меня зовут Екатерина Арсеньевна.
-- Вот и прекрасно. Вот что я тебе скажу, Екатерина Арсеньевна, мне тебя смертельно жалко... Как это так можно изломать, исковеркать свой благородный человеческий облик? Как можно себя обвешать какими-то браслетками, цепочками, связать себя так, что к тебе и приступиться страшно. Вспомни, Екатерина Арсеньевна, о своей матери. Как бы она плакала и убивалась, если бы увидела свою дочь в таком горестном, позорном положении. Какой глупец научил тебя этим смешным, нелепым разговорам об Египте, ягуарах и темных коридорах. Милая моя, ты на меня, ради Бога, не обижайся -- ты баба, в сущности, хорошая, умная, а только изломалась превыше головы. К чему это все? Кому это нужно? Дураки, вроде Туркина, удивляются тебе и побаиваются, а умные люди смеются за твоей спиной. Мне тебя смертельно жалко. То, что я тебе скажу, никто тебе не скажет, даже твой муж. Сними ты с себя все эти побрякушки, колокольчики, начни говорить по-человечески, и ты будешь женщиной, достойной уважения и даже настоящей любви. Дети-то у тебя есть?
-- Нету, -- со вздохом сказала жена директора.
-- Вот то-то и беда. Может, это все от бездетности пошло. Ну, милая, не будь такая печальная, развеселись, махни на все рукой и заживи по-новому. Ей-Богу, тебе легче будет, чем тогда, когда нужно измышлять беседы о каких-то темных королевствах, ягуарах, пумах и кровавых ваннах. Вот ты уже и улыбаешься. Молодец! Я ведь говорил, что ты женщина не глупая и чувствуешь даже юмор. Ты на меня не сердишься?
-- Вы чудовище, -- засмеялась Екатерина Арсеньевна. -- Грубое животное.
-- Ну, миленькая, ну, скажи же, ну, бросите вы своих ягуаров и египтян, а? Обещаете? Я буду вам самым преданным, хорошим другом. Вы мне очень нравитесь, вообще. Бросите?
-- Наш разговор -- между нами? -- отрывисто спросила она, отвернувшись.
-- Конечно. Я завтра зайду к вам, ладно?
-- Хорошо... Только чтобы об этом разговоре даже не намекать. Условие?
-- Даю слово. Итак, до завтра. Расписания привозить уже не надо?
-- Ну-у?! А кто обещал молчать? Чудовище! Кстати, мне эта цепочка ужасно натерла руку. Я сниму эту сбрую, а вы спрячьте ее в карман.
-- Ах вы, прелесть моя. Давайте!