Глава I. Замечательный попутчик
Стройная красивая дама вошла на остановке в наше купе, положила на диван небольшой ручной сак и сейчас же вышла, -- вероятно, с целью проститься с провожавшими ее друзьями.
Мой сосед кивнул в мою сторону с плутовской улыбкой и сказал:
-- Занятная штучка. Я думаю, на номер четвертый ее можно было бы поймать.
Я не знал этого человека -- мы с ним только что познакомились. Наружность его была самая ординарная и незначительная. Никто не мог бы предположить в нем удивительной, оригинальной натуры: среднего роста, худощавый, с черными, опущенными книзу усиками и лицом, темным, будто от загара; глаза быстрые, искательные.
Я, признаться, не понял сразу, -- что это за номер четвертый, на который, по словам моего соседа, "можно поймать" даму.
Такой термин мог быть у коммивояжера -- торговца дамскими вещами, у сыщика охранного отделения или, еще проще, -- у вора, милого добродушного экземпляра, почему-либо принявшего меня за одного из своих.
-- Вы говорите, четвертый номер? -- неопределенно спросил я.
-- Да. А вы не согласны? Не думаете же вы, что с ней можно обойтись первым или вторым номером -- это слишком для нее примитивно!
Надеясь что-нибудь выведать у него, я спросил заинтересованный:
-- Второй номер -- работа без инструментов?
-- О, Господи! Все номера -- работа без инструментов. Какие там, к черту, инструменты!
-- Так вы больше склоняетесь к четвертому номеру?
-- К четвертому. Э, чертова работа! Да вы, вероятно, не знаете четвертого номера?
Я не знал ни одного номера -- от первого до последнего, и мог признаться в этом с чистой совестью.
Но, не желая показать себя неопытным простаком, заявил:
-- Четвертого, действительно, я как будто не знаю.
Незнакомец заговорил монотонным деловым тоном:
-- Исключительная заботливость и предупредительность. Подчеркивается, что вы знаете обычаи света, и если берете ее за руку после десяти фраз и целуете, то это якобы простая фамильярность, в дороге допустимая. Номер четвертый основан на том, что все ваши подходы и любезности как будто кем-то где-то уже установлены, и против них нельзя возражать, боясь прослыть смешной и синим чулком. Тем более что предыдущая заботливость и предупредительность обязывает к снисходительности. К номеру четвертому существует небесполезное примечание: "Полезно при первой встрече принять вид человека, остолбеневшего от удивления и восторга перед красотой обрабатываемого объекта. Можно быть даже неловким от смущения в первый момент -- это всегда прощается".
-- Это что же... -- спросил я, ошеломленный. -- Нечто вроде "Кодекса волокитства"?
-- Ну, конечно. Я же Волокита и есть.
Он это сказал таким тоном, каким говорят: "Я инженер путей сообщения" или "я служащий кредитного общества".
-- Кто же выработал этот... гм... любопытный кодекс?
-- Кто выработал! Жизнь выработала! Я его только анализировал, систематизировал научным путем и стал применять в обработанном, очищенном от ненужного виде. Согласны вы, что номер первый, как примитив, восхитителен?
Как всякий ученый, он думал, что весь мир знаком с его трудами и знает их наизусть.
-- Первый номер? Не можете ли вы, во избежание путаницы, освежить эти номера в моей памяти по порядку.
Он пожал плечами и с готовностью начал тем же деловым, немного однообразным тоном:
-- Номер первый. Это не тонкая столярная работа, а если можно так выразиться -- грубая, плотничья. Говорится просто: "Сударыня! Жизнь так прекрасна, надо торопиться. Второй раз молодости уже не будет. Надо ловить момент! Мы оба молоды и прекрасны -- пойдемте ко мне на квартиру". Если она скажет, что это "грех", можно возразить самым небрежным тоном: "какой там, к черту, грех, все пустяки и трын-трава, а рая никакого и нет!" После чего других возражений уже не предвидится. Но повторяю -- номер первый, это базарный грубый номер для первых встречных дурочек.
Номер второй. Ошеломляющая грубость. Вы говорите:
"Послушайте, ну что там ломаться, ведь я знаю, что я вам нравлюсь. Вы сейчас же должны меня поцеловать, слышите?" Тут даже уместен переход на "ты". "Мы, миленькая, я вижу, одного поля ягоды, а если ты будешь кочевряжиться, то мне недолго тебя и придушить. Иди же сюда, пока я не оттрепал тебя хорошенько!" Это так называемая работа "под апаша", и ее может недурно провести самый благомыслящий почтенный человек, который в другое время мухи не обидит. Увы! Женщина чаще, чем думают, любит свирепые страсти.
Номер третий. Равнодушие, смешанное с пренебрежением. Вы стараетесь говорить женщине все время колкости и, вообще, подчеркиваете, что она самая ординарная натура, которых вы видывали сотнями. Ничто так не разжигает женщину, как это. Она в слепой злобе сейчас же захочет показать, что она не такая, захочет покорить под нози своя такого строптивого мужчину, такая победа кажется ей сладкой -- и вот уже она бьется, бедненькая, в расставленных вами сетях.
Номер четвертый вы уже знаете, а номер пятый, действие на ревность -- так уже избит, что его не нужно и комментировать. Приемы старые, как мир. Вы или делаете вид, что разговариваете с кем-нибудь по телефону, или, якобы случайно, роняете на пол какое-нибудь письмо от женщины, схватываете и рвете на мелкие кусочки. Нужно только остерегаться проделывать этот прием со счетами от портных и обойщиков, потому что на одном из подобранных впоследствии клочков может оказаться кусок гербовой марки...
С шестого номера начинается уже более тонкая деликатная работа. Прием с "чем-то роковым, что предопределено", требует известкой интеллигентности и чутья. Подходить нужно издалека. Вы спрашиваете: "Послушайте, вам не кажется странным, что нас судьба свела вместе?" -- "Почему же странно? Мало ли кто с кем знакомится?" -- "О, нет, вы знаете, что такое Ананке?" -- "Не знаю". -- Вы молчите долго, долго, а потом начинаете говорить каким-то глухим, надтреснутым голосом, будто издалека: "Все на свете предопределено роком, и ни один человек не избежит его. Если человеку что и дано в этом случае -- так только знать иногда заранее об этом роковом предопределении... дано чувствовать неизбывную силу руки Ананке"... Тут вы наклоняетесь к самому ее лицу и шепчете с горящими таинственным светом глазами: "И вот, я чувствую всеми своими фибрами, что эта встреча для нас не окончится простым знакомством, что мы предназначены друг другу. Может быть, вы будете бороться, будете стараться убежать -- но ха! -- ха! -- ха! -- это бесполезно. От Ананке еще никто не убегал. Понимаете -- это уже решено там где-то! Сопротивляться? О, неужели вы не слышите таинственно гудящего сверху рокового колокола: Поздно! Поздно! Поздно! К чему же тогда борьба? Ха-ха-ха! С Ананке не борются!!" Ну, конечно, бедняжка, видя, что раз уж так где-то решено, и что борьба бесполезна, сама заражается духом мистического начала и подходит к вожделенному концу. Ловко?
-- Скажите -- спросил я потрясенный. -- Откуда же вы все это так хорошо знаете?
Мой спутник скромно вздохнул и покачал головой.
-- Откуда? О, Господи! Посмотрите на какого-нибудь ученого, отыскивающего чудодейственное средство для пользы человечества... Он делает сотни лабораторных и практических опытов, натыкается на неудачи, разочарования, и опять ищет и ищет. Сегодня у этого фанатика ничего не вышло, завтра не вышло, послезавтра у него взорвало колбу и опалило руки, -- там, гляди, невежественная толпа, заподозрив в нем колдуна, избила ученого, там от него отказалась семья и сбежала жена -- и все-таки, в конце концов, этот фанатик, этот апостол науки добивается света во тьме своих изысканий и выносит ослепленной восторгом толпе чудодейственное перо Жар-Птицы! Забыты разочарования, забыта взорвавшаяся и опалившая руки колба.
-- А скажите, -- деликатно спросил я. -- До того, как вы обрели настоящее перо Жар-Птицы, у вас часто... гм... взрывались колбы?
Под гнетом воспоминаний он опустил голову.
-- Бывало! Ой, бывало. Самая ужасная колба разорвалась в моих руках в Ростове: муж нанес мне ножом две раны в шею, облил кипятком и сбросил в пролет лестницы. Сколько ошибок, сколько разочарований! В Москве какой-то дрянью обливали, к счастью, неудачно, в Армавире полтора часа под балконом на зацепившемся пиджаке провисел, пока проходивший водонос не снял... Моя жизнь, это сплошной дневник происшествий: чем-то обливали, чем-то колотили, откуда-то сбрасывали и из чего-то стреляли. Впрочем -- я не ожесточился. Дубленая кожа всегда мягче. И, кроме того, я всегда вхожу в положение, обманутого мужа, конечно, ему обидно. Ведь он, чудак, не знает, что за женой все равно не усмотреть. Так-то, молодой человек...
Меня удивлял и восхищал этот скромный господин, с таким незначительным лицом и вялыми движениями. И, однако, несмотря на скромность, в его словах, когда он говорил о своей жизни, горела неподдельная энергия и неукротимый дух подлинного апостола.
-- Ко всякому незнакомому городу я подъезжаю со странным чувством: "что-то здесь мне предстоит? Что будет?" И если рассчитываю прожить побольше, то, первым долгом, разбиваю мысленно город на участки и начинаю работу планомерно, от участка к участку, не спеша, не суетясь, но и без лишней потери драгоценного времени.
Помолчав, я осведомился:
-- У вас только шесть номеров и есть?
-- Главных? Нет, семь. Седьмого я вам еще не досказал. -- Это самый гениальный, самый поразительный номер! Бывало там, где уже нужно бы прийти в отчаяние, где руки совершенно опускались, я хватался за этот драгоценный номер, за эту жемчужину моей коллекции -- и через полчаса неприступная недотрога уже склоняла голову на мое плечо. Неудивительно, что прием номера седьмого действует почти на всех. Схема номера седьмого чрезвычайно проста и портативна, как все гениальное...
-- Надеюсь, вы мне сообщите ее, -- перебил я, дернув головой от неожиданной остановки поезда.
-- Конечно! С удовольствием. "Седьмой номер"!.. Вы... Э, черт! Поезд, кажется, остановился? Какая это станция?
-- Разбишаки, поезд стоит 3 минуты.
-- О, дьявол! Да ведь мне здесь сходить нужно. Чуть не прозевал. Прощайте! До приятного свидания, спасибо за компанию.
Он схватил свой чемодан и, наскоро пожав мне руку, выскочил. Звонок зазвенел. Поезд засвистал и двинулся.
Я принялся ругать сам себя за то, что, отвлекши внимание Волокиты разными расспросами, так и не узнал номера седьмого -- но в этот момент в вагон вошла та самая дама, с которой, по предложению Волокиты, "надо было работать номером четвертым".
Я вскочил с места и, основываясь на примечании к номеру четвертому, застыл перед ней с бессмысленно изумленным видом, опершись, как будто в полуобморочном состоянии, на спинку дивана.
Глава II. На практике
Я полагаю, что в выражении моего лица было больше бессмысленности, чем изумления; не думаю, чтобы даже самая красивая женщина в мире произвела именно такое впечатление. Своим видом я скорее напоминал деревенского мальчишку, увидавшего впервые в Зоологическом саду жирафа.
Отделавшись кое-как от "примечания к номеру четвертому", я занялся разработкой этого номера: сбросил с полки ручной сак незнакомки и, подхватив его на лету, протянул ей.
-- Что это такое? -- удивилась она. -- Зачем это?
Я смущенно отскочил от нее, ударился плечом о косяк двери (насколько помнится, маленькая неловкость и мешковатость даже поощрялась четвертым номером) и, краснея, пролепетал:
-- Может, вам отсюда что-нибудь нужно вынуть... книжку или какую-нибудь там пудру, помаду. Дело, знаете, дорожное.
И с самым общительным видом я снисходительно махнул рукой.
-- Ничего мне не нужно. Положите сак обратно.
-- Слушаю-с. Может, окошечко открыть?
-- Оно открыто.
-- Тогда не закрыть ли?
-- Не надо.
-- Может, лимонаду хотите?
-- Спасибо, не хочу.
-- Я бы достал. Скушать, может, что-нибудь желаете -- рябчик, ветчина, отбивные котлеты -- на первой же станции сбегаю.
-- Не надо.
-- А то бы сходил.
-- Говорят вам -- не хочу!
Я счел, что лед в отношениях до некоторой степени пробит. Теперь только оставалось, по теории Волокиты, подчеркнуть свое знакомство с обычаями света, а затем -- поцелуй руки и остальное.
-- Знаете, -- заметил я. -- Есть люди, которые закуривают папиросу, не спросив даже разрешения у дамы. Вот уж никогда бы себе этого не позволил!
-- Вы это ставите себе в заслугу? -- спросила она с любопытством.
-- Нет, чего там! А я одного такого субъекта знал; полнейшее отсутствие умения вращаться в обществе; недавно заезжаю к нему и, не застав дома, оставляю карточку с загнутым углом. На другой день встречаю его, а он и говорит: "ты это что же мне поломанные, мятые карточки оставляешь? Не было целой?" Я чуть не помер со смеху.
Подготовив таким образом почву, я с некоторой фамильярностью, обыкновенно в дороге допускаемой, взял руку своей соседки и поднес ее к губам.
-- Это еще что такое? -- вскричала она, вырывая руку.
-- Красивая ручка, -- заметил я, принимая тупо-самодовольное выражение, хотя втайне был совершенно обескуражен: "Сейчас видно, подумал я, что она не знает номера четвертого".
-- Красивая? -- нахмурилась незнакомка. -- А вы знаете, как называется тот человек, который, не познакомившись даже как следует, лезет целовать руки?
-- Душой общества? -- высказал я догадку.
-- Нахалом он называется -- вот как.
-- Пожалуй, Волокита ошибся, -- подумал я. -- Четвертым номером с ней ничего не сделаешь. Очевидно, это тонкий, культурный интеллект, который поддастся разве только на номер шестой.
-- Послушайте, -- спросил я, глядя вдаль загадочным взором. -- Вам не кажется странным, что судьба свела нас вместе?
Она пожала плечами.
-- О, Господи! Мало ли с кем приходится ехать в пути.
-- Нет, нет! -- возразил я глухим голосом. -- Вы знаете, что такое Ананке?
-- Станция?
-- Нет-с, не станция. Это -- судьба, рок. По-гречески. Ни один человек не избежит Ананке. И вот, знаете ли вы (наклонившись к ней, я пронзительно заглянул ей в лицо), знаете ли вы, что у меня есть способность прозревать будущее: Ананке свела нас, и эта встреча будет для вас очень важной... Да-с. Решающей на всю жизнь. Сопротивляться? Бежать? Ха-ха-ха! Не поможет! Не-ет-с, голубушка, не отвертитесь...
-- Послушайте!..
-- Нет, вы послушайте. Слышите, как наверху гудит таинственный колокол: "Поздно! Поздно!"
-- Что вы такое там болтаете, навязчивый человек? -- вскричала она с заметным нетерпением. -- Предупреждаю, что, если вы позволите что-нибудь лишнее, я вас так отделаю, что долго не забудете.
"Какой трудный случай", -- подумал я. И досада охватила мое сердце.
"Если ты способна на драку, то и первый номер для тебя хорош", -- решил я, мужественно бросаясь в атаку.
-- Сударыня! -- сказал я. -- Жизнь прекрасна, пока мы молоды. Нужно торопиться ловить моменты счастья и, вообще... гм!.. Мы оба молоды, прекрасны -- почему бы нам и не быть счастливыми? Вы скажете -- "это грех!" Какой там грех, ведь, рая-то нет, а жизнь-то, она не ждет!
-- Вы просто глупый, развязный нахал и больше ничего, -- неожиданно сказала дама и злобно отвернулась к окну.
Тут и меня разобрала злость. "Видно, матушка, подумал я, тебе захотелось попробовать номера второго?!"
Я сбросил с себя маску галантного человека, засунул руки в карманы, откинулся на спинку дивана, положил ногу на ногу и, прищурившись, процедил:
-- Ну, довольно, миленькая моя! Терпеть не могу, когда ломаются. Покуражилась, и довольно! Ведь вы на нашего брата, мужчину, летите -- ха-ха! -- как мухи на мед. Кажется, я тебя раскусил -- мы с тобой одного поля ягоды! Поцелуй-ка меня, пока я тебя не поколотил, как следует! А если что, так ведь я придушить тебя могу. Го-го! Не впервой.
-- Не думаю, чтобы вы были сумасшедший или пьяный, -- сказала она, с поразительным хладнокровием осматривая мою цинично изогнувшуюся на диване фигуру. -- Просто вы мелкий наглец, пользующийся тем, что женщина одна, и никто из присутствующих не может за нее заступиться. Но все-таки даю слово -- я вас ни капельки не боюсь... Вы мне просто жалки.
Я постепенно согнал со своего лица залихватское апашское выражение, расправил морщины цинично прищуренного глаза и, покраснев, как вишня, потупил голову.
В это время мне подвернулся под руку "третий номер" своеобразного кодекса, преподанного Волокитой.
-- Извините, -- сказал я. -- Я просто хотел вас испытать. Вы, однако, оказались самой ординарной натурой, которые мне приходилось встречать сотнями.
-- А что же вы думали: я сейчас же и повисну у вас на шее?
Я пренебрежительно пожал одним плечом.
-- На шее? О, некоторые женщины думают, что это для мужчины верх удовольствия. Боже мой! Как трудно встретить оригинальную, своеобразную натуру...
-- Если вы ее ищете таким способом, то...
-- Да? Вы так уверены, что я именно искал такую оригинальную натуру в вас? Правда, личико у вас довольно миловидное, свежий цвет лица, -- но ведь у тысяч женщин можно найти это. Неужели вы серьезно думаете...
-- Оставьте меня в покое. Ничего я не думаю! Если вы не перестанете болтать, я перейду в другое купе.
Мы замолчали.
Пожалуй, подумал я, мне не следовало обрушивать на нее сразу все номера. Я, как неопытный слесарь, которому поручили открыть замок, сразу растерялся и стал хвататься за все инструменты, ни один не попробовав толком. Я ее запугал этим водопадом противоположностей... Может быть, если бы я обратил большее внимание на номер четвертый, все было бы благополучно... Ба! Впрочем, у меня есть еще в запасе номер пятый. Говорят, некоторые женщины ревнивы до сумасшествия.
-- Сейчас, -- вслух сказал я, -- на станции мне удалось видеть прехорошенькую барышню. Она на меня посмотрела довольно жгуче, а когда я, проходя, нечаянно толкнул ее плечом, она засмеялась.
Моя спутница промолчала.
"Молчишь! Подожди же!"
Я сделал вид, что вынимаю из жилетного кармана часы, и вместе с часами вынул сложенное вчетверо письмо, которое сейчас же упало на пол.
-- Ах, -- сконфуженно сказал я. -- Письмо! Ради Бога, не дотрагивайтесь до него. Его нельзя читать... Гм! Уверяю вас, что я этой женщины не знаю. Мало ли кто и что захочет мне писать. Если бы это писал я, а за других я не отвечаю. Нет, ни за что я не дам вам его прочесть!
Я схватил письмо и изорвал, хотя дама не выражала никакого поползновения "ревниво схватить и прочесть оброненное письмо".
Наоборот, она медленно встала и потянулась за своим саком, приговаривая:
-- О, Господи, какой кретин! Какое невероятное дерево!
-- Позвольте, я вам помогу!
-- Не надо!
-- Еще раз спрашиваю вас: знаете, что такое Ананке? Уходите? Сударыня, жизнь коротка, и нужно ловить... Нет, ты меня поцелуешь, или удар ножом образумит тебя, негод...
В отчаянии я пустил в ход все номера сразу; но она взяла свой сак и, оттолкнув меня, выскочила из купе.
-- Счастье твое, моя милая, -- подумал я, -- что я не успел узнать номера седьмого. Повертелась бы ты тогда... Проклятый Волокита! Сообщил мне разную мелкую чепуху, а главного-то и не сказал!..
Глава III. Номер седьмой
Если судьба столкнула двух людей один раз, то она обязательно столкнет их и второй. То, что называется Ананке.
Вторая моя встреча с Волокитой была еще молниеноснее первой...
Именно, мой поезд должен был через пять минут отойти на север, а Волокитин через полминуты -- на юг. Оба поезда стояли рядышком, и когда я выглянул в окно, первое, что мне бросилось в глаза -- это Волокита, высунувшийся из окна вагона своего поезда.
-- А, здравствуйте, -- сказал он.
-- Слушайте -- отчаянно крикнул я. -- Ради всего святого! Вы мне тогда обещали сообщить самый главный номер, седьмой, -- да так и сбежали, не сказав.
-- Сделайте одолжение! Дело в том...
Но в это время Волокитин поезд свистнул, вздрогнул и двинулся.
-- Ради Бога! Умоляю! -- взревел я, высовываясь чуть не по пояс из окна. -- В двух словах!
Однако он не успел сказать мне и одного слова. Наоборот, откинулся в глубь вагона, и только рука его, высунувшись из окна, завертелась во все стороны.
Я всмотрелся: между большим и указательным пальцем Волокитиной руки была зажата какая-то вещица, очень похожая на золотую монету.