I
Однажды в саду на даче я возился и бегал с крошечной девочкой лет четырех.
Ее маленькие ножки не знали устали -- она носилась по дорожкам, как вихрь, а я, большой, сильный, здоровый человек, запыхался и, опустившись на зеленую скамейку, решил не двигаться с места, какие бы соблазны мне ни сулили.
-- Слушай! -- сказала девочка, раскачивая мою бессильно свисшую руку. -- Пойдем...
-- Куда?
-- Туда... К старой калитке. Где много деревов.
-- Зачем?
-- Там веревка висит.
-- Так что ж из этого?
-- Ты поднимешь меня до веревки, а я буду ее дергать.
Она не любила сложных игр. Примитивная "игра с веревкой", сочиненная ею полчаса тому назад, приводила ее в восторг.
-- Подумаешь, как весело! -- скептически проворчал я.
-- Да пойдем!
-- Не хочу.
-- Да пойде-е-ем!
-- Ни за что.
-- Да почему?
-- Боюсь.
-- Чего?
Я подумал немного и лениво сказал:
-- Разбойников.
-- Ничего. Пойдем.
-- Ишь ты, какая ловкая -- "пойдем". А что, если разбойники выскочат из кустов да начнут нас убивать?
-- Не бойся. Может, не убьют.
Я опустился со скамейки на песок, спрятал голову в руки и захныкал:
-- Бою-юсь! Они меня убьют...
Глубокая нежность засветилась в ее взгляде. Она долго гладила меня крошечной, неуверенной ручонкой по голове, потом потрепала по плечу и покровительственно сказала:
-- Ничего, пойдем! Я тебя спасу.
В это время она, вероятно, очень меня любила своим детским сердечком -- большого, трусливого, беспомощного... Она думала, что ее рука -- единственная для меня опора в этом жестоком свете. И был, вероятно, в ее чувстве ко мне легкий оттенок презрения -- презрения культурного, уверенного в безопасности человека к пугливому суеверному дикарю.
Ниже я скажу, по какому случаю вспомнился мне этот пустяковый разговор с четырехлетней девочкой...
Сидя в обществе четырех человек, я среди разговора сообщил:
-- Я еду в Крым.
Елена Николаевна сказала:
-- Неужели? Я тоже еду в Крым. Вы когда?
-- В конце этой недели.
-- Боже мой! Но ведь я то же самое! Вы через Одессу или прямо?
-- Мне все равно. Могу через Одессу.
-- Прекрасно. Поедем вместе. Будет веселее. А то путешествовать женщине одной -- это такой ужас...
Я поклонился:
-- С удовольствием. Считайте меня своим спутником!
Мой друг Переплетов заерзал на месте, с участием взглянул на меня и, встав с места, сделал мне незаметный знак, чтобы я последовал за ним.
-- Что такое? -- спросил я, когда мы вышли.
-- Милый мой! Да ты с ума сошел... Зачем ты навязал себе на шею эту бабу?
-- А ведь прехорошенькая, не правда ли?
-- Тем хуже! Путешествие с хорошенькой женщиной?!
Голос его зазвучал пророчески:
-- Отныне ты не будешь знать ни дня, ни часа! Ты будешь ее лакеем, горничной, носильщиком, кормильцем и поильцем. Ты будешь отвечать за все забытые ею вещи, за опоздание на поезд, за отсутствие свободных мест, за то, что дует из окна, или за то, что жарко. Рано утром ты должен разыскивать для нее мыло и зубной порошок, который она забыла, и бегать на станцию за чаем. Ночью ты должен будешь сторожить, чтобы никто не вошел в купе, а также поправлять ей плед, которым она покрыта и который сползает у нее ежеминутно. В 4 часа утра у нее разболятся зубы и ты побежишь за лекарством... О вещах ты должен заботиться -- о ее и о своих, номер в гостинице должен искать для нее и для себя, составлять меню обедов для нее и для себя... Нет, ты форменный глупец.
Я вздохнул, улыбнулся, и на моем лице разлилось выражение кротости (я видел это в зеркале...).
-- Ничего... Что ж делать!.. Ей-богу, это не так страшно.
-- Да? Ну, посмотрим...
Голос его звучал сухо, зловеще.
Сговорились ехать в субботу, в 11 часов вечера.
II
До отхода поезда осталось двадцать минут. Я приехал с чемоданом, сунул его под диван в буфете первого класса, а сам отправился бродить по огромному залу третьего класса.
-- Боже мой! Вот он где, -- раздался сзади меня знакомый голос. -- А я-то вас ищу-ищу -- весь вокзал обегала.
-- А-а, здравствуйте. Как поживаете?
-- Почему вы здесь? Что вы тут делаете?
-- А не знаю... Вижу какое-то помещение -- дай, думаю, зайду сюда.
-- Билеты-то вы взяли?
-- Какие билеты? -- удивился я.
-- Да позвольте... Что ж мы поедем по метрическому свидетельству, что ли?
-- Положим, верно, -- согласился я после небольшого раздумья, -- билеты-то взять бы не мешало...
-- Так возьмите!!..
-- Да где же их взять? Я не знаю, где касса.
-- Вот еще дитя беспомощное! Скажите носильщику -- он и купит!
-- А если он убежит с деньгами?
-- А номер его для чего же?
-- Но-омер? А кто мне поручится, что я через минуту не забуду номера. Признаться, память у меня возмутительная.
-- Если плохая память -- запишите!!
-- Вот-то жалость! У меня нет карандаша.
-- О боже! Честное слово, мы рискуем опоздать.
-- Да, знаете ли... Ничего нет легче этого. Да вот, кажется, и первый звонок...
Она всплеснула руками и метнулась в сторону.
-- Стойте здесь! Носильщика уже поздно... сама возьму!
-- Ладно. А я пока буду следить за звонками.
Принятые мною на себя обязанности не утомили меня. Я лениво глазел на бешено несущуюся публику и нетерпеливо ждал свою спутницу.
-- Опять зазевались! Ну, бежим скорее... Сейчас будет второй звонок.
Она побежала вперед, я за ней.
-- А где ваши вещи?
-- Я засунул их под диван в буфетной. Я думаю, после можно их будет достать.
-- Когда после? Сию секунду бегите... Да не туда, не в ту сторону! Буфет -- здесь!
-- А как же я... вас потом найду?
-- Да что вы... трехлетнее дитя, что ли? Однако компаньона я себе нашла... Ну, бегите скорей в буфет -- я вас тут подожду...
-- Только вы ж не уходите отсюда... а то я...
-- Ради бога, скорее!
Я схватил чемодан и мы понеслись на перрон.
-- Где наш поезд? -- спросила она, переводя дух.
-- Я думаю, этот. Ай-я-яй, какой маленький...
-- Это отцепленный вагон, глупый вы человек. А нам нужен поезд! Вот и мой носильщик, кстати. Где поезд в Одессу?
-- Пожалуйте!
Впереди шла Елена Николаевна, отыскивая наш вагон, за ней обремененный коробками и саквояжами носильщик, а сзади -- я, беззаботно помахивая своим чемоданчиком.
Сели вовремя -- через минуту поезд двинулся.
Елена Николаевна обмахнула платком разгоряченное лицо и, улыбнувшись, спросила:
-- Как вы думаете, если бы не я -- уехали бы мы сегодня?
-- Ни за что, -- уверенно сказал я. -- Я удивляюсь, как вы так хорошо разбираетесь в этих железнодорожных штучках.
-- В каких штучках?
-- Вот в этих билетах, носильщиках, поездах... тут сам черт ногу сломит.
III
Полчаса прошло в дружеском разговоре. Я сказал:
-- А мне хочется есть.
-- О чем же вы раньше думали, на вокзале?
-- Забыл.
-- Эх вы! Впрочем, вероятно, скоро будет буфетная станция... Посмотрите путеводитель.
-- Да у меня его нет...
-- У меня есть. Берите.
Я взял в руки путеводитель и повертел его в руках.
-- Ого, какой толстый... Воображаю, сколько тут буфетных станций!
Развернул, стал перелистывать, вздохнул.
-- В три часа утра будет станция. Не дождаться...
-- Какая станция?
-- Териоки...
-- Что-о? Вы какую дорогу смотрите?
-- Вот... желтые такие листочки...
-- Ах ты господи! Вам няньку нужно... В путеводителе не можете разобраться!
-- Хотел бы я видеть человека, который в нем разбирается! -- недоверчиво сказал я.
-- Подумаешь, трудность. Дайте-ка мне... Вот! Через сорок минут вы можете закусить... Поезд стоит восемь минут.
-- Не успею... Я всегда запутываюсь в этих минутах.
-- Ну, ладно... Выйдем вместе.
Я подпер рукой подбородок и принял сиротливую позу. Елена Николаевна участливо взглянула на меня.
-- Как же вы вообще живете, большое дитя, если ничего не понимаете, всюду опаздываете и теряетесь в самых пустых случаях?
-- Да и плохо живу, -- прошептал я со скрытым страданием в голосе. -- Папа у меня умер, мама далеко... А тут всюду какието номера, звонки, все кричат, бегут... Хорошо, что я с вами поехал...
-- Ну, ничего, -- успокоительно сказала она. -- Ничего, мой большой ребеночек. Как-нибудь доедем. Вы где предпочитаете спать: на верхней койке или на нижней? Надеюсь, уступите мне нижнюю?
-- Уступлю, конечно. Только я уж извиняюсь, что ночью разбужу вас...
-- Чем?
-- Упаду. Я ночью всегда ворочаюсь с боку на бок и, разметавшись, обязательно падаю.
-- Гм... Ну, ладно... Спите внизу. Как-нибудь устроимся... Ах вы, беспомощное существо!
Она шутливо погладила меня по голове, и в голосе ее прозвучала материнская нежность и снисходительность к слабому.
IV
Никогда мне не приходилось путешествовать с таким комфортом и спокойствием, как в этот раз.
Я чувствовал себя маленьким любимым ребенком, о котором всегда позаботятся, которого не дадут в обиду, накормят, убаюкают и приласкают. Мой большой рост, густой голос и широкие плечи не служили препятствием этому.
Моя спутница укладывала меня спать, поправляла сползавший плед, гасила свет, когда я засыпал, и будила утром, когда была остановка на большой станции, чтобы я мог напиться кофе, который она разыскивала с помощью проводника вагона.
Ее тешило, когда я, просыпаясь, тер кулаками глаза, потягивался, как ребенок, и щурился от сильного света.
-- А-а, -- покровительственно говорила она. -- Бэбэ проснулось? А для бэбэ уже готов кофе.
Я был рад, что разбудил в ней материнские инстинкты. Мой чемодан потихоньку приютился около ее вещей, и его всегда на пересадках переносили вместе с картонками и саквояжами, а я шел сзади и насвистывал, поглядывая по сторонам.
Озабоченная Елена Николаевна шагала впереди, изредка оглядывалась и с беспокойством говорила:
-- Вы тут? Смотрите не потеряйтесь. Я пойду купить вам апельсинов, а вы постойте тут и никуда не отходите, как вчера, когда я чуть не опоздала из-за вас на поезд.
-- Куда я там отойду, -- капризно возражал я.
-- Знаю, знаю. За вами, как за малюткой нужно.
В Одессе она сама отыскала гостиницу, заказала для меня ванну и составила меню превкусного ужина.
А на пароходе, когда мы ехали в Севастополь, она, укладывая меня спать и поправляя одеяло, потрепала меня по щеке и незаметно перекрестила...
Когда мы возвращались в Петербург, я телеграфировал Переплетову, чтобы он нас встретил.
Было так: едва поезд остановился, я выскочил из вагона и бросился в объятия Переплетова.
-- Пальто! -- закричала встревоженная Елена Николаевна, выглядывая из окна. -- Я вовсе не хочу, чтобы вы простудились... Наденьте пальто! Кстати, какой номер вашего домашнего телефона? Я буду с вокзала звонить к себе, кстати позвоню и к вам, чтобы приготовили вам закусить -- вы с утра почти ничего не ели.
Изумленный взгляд Переплетова очень потешил меня.
Елена Николаевна вышла вслед за носильщиком, груженная двумя картонками. Спросила, поправляя мне галстук:
-- Ничего не забыли? Вторая шляпа в чемодане?
-- Да...
-- Книги взяли? Палку захватили?
-- Да, да...
-- Ну, значит, все. Пока прощайте.
-- А... вещи? -- спросил сбитый с толку Переплетов. -- Где твои вещи? Чемодан?
-- Он у меня, -- улыбнулась Елена Николаевна. -- Да где ему там самому с вещами возиться -- сущий ребенок... он их еще потеряет. Я пришлю их к нему на квартиру с прислугой...
Переплетов сказал:
-- Я сошел с ума.