С врунами у меня установились очень хорошие, истинно человеческие отношения: я их не осуждаю, всегда внимательно выслушиваю, не кричу на них, а изредка, в виде скромной приятельской подачки, даже делаю вид, что верю всему навранному и простодушно удивляюсь.
И за это вруны платят мне тоже полным доверием, любовью, считают меня "стоящим человеком" и иногда даже посвящают меня в свои профессиональные интересы, нужды и огорчения.
Да вот недавно один, например, -- прямо-таки чуть не плачет:
-- Плохие для нас времена пришли: прямо хоть не ври!
-- А что? -- сочувственно спросил я. -- Не верят, что ли?
-- Ну, что вы! Что значит -- не верят? Это даже отчасти хорошо, когда не верят, в этом есть какое-то острое, пикантное наслаждение -- вроде как охотнику с рогатиной в руке повозиться около крупного разъяренного медведя... Ревет, хочет тебя лапой достать -- и все дальше и дальше на рогатину лезет. Так и тут то же: сомневается, не верит, а ты его все уверяешь, все новые факты, все новые ссылки, все новые даты суешь ему в брюхо -- и вот, глядишь, уже трепещет он, обессиленный, на конце твоей рогатины -- поверил!! Нет, нам верят. Тут другая беда -- самая ужасная, которую можно только выдумать!
-- А что такое?
-- Удивляться перестали! Посудите сами -- что же мне за вкус врать, если никто не ахает, не удивляется. Скажешь ему "что-нибудь этакое", а он поднимет вялый равнодушный взор, тихо похлопает глазами и снова обратится к своим делам, как ни в чем не бывало. Вот, например, шел на днях в петербургской музыкальной драме гоголевский "Ревизор".
Я перебил его самым деловым образом:
-- Виноват, это вы врете или для дела говорите?
-- Для дела. И вот в сцене вранья, когда Хлестаков произносит свою знаменитую фразу: "На столе арбуз -- в 700 рублей арбуз!" -- вдруг с галерки голос: "А где это вы, товарищ, так дешево арбузы покупаете? Скажите мне, я, может быть, тоже куплю себе арбузик...". Так, можете себе представить, актер, игравший Хлестакова, выхватывает вдруг револьвер и бац в галерку!..
-- Ну, это вы уже врете!
-- Это уже вру. Правду сказать, он не стрелял в него, а схватил стул, да стулом на галерку ка-ак шваркнет!!
-- И это врете.
-- Ей-Богу, это уже не вру! Факт.
-- Брехня.
-- Да позвольте! Там даже в "Ревизоре" этом и слова такие есть: "Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать". Это, значит, когда мой актер бросил на галерку стул, -- городничий и скажи...
-- Городничий это говорит в первом акте, а Хлестаков врет в третьем.
-- Разве? Жалко. Да, я и позабыл: он стула в этого негодяя из публики не бросал. А просто протянул руку да хвать его за волосы..
-- Со сцены-то?! На галерку? Рукой? Послушайте... есть же всему границы...
-- Да, это я, кажется, хватил... А насчет арбуза -- ей-Богу, правда. Так вот посудите сами, может ли процветать наше искусство при таких условиях?
-- То есть искусство Гоголя или ваше искусство?
-- Наше. Когда я что-нибудь говорю -- ты удивляйся, подлец! Изумляйся! Не правда ли? А иначе я с тобой и разговаривать не хочу.
-- Они, может быть, -- сочувственно заметил я, -- потому и не удивляются, что вы им что-нибудь мало преувеличенное, очень уж правдоподобное подносите?
-- Правдоподобное? Нечего сказать, хорошего вы обо мне мнения. Да вот вам пример. Сообщаю я недавно одному тут человечку, что в Петербурге пуд дров 4000 рублей стоит. Знаете -- сказал я и сам рот раскрыл, сказал и сам отстранился немного: а вдруг трахнет? Ничего подобного! Проглотил как ни в чем не бывало, да еще и добавляет: "Да, говорит, ничего тут нет удивительного: если в Одессе пуд дров стоит 200 рублей, то в Совдепии наверное в 20 раз дороже". Каково мне это!
-- Да-с. Положеньице!
-- Тут уж я не выдержал. А знаете, говорю, кто такой Петлюра? Оказывается, это Керенский пробрался из-за границы, переоделся и действует под именем Петлюры. А Петлюры никакого и нет! Вы думаете, он удивился! Таковский! "Ну что ж, говорит, судя по тому, как по-дурацки ведет себя Петлюра, возможно, что это и есть Керенский". Да еще и острит: "По-моему, говорит, Керенский стоит бо-ольшой Петлюры". Ну, можно ли говорить с таким человеком? А ведь герой, полковник, семь Георгиев...
-- Врете.
-- Вру. Два Георгия. А ведет себя как мальчишка. Кстати, о мальчишках слышали? У Маруси Спиридоновой на прошлой неделе от Урицкого родился сын мальчишка.
-- А... Поздравляю, поздравляю.
Врун обхватил голову руками и зарыдал:
-- И вы... и вы туда же... Вот уж от вас я этого не ожидал. Сами знаете, что это -- невероятный, изумительный факт, потому что Урицкого ухлопали чуть не полтора года тому назад, а... где же изумление? Где столбняк?! Вместо этого дурацкое "поздравляю, поздравляю". На что мне ваше поздравляю? Ты удивись!
Рыдал он прегорько.
-- Боже, как тяжело... Как тяжело! На днях один тоже... Вздумал я его оглушить, ошеломить... "Знаете, говорю, с будущей недели каменный уголь будет стоить семьдесят пять рублей!". А он мне: "А-а... Поздравляю. Скажите, говорит, это... за фунт?".
Я смотрел на его скорбную склоненную голову и думал:
-- Вот еще одна несчастная жертва революции и экономической разрухи. А сколько вас таких, безвестных страдальцев, разбросано по лицу измученной родины?
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Юг, 1919, 20 ноября, No 96. Печатается впервые по тексту газеты.
См. комментарии к фельетону "Смерть Аркадия Аверченко".
У Маруси Спиридоновой на прошлой неделе от Урицкого родился сын мальчишка. -- О Марусе Спиридоновой см. комментарий к фельетону "Осенний мелкий дождичек". Урицкий Моисей Соломонович (1873-1918) -- с марта 1918 г. -- председатель Петроградской ЧК. Был убит 30 августа 1918 г. В этот же день в Москве произошло покушение на жизнь В.И. Ульянова; эти два события стали основанием для появления декрета СНК "О красном терроре" от 5 сентября 1918 г.