Жизнь и логика

По логике -- я уже давно мертвый человек... А жизнь являет мне другое: раз я хожу, езжу, разговариваю, даже устраиваю собственные вечера -- какой же я, к черту, мертвый?!

Вот так-то вот жизнь не всегда совпадает с логикой.

Вот в чем дело.

Позвольте представиться:

-- Третья категория, очень приятно, садитесь.

Позвольте и объяснить: у нас в Петрограде третья категория -- это все равно, что в похоронных бюро третий разряд -- смерть, но смерть, растянутая на известный срок... Скажем так: лицо первой категории может протянуть три месяца (1/2 ф. хлеба на два дня, пять селедок), лицо второй категории -- месяц (1/4 ф. хлеба на три дня, две селедки), лицо третьей категории -- неделю (шесть лотов хлеба на 18 дней, вместо селедок -- реквизиция мебели) и, наконец, лицо четвертой категории не имеет права протянуть и дня: его поспешно прислоняют к стенке -- вероятно, потому, что от слабости бедняга стоять не может.

Итак, я попал в третью категорию -- (шарманщики, профессора, конокрады и писатели)... Мне на 18 дней отпустили по карточке шесть лотов хлеба, а чтоб я не ел мяса, то его тоже взяли на учет для надобностей первейшей категории, а чтобы я не ел картофеля, его просто реквизировали, а чтобы я не ел контрабандного хлеба -- целому ряду мешочников всадили по пуле в живот.

Видите, сколько хлопот, и все только для того, чтобы я не прожил на свете больше положенной мне недели...

Но я человек увертливый -- я мог бы питаться шоколадом, сгущенным молоком и девичьей кожей из аптекарского магазина: однако, советская власть оказалась еще более проворной: она под самым моим носом реквизировала и шоколад, и молоко, и кожу, а заодно уж и мануфактуру, чтоб я, упаси Боже, не сварил себе суп из лино-батиста или не состряпал вельветовых котлет.

Шесть лотов хлеба на 18 дней и ничего другого да ведь это смерть для меня, большого, здорового человека, весящего пять пудов с излишком, верная смерть!

А я жив. Где же логика?

Впрочем, дело объясняется очень просто: мы с советским правительством оказались достойными друг друга... Оно поступило со мной по-разбойничьи, а я с ним -- по-мошеннически: оно решило уморить меня голодом, а я сначала поддерживал свою жизнь ужиленными у коммуны старинными макаронами, а доев все до крошечки -- убежал.

Вот тебе и мертвый человек.

Аккуратные люди

К моему петроградскому приятелю пришли двое. Активные советские деятели.

-- У вас хорошая обстановочка...

-- Да, -- неохотно промямлил он. -- На собственные трудовые покупал.

-- Прямо приятная обстановка!

-- Для семьи старался, -- уклончиво ответил приятель.

-- Поди, не дешево стоит.

-- По грошам подкапливал...

-- Ну что, товарищ... -- обратился один к другому. -- Социализнем ее?

Другой возмутился:

-- Как это вы, товарищ, еще не научились правильной терминологии... Какой же дурак говорит: социализировать обстановку? Обстановку можно только национализировать...

-- Здравствуйте, я ваша тетя! Он собирается "национализировать квартирную обстановку". Какой же это осел может санкционировать "национализацию обстановки"?!!! Причем тут национализация?!! Тогда уж лучше просто реквизируем.

-- "Просто". Это он называет "просто"! Да вы знаете, что такое реквизиция? Ведь за реквизируемые предметы полагается оплата их стоимости, а вы...

-- Да, это не то... -- задумчиво согласился первый. И добавил нерешительно: -- Тогда не будет ли более уместным термином: конфискация...

Мой приятель переступил с ноги на ногу и робко сказал:

-- Товарищи! Если вы уж решили мою обстановку того... то, ей-богу, не все ли равно: социализируете ли вы ее, национализируете или ампошируете... Что касается меня, то раз берете, совершенно безразлично, под каким соусом... Цыпленок совершенно равнодушен к тому, на каком масле его жарят. Только дурак-карась требует в этом случае сметану!

И оба социалиста возмущенно закричали:

-- Смотрите-ка! Этот буржуй сваливает в одну кучу все завоевания революции: национализацию, реквизицию и социализацию! Каким нужно быть аполитичным человеком, чтобы сказать это. Нет, голубчик! Мы хотим, чтобы все правильно было.

И так как у одного из поваров что-то блеснуло в руке, то цыпленок поспешил заявить, что его мнение такое, чтобы его зажарили на кунжутном масле: не национализировали, а "конфисковали" обстановку.

Это всех устроило.

Лавры

В Петрограде легально ничего нельзя достать: ни хлеба, ни масла, ни сахару -- все из-под полы, все по знакомству, все через большие связи:

-- Послушайте, Курицын! Я вас очень люблю и теперь решил доказать это: через четыре дня позвоните по номеру 73-16 и вызовите из 11 номера Аглаю Шишкину. У нее есть дядя, который на днях привозит из Пскова три фунта сахару. Я ей говорил о вас. Она вам за керенку уступит полфунтика.

Начинаются бешеные поцелуи. Льются слезы благодарности.

И вот что я сделал на этой благодарной почве (иногда так хочется повеселиться).

Прихожу к другу моему Зайченко и говорю:

-- Гриша! У дяди одного моего знакомого есть лавровый лист. Хочешь, устрою по знакомству два фунтика по 60 рублей?

Ни ему, ни мне, никакому вообще черту в Петрограде сейчас не нужен лавровый лист -- с чем его есть?

Но Гришины глаза увлажнились. Он долго целовал меня.

-- Друг! Вот деньги. Только чтобы завтра, не позднее. А то вдруг перехватят! Из-под носу вырвут!

У бедняги была такая психология: лавровый лист... Неизвестно даже, как и с чем его едят? Но это все-таки товар, все-таки какое-то съедобное имущество, а деньги, а керенки -- кому они теперь нужны?..

Я взял деньги, зашел к Елисееву (он теперь только лавровым листом и торгует), купил два фунта этого продукта и отвез Грише.

Радости всей семьи не было пределов!

* * *

Этой ночью мы оба плакали в наших холодных постелях. Я -- потому что в это страшное жуткое время вздумал так глупо подшутить над приятелем.

Он же плакал потому, что не купил четыре фунта...

Вот так мы и жили.

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Приазовский край, 1918, 11 (24) ноября, No 193. Печатается по тексту газеты.

Итак, я попал в третью категорию -- (шарманщики, профессора, конокрады и писатели)... -- С июня 1918 г. большевиками было введено карточное снабжение населения по четырем категориям. По первой категории снабжались рабочие оборонных предприятий, занятые тяжелым физическим трудом, и рабочие-транспортники. По второй -- остальные рабочие, служащие, домашняя прислуга, фельдшера, учителя, кустари, парикмахеры, извозчики, портные и инвалиды. По третьей категории снабжались директора, управляющие и инженеры промышленных предприятий, большая часть интеллигенции и служители культа, а по четвертой -- лица, пользующиеся наемным трудом и живущие с доходов на капитал, а также лавочники и торговцы в разнос. Беременные и кормящие женщины относились к первой категории. Дети до трех лет дополнительно получали молочную карточку, а до 12 лет -- продукты по второй категории. В 1918 г. в Петрограде месячный паек по первой категории составлял 25 фунтов хлеба (1 фунт = 409 грамм), 0,5 фунта сахара, 0,5 фунта соли, 4 фунта мяса или рыбы, 0,5 фунта растительного масла, 0,25 фунта суррогатов кофе. Нормы по четвертой категории были почти по всем продуктам в три раза меньше, чем по первой.

Шесть лотов хлеба... -- Лот -- мера веса (уст.) -- около 12,8 г. Шесть лотов -- около 77 г.

...ей-богу, не все ли равно: социализируете ли вы ее, национализируете или ампошируете... -- Ампошировать -- "русско-французский" глагол, придуманный А.П. Чеховым (от фр. poche -- карман, то есть залезать в карман, дословно "прикарманить").

Я взял деньги, зашел к Елисееву... -- Знаменитый "Елисеевский магазин" работал на углу Невского проспекта, 56 и Малой Садовой, 8 в Санкт-Петербурге.