Возвращаясь по вечерам в свой запущенный, пустынный дом, я уже привык к этим трем парам тусклых, стеклянных глаз, внимательно следивших с верхней площадки лестницы за тем, как я подымался на второй этаж, открывал ключом дверь в свою холодную, неуютную комнатку и шарил спички на ночном столике.
Три пары глаз следили за мной вплоть до того момента, когда я захлопывал дверь... Вслед за тем над моей головой раздавались робкие, тихие шаги, заглушённый шепот, капризный визг малютки -- и все смолкало.
Это были три обыкновенных безобидных привидения из числа тех, которые водятся в старых, полуразрушенных домах: вероятно, муж, жена и их малютка-привидеыш -- крохотное смешное существо в коротеньком, потертом балахончике, с кривыми ногами и прозрачным, печальным личиком.
Мне иногда хотелось приласкать его, но он был пуглив, как мышонок, и стоило только ему заметить мой ободряющий жест, как он с визгом убегал под защиту отца -- унылого, сосредоточенного привидения, которое вечно шепталось о чем-то с женой и сокрушенно качало прозрачной, худой головой, цвета морской воды.
Иногда, открыв внезапно дверь, я заставал их за невинной забавой, которая, очевидно, доставляла некоторое удовольствие маленькому привидению: стоя на верхней площадке лестницы, мать сажала малютку верхом на перила, и он с тихим визгом съезжал вниз -- прямо в объятия отца.
Но стоило только им заметить меня, как они подхватывали сына под руки и поспешно убегали с самым смущенным видом.
А в общем мы не могли пожаловаться друг на друга... Жили, как добрые соседи. Я не мешал им, они не шатались ко мне, не смущали мой покой и не мешали мне работать...
-----
"24 декабря меня не пустили в трактир, в котором я привык проводить свои вечерние досуги за чашкой кофе и бутылкой коньяку.
Я долго стучал в закрытые ставни и раздраженно кричал:
-- Пустите меня! О, черт возьми!.. Пустите вы меня или нет?! Что это за новости, в самом деле?
После моих долгих криков и проклятий дверь наконец приоткрылась, и выглянувший слуга сказал:
-- Извините, господин, но сегодня канун праздника и наше заведение совсем закрыто.
-- А куда же мне деваться? -- сердито заревел я. -- Куда я пойду в этой проклятой дыре?
-- Это нас не касается-с.
Я поднес к его лицу сжатый кулак.
-- А хочешь ты, чтобы это тебя коснулось, паршивец? Ну черт с вами. Я не пойду в ваш проклятый вертеп. Но только условие: вынеси мне бутылку коньяку и стаканчик... я отправлюсь домой! Чтоб вам всем сгнить до завтра!
Я был разъярен, вероятно, больше, чем того требовали обстоятельства, но нужно же понять и меня: вместо долгой задушевной беседы в теплой накуренной комнате с несколькими радушными завсегдатаями, мне предстояло провести целый вечер и ночь в одиночестве в холодной, угрюмой комнате старого дома. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поднимаясь по лестнице, я опять заметил три пары стеклянных глаз, молча следивших за моими движениями. Мальчишка просунул ужасную бледную голову сквозь колонки перил и моргал глазами застенчиво и часто.
Я вошел в комнату, заперся, налил стаканчик вина и опустил со стоном голову: одиночество подошло ко мне и стало грызть мое сердце, мою голову, мой мозг.
-- Ба! -- проворчал я, сжимая горячие виски. -- А не отправиться ли мне к соседям? Все равно, если я сегодня ночью повешусь -- завтра, наверное, уже попаду в ихние друзья дома.
Я опустился на кровать и стал рассуждать так:
-- Удобно ли это? Как они взглянут на мой визит?.. Впрочем, будем рассуждать так: если, вообще, привидения иногда являются человеку, то почему человек не может явиться привидениям? Сегодня, кажется, ночь таких появлений. Если они, эти профессионалы, забыли свой обычный долг вежливости -- мое дело напомнить им об этом.
Я захватил под мышку бутылку коньяку, сунул в карман стаканчик и, пригладив машинально волосы, побрел вверх по дряхлой, скрипучей, как старуха, лестнице.
-----
Они жили на чердаке в восточном углу, за старым поломанным комодом красного дерева.
Когда я вошел, все трое, освещенные луной, стояли у слухового окна и рассматривали какого-то паука, которого держал на ладони отец семейства.
Кажется, они испугались, увидев меня: малютка тихонько пискнул и сел на пол, а мать и отец обвили руками плечи друг друга и, сдвинувшись ближе, попятились. Вероятно, произошло то замешательство, которое случается при появлении среди людей призрака.
-- Здорово, милые соседи, -- успокоительно сказал я, ставя бутылку на старый комод. -- Как видите -- хе-хе -- гора пришла к Магомету.
Не думаю, чтобы это были интеллигентные призраки. Они меня не поняли. Отец семейства тихо сказал:
-- Да... Здравствуйте... Какой Магомет?
-- Ничего, это так говорится. Как поживаете, дорогая хозяйка? Довольны ли помещением?
-- Ах нет, -- возразила она, поднимая ребенка с пола.
-- Очень плохо.
-- Сыро?
-- Ах, что вы... Наоборот, очень сухо. Посудите сами, как же мальчику жить в сухом месте? Он и так у нас такой слабенький...
Слова эти привели меня в недоумение, но я сделал вид, что понял ее, и утвердительно сказал:
-- Так, так... И потом, вероятно, эта проклятая темнота...
-- Проклятая темнота? Да ее нет совсем. Ну как ребенок, спрошу я вас, может жить на свету, да еще на этом проклятом свежем воздухе, который всякого призрака губит хуже, чем дневной свет. У нас тут неподалеку есть двоюродный брат с женой -- тем повезло так повезло... Со стен вода течет, как водопад, -- паутина, пыли по горло и темнота кромешная.
Я решительно не мог взять в толк, о чем говорит эта болтливая баба. А когда она замолкла, вышло еще хуже: я не знал, о чем говорить с угрюмой семейкой, сидевшей передо мной.
-- Вот пишу теперь пьесу, -- сказал я в припадке откровенности. -- Весной, вероятно, поставлю.
Отец семейства постучал рассеянно, равнодушно по застонавшему комоду и спросил:
-- Мокриц любите?
-- А на что они мне, -- не менее равнодушно возразил я. -- Бог с ними.
-- Плохо в нынешнем году. Осень была сухая и ребенку есть нечего: ни одной мокрицы.
-- Если бы вы прочли мою статью о рациональном питании...
-- Хоть бы пауки были, -- сказала печально жена.
-- А то ни тех ни других. Не все же мальчику плесень со стен слизывать.
В полном изумлении посмотрел я на нее.
-- Да зачем... плесень слизывать?
-- То-то и я говорю. Разве это еда? Уж о сороконожках и говорить нечего -- их днем с огнем не сыщешь.
Я чувствовал себя в самом глупом положении: нужно было как-нибудь вытягивать разговор, но собеседники мои давали такие странные реплики, что я ежеминутно рисковал попасть впросак.
-- Вчера я читал книгу: чудеса загробного мира -- я думаю, сюжет очень для вас интересный...
-- Дайте нам вашу книгу, -- сказала мать, -- пусть ребенок пососет ее.
-- Эта книга не для того, сударыня, -- сухо возразил я, -- чтобы сосать ее. Книги читают.
-- Вот так-так, -- ехидно улыбнулась мать. -- Книжку для дитенка жалеют! Хорошие люди...
Мне сразу как-то сделалось смертельно скучно с этой троицей, для которой сороконожки были идеалом роскоши, а паутина -- лучшей частью меблировки.
Было очевидно, что мы говорим на разных языках... Я думал, что они заинтересуются моей пьесой -- они не интересовались. Надеялся, что их заинтересует человеческое мнение о загробном мире -- они посмотрели на книгу, трактующую об этом вопросе, как на предмет насыщения своего прожорливого отпрыска.
У нас были разные интересы, разные вкусы и противоположные взгляды на жизнь.
"Эти привидения не блещут умом, -- с горечью подумал я. -- Просто ограниченные, тупые, глупые люди".
Я встал, захватил свою бутылку и стал сухо прощаться.
Они меня не удерживали. Когда я спускался с лестницы, до меня донесся вопрос жены, очевидно обращенный к мужу:
-- Спрашивается, зачем этот осел притащился сюда?
-- Да... Тоски нагнал порядочно, -- хихикнул столбообразный супруг.
Вернулся я к себе в комнату в еще более скверном настроении, чем вышел давеча.
Выпил с горя весь коньяк и заснул...
-----
Теперь, когда я возвращаюсь по вечерам домой, за мной уже не следят три пары внимательных, любопытных глаз: мы, очевидно, хорошо раскусили друг друга.