Редакціонный сторожъ вошелъ ко мнѣ въ кабинетъ и сказалъ:
-- Васъ таимъ спрашиваютъ. -- Кто спрашиваетъ?
-- Царь Эдипъ.
-- А что ему нужно?
-- Съ рукописью, что ли.
-- Пусть подождетъ. Сейчасъ, когда кончу -- по звоню. Тогда впустишь.
Послѣ моего звонка, дѣйствительно, въ кабинетъ вошелъ Царь Эдипъ.
Это былъ очень упитанный молодой человѣкъ, съ глазами на выкатѣ, толстыми губами и горделиво откинутой назадъ головой. Лицо его было сплошь покрыто веснушками, а руки -- рыжимъ пухомъ.
-- Здравствуйте, здравствуйте, -- снисходительно сказалъ онъ, усаживаясь. -- Вы, конечно, помните Царя Эдипа по почтовому ящику?
-- Ну, не только по почтовому ящику, -- возразилъ я.
Онъ удивился.
-- Какъ? Неужели, вы еще гдѣ-нибудь встрѣчали мое имя?
-- Да, встрѣчалъ... Грекъ тамъ былъ одинъ такой, Эдипъ. Потомъ Антигона...
-- Миѳъ! -- отрубилъ онъ. -- А хорошій я себѣ псевдонимъ выбралъ, а?
-- Недурной.
-- Заковыристый, а?
-- Зазвонистый, -- согласился я.
-- Забористый псевдонимчикъ. Вы, навѣрное, были удивлены, когда отвѣчали первый разъ въ почтовомъ ящикъ. Что, бишь, вы тогда отвѣтили?
-- Если не ошибаюсь, такъ: "Здѣсь, Царю Эдипу. Написано съ царственной небрежностью. Уничтожили". -- Да... кажется, такъ. А второй разъ написали: "Никакая "голова", кромѣ, можетъ быть, вашей, -- не риѳмуется со словомъ "солома"". Это у меня стихи такіе были:
Повсюду лишь пустырь одинъ,
Куда ни взглянетъ голова...
И преждевременныхъ, сѣдинъ
Повсюду вѣется солома.
Здорово вы мнѣ въ почтовомъ ящикѣ тогда отвѣтили!
-- Вы что же, -- осторожно спросилъ я. -- По поводу этого отвѣта и пришли со мной объясняться?
-- Нѣтъ, не по поводу этого. Я пришелъ къ вамъ по поводу третьяго вашего отвѣта. Вы тогда написали въ этакомъ серьезномъ духѣ: "оставьте навсегда сочиненіе стиховъ. По-дружески совѣтуемъ заняться чѣмъ-нибудь другимъ". -- Чѣмъ же?
-- Что "чѣмъ же"?
-- Чѣмъ же мнѣ заняться?
-- А я почемъ знаю?
-- Нѣтъ,-- возразилъ онъ, еще болѣе вѣско. -- Такъ же нельзя. Разъ вы такъ категорически совѣтуете мнѣ въ одномъ направленіи -- вы должны посовѣтовать и въ другомъ направленіи. Согласитесь сами, что, отговоривъ меня отъ поэтическихъ занятій, вы тѣмъ самымъ взяли, такъ сказать, на себя отвѣтственность за мою дальнѣйшую судьбу.
-- Я бы, конечно, могъ вамъ посовѣтовать что-нибудь въ смыслѣ выбора вашей карьеры, но для этого я долженъ знать, что вы собой представляете и на что способны.
-- На все! -- снова отрубилъ онъ.
-- Это слишкомъ много. И иногда даже опасно. Нужно быть способнымъ на что-нибудь одно. Чѣмъ бы, напримѣръ, вамъ хотѣлось заняться?
-- Мнѣ бы, все-таки, хотѣлось занять мѣсто, имѣющее отношеніе къ литературѣ.
-- Ну, напримѣръ?
-- Я бы хотѣлъ быть секретаремъ вашего журнала.
-- У насъ есть секретарь.
-- Тоже препятствіе! Его можно разсчитать.
-- Да какъ же мы его "разсчитаемъ", если нѣтъ причины.
-- Мнѣ ли васъ учить! -- ухмыльнулся онъ. -- Придеритесь, что онъ какую-нибудь важную рукопись потерялъ, и вышибите его.
-- Конечно, я могъ бы устроить эту штуку, -- согласился я съ самымъ сообщническимъ видомъ. -- Но кто мнѣ поручится, что вы окажетесь лучше его?
-- Да помилуйте! Я сразу переверну все вверхъ дномъ. Я...
II.
Въ кабинетъ вошла служащая изъ конторы.
-- Что вамъ, Анна Николаевна? -- спросилъ я.
-- Изъ типографіи сообщаютъ, что цензура не пропустила стихотворенія съ виньеткой.
-- А вы зачѣмъ же посылали стихотвореніе? -- строго спросилъ ее Царь Эдипъ. -- Послали бы одну виньетку.
-- Мы раньше и послали одну виньетку. Они и виньетку не пропустили.
Царь Эдипъ нервно забарабанилъ пальцами по столу.
-- Что же мнѣ дѣлать со всѣмъ этимъ, -- задумчиво прошепталъ онъ. -- Гмъ! Ну, да ладно. Скажите, что я самъ заѣду, объяснюсь съ Петромъ Васильевичемъ.
Конторская служащая удивленно взглянула на хлопотливаго Эдипа, потомъ взглянула на меня и вышла.
-- Кто это Петръ Васильевичъ? -- спросилъ я.
-- Тамъ одинъ... Пріятель. Вся цензура отъ него зависитъ... Альфа и Омега! Вы у кого бумагу для журнала берете? Почемъ платите?
Я сказалъ.
-- Ого! Дорого платите. Я могу устроить вамъ бумагу на пятнадцать процентовъ дешевле. Вы позволите?
Прежде, чѣмъ я успѣлъ что-нибудь сказать, онъ снялъ телефонную трубку, нажалъ кнопку и сказалъ:
-- Центральная? Семьдесятъ семь -- восемнадцать. Да, мерси. Это кто говорить? Ты, Эдуардъ Павлычъ? Тебя-то мнѣ и надо. Слушай! Сколько ты можешь ради меня посчитать бумагу для "Новаго Сатирикона"? Что? Ну, высчитывай. Да... Такую же. Что? Врешь, врешь. Дорого. Считай еще дешевле. Что? Ну, это другое дѣло. Спасибо. А? Что же ты вчера удралъ такъ потихоньку изъ "Акваріума"?... Никому ни слова, безстыдникъ... Ага! Ну, прощай. Такъ мы тебѣ пришлемъ заказъ.
Онъ повѣсилъ трубку и сказалъ:
-- Сдѣлано. А вы все время переплачивали пятнадцать процентовъ. Въ годъ это составляетъ пять тысячъ рублей, въ десять лѣтъ пятьдесятъ, а въ сто -- полмилліона! Вы подумайте!!
Я всталъ съ кресла и зашагалъ по кабинету.
III.
-- Теперь вы скажите мнѣ вотъ что: какъ у васъ поставлено дѣло съ объявленіями? Почему у васъ нѣтъ банковскихъ объявленій?
Онъ уже успѣлъ пересѣсть на мое мѣсто и дѣлалъ карандашомъ какія-то замѣтки въ записной книжкѣ.
-- Банки не даютъ объявленій въ сатирическій журналы.
-- Вздоръ. Конечно, Государственный Банкъ не даетъ, но частные -- почему же? Напримѣръ, Сибирскій. Да мы это сейчасъ же можемъ устроить. У меня тамъ есть кое-какія знакомства... Алло! Центральная? Сто двадцать одинъ -- четырнадцать. Спасибо. Сибирскій Банкъ? Попросите Михаила Евграфовича. Да. Это ты? Здравствуй. Ну, какъ у васъ въ этомъ году дивидендъ? Ага! То-то. А я къ тебѣ за однимъ маленькимъ дѣломъ. А? Да. Пришли завтра же объявленіе для "Новаго Сатирикона". Что? Пустяки! И слушать не хочу! Ну, то-то. А? Да недорого. Пятьсотъ рублей за страницу я съ тебя возьму. Что? Никакихъ скидокъ!!
-- Дайте ему скидку двадцать процентовъ, -- сказалъ я.
Онъ укоризненно покачалъ головой.
-- Охъ, балуете вы ихъ... Не слѣдовало бы. Ну, ты тамъ... Гроссъ-бухъ! Слушаешь? Мы тебѣ дѣлаемъ скидку въ двадцать процентовъ. Что? Ага!
Онъ обернулъ лицо ко мнѣ.
-- Благодаритъ васъ.
-- Не стоитъ, -- скромно возразилъ я. -- Значить, дѣло сдѣлано?
Онъ повѣсилъ трубку.
-- Сегодня не успѣетъ прислать. Завтра утромъ. Ничего?
-- О... помилуйте.
Онъ сложилъ руки на груди и откинулся на спинку моего кресла.
-- Теперь скажите... Какъ у васъ поставлена редакціонная часть?
-- Въ какомъ смыслѣ?
-- Я бы хотѣль знать: кто у васъ пишетъ?
-- Да многіе пишутъ.
-- Такъ, такъ...
Онъ поднялъ голову и строго спросилъ:
-- Короленко пишетъ?
-- Нѣтъ. Да вѣдь онъ для сатирическихъ журналовъ, вообще, не пишетъ.
-- Это не важно. Интересное имя. Пусть дастъ просто какую-нибудь пустяковину -- и то хорошо. Да вотъ мы сейчасъ пощупаемъ почву. Понюхаемъ, чѣмъ тамъ пахнетъ. Алло! Центральная? Дайте, барышня, "Русское Богатство!" Что? Чортъ его знаетъ, какой номеръ. Посмотрите, голубчикъ.
Я покорно взялъ телефонную книжку, перелисталъ ее и сказалъ:
-- Четыреста сорокъ семь -- одиннадцать.
-- Благодарствуйте. Алло! Четыреста сорокъ семь -- одиннадцать. Да. Попросите къ телефону Владимѣра Игнатьича!
-- Галактіоновича, -- поправилъ я.
-- Да? Хе-хе!.. Я его по отчеству никогда не называю. Алло, алло! Это кто? Ты, Володя? Здравствуй, голубчикъ. Ну, что, пописываешь? Хе-хе! "И пишетъ бояринъ всю ночь напролетъ! Перо его местію дышетъ"... Бросилъ бы ты, брать, свою публицистику -- написалъ бы что-нибудь беллетристическое... Куда? Ну, да ужъ будь покоенъ -- пристроимъ. Давай мнѣ, я тебѣ авансикъ устрою, все, какъ слѣдуетъ. Только ты, Володичка, вотъ что: повеселѣе что-нибудь закрути. Помнишь, какъ раньше. Мнѣ для юмористическаго журнала. Что? Уже написано? Семьсотъ строкъ? Что ты, милый, это много! А? Ну, да, ладно. Сократить можно. Прочтемъ, отвѣтимъ въ Почтовомъ Ящикѣ. Прощай! Аннѣ Евграфовнѣ и Катенькѣ мой привѣтъ. Ф-фу!
Онъ устало опустился въ кресло.
-- Какъ вы думаете, семьсотъ строкъ -- это не много? Я, впрочемъ, предупредилъ, что мы сокращаемъ...
IV.
-- А у васъ, я вижу, большія знакомства, -- заискивающе сказалъ я.
Эдипъ снисходительно улыбнулся.
-- Ну, ужъ и большія! Кое-кто, впрочемъ, есть. Если вамъ нужно, пожалуйста! Хе-хе! Эксплоатируйте! Ну, а теперь вы мнѣ скажите: выстою я противъ вашего секретаря?
-- Господи! Можетъ ли быть сравненіе!! Только вотъ не знаю я, какъ отъ него получше избавиться: обвинить въ потерѣ рукописи или просто придраться къ его убѣжденіямъ?..
Царь Эдипъ призадумался.
-- А можно и такъ, -- посовѣтовалъ онъ. -- Написать ему письмо, будто отъ другого журнала -- и предложить тамъ мѣсто съ двойнымъ жалованьемъ. Онъ сей часъ же заявить тутъ о своемъ уходѣ -- мы его и проводимъ, голубчика. Скатертью дорога!
-- Идея, -- одобрилъ я. -- Значить, до завтра.
-- Вы мнѣ завтра позвоните?
-- Позвонить? -- пробормоталъ я, искоса поглядывая на него. -- Это не такъ-то легко. Кстати, вы знакомы съ директоромъ телефонной сѣти?
-- Съ директоромъ? Сколько угодно. Кто же не знаетъ Ваничку! А что нужно?
-- Попросите его, пожалуйста, поскорѣе включить этотъ телефонъ въ общую сѣть. А то уже три дня, какъ поставили аппаратъ, а въ сѣть онъ еще не включенъ. Совершенно мы, какъ говорится, отрѣзаны отъ всего міра.
Царь Эдипъ подошелъ къ дивану и погладилъ его спинку; потомъ подошелъ къ окну, отогнулъ портьеру и выглянулъ на улицу; взялъ изъ пепельницы спичку, сломалъ ее, положилъ обратно; снова погладилъ спинку дивана; переставилъ на новое мѣсто бокалъ съ карандашами; взялъ свою шляпу, провелъ по ней рукавомъ -- и вдругъ выбѣжалъ въ переднюю.
Секретарь у насъ прежній.