I
Знаменитый писатель Иван Перезвонов задумал изменить своей жене. Жена его была хорошей доброй женщиной, очень любила своего знаменитого мужа, но это-то, в конце концов, ему и надоело.
Целый день Перезвонов был на глазах жены и репортеров... Репортеры подстерегали, когда жена куда-нибудь уходила, приходили к Перезвонову и начинали бесконечные расспросы. А жена улучала минуту, когда не было репортеров, целовала писателя в нос, уши и волосы и, замирая от любви, говорила:
-- Ты не бережешь себя... Если ты не думаешь о себе и обо мне, то подумай о России, об искусстве и отечественной литературе.
Иван Перезвонов, вздыхая, садился в уголку и делал вид, что думает об отечественной литературе и о России. И было ему смертельно скучно.
В конце концов писатель сделался нервным, язвительным.
-- Ты что-то бледный сегодня? -- спрашивала жена, целуя мужа где-нибудь за ухом или в грудобрюшную преграду.
-- Да, -- отстраняясь, говорил муж. -- У меня индейская чума в легкой форме. И сотрясение мозга! И воспаление почек!!
-- Милый! Ты шутишь, а мне больно... Не надо так... -- умоляюще просила жена и целовала знаменитого писателя в ключицу или любовно прикладывалась к сонной артерии...
Иногда жена, широко раскрывая глаза, тихо говорила:
-- Если ты мне когда-либо изменишь -- я умру.
-- Почему? -- лениво спрашивал муж. -- Лучше живи. Чего там.
-- Нет, -- шептала жена, смотря вдаль остановившимися глазами. -- Умру.
-- Господи! -- мучился писатель Перезвонов. -- Хотя бы она меня стулом по голове треснула или завела интригу с репортером каким-нибудь... Все-таки веселее!
Но стул никогда не поднимался над головой Перезвонова, а репортеры боялись жены и старались не попадаться ей на глаза.
II
Однажды была масленица. Всюду веселились, повесничали на легкомысленных маскарадах, пили много вина и пускались в разные шумные авантюры...
А знаменитый писатель Иван Перезвонов сидел дома, ел домашние блины и слушал разговор жены, беседовавшей с солидными, положительными гостями.
-- Ване нельзя много пить. Одну рюмочку, не больше. Мы теперь пишем большую повесть. Мерзавец этот Солунский!
-- Почему? -- спрашивали гости.
-- Как же. Писал он рецензию о новой Ваниной книге и сказал, что он слишком схематизирует взаимоотношения героев. Ни стыда у людей, ни совести.
Когда гости ушли, писатель лежал на диване и читал газету.
Не зная, чем выразить свое чувство к нему, жена подошла к дивану, стала на колени и, поцеловав писателя в предплечье, спросила:
-- Что с тобой? Ты, кажется, хромаешь?
-- Ничего, благодарю вас, -- вздохнул писатель. -- У меня только разжижение мозга и цереброспинальный менингит. Я пойду пройдусь...
-- Как,-- испугалась жена. -- Ты хочешь пройтись? Но на тебя может наехать автомобиль или обидят злые люди.
-- Не может этого быть, -- возразил Перезвонов,-- до сих пор меня обижали только добрые люди.
И, твердо отклонив предложение жены проводить его, писатель Перезвонов вышел из дому.
Сладко вздохнул усталой от комнатного воздуха грудью и подумал:
-- Жена невыносима. Я молод и жажду впечатлений. Я изменю жене.
III
На углу двух улиц стоял писатель и жадными глазами глядел на оживленный людской муравейник.
Мимо Перезвонова прошла молодая, красивая дама, внимательно оглядела его и слегка улыбнулась одними глазами.
-- Ой-ой, -- подумал Перезвонов. -- Этого так нельзя оставить... Не нужно забывать, что нынче масленица -- многое дозволено.
Он повернул за дамой и, идя сзади, любовался ее вздрагивающими плечами и тонкой талией.
-- Послушайте... -- после некоторого молчания сказал он, изо всех сил стараясь взять тон залихватского ловеласа и уличного покорителя сердец. -- Вам не страшно идти одной?
-- Мне? -- приостановилась дама, улыбаясь. -- Нисколько. Вы, вероятно, хотите меня проводить?
-- Да, -- сказал писатель, придумывая фразу попошлее. -- Надо, пока мы молоды, пользоваться жизнью.
-- Как? Как вы сказали? -- восторженно вскричала дама. -- Пока молоды... пользоваться жизнью. О, какие это слова! Пойдемте ко мне!
-- А что мы у вас будем делать? -- напуская на лицо циничную улыбку, спросил знаменитый писатель.
-- О, что мы будем делать!.. Я так счастлива. Я дам вам альбом -- вы запишете те прекрасные слова, которыми вы обмолвились. Потом вы прочтете что-нибудь из своих произведений. У меня есть все ваши книги!
-- Вы меня принимаете за кого-то другого, -- делаясь угрюмым, сказал Перезвонов.
-- Боже мой, милый Иван Алексеевич... Я прекрасно изучила на вечерах, где вы выступали на эстраде, ваше лицо, и знакомство с вами мне так приятно...
-- Просто я маляр Авксентьев, -- резко перебил ее Перезвонов. -- Прощайте, милая бабенка. Меня в трактире ждут благоприятели. Дербалызнем там. Эх, вы!!
IV
-- Прах их побери, так называемых, порядочных женщин. Я думаю, если бы она привела меня к себе, то усадила бы в покойное кресло и спросила -- отчего я такой бледный, не заработался ли? Благоговейно поцеловала бы меня в височную кость, а завтра весь город узнал бы, что Перезвонов был у Перепетуи Ивановны... Черррт! Нет, Перезвонов... Ищи женщину не здесь, а где-нибудь в шантане, где публика совершенно беззаботна насчет литературы.
Он поехал в шантан. Разделся, как самый обыкновенный человек, сел за столик, как самый обыкновенный человек, и ему, как обыкновенному человеку, подали вина и закусок.
Мимо него проходила какая-то венгерка.
-- Садитесь со мной, -- сказал писатель. -- Выпьем хорошенько и повеселимся.
-- Хорошо, -- согласилась венгерка. -- Познакомимся, интересный мужчина. Я хочу рябчиков.
Через минуту ее отозвал распорядитель.
Когда она вернулась, писатель недовольно спросил:
-- Какой это дурак отзывал вас?
-- Это здесь компания сидит в углу. Они расспрашивали, зачем вы сюда приехали и о чем со мной говорили. Я сказала, что вы предложили мне "выпить и повеселиться". А они смеялись и потом говорят: "эта Илька всегда напутает. Перезвонов не мог сказать так!"
-- Черррт! -- прошипел писатель. -- Вот что, Илька... Вы сидите -- кушайте и пейте, а я расплачусь и уеду. Мне нужно.
-- Да расплачиваться не надо, -- сказала Илька. -- За вас уже заплачено.
-- Что за глупости?! Кто мог заплатить?
-- Вон тот толстый еврей -- банкир. Подзывал сейчас распорядителя и говорит: "За все, что потребует тот господин, -- плачу я! Перезвонов не должен расплачиваться". Мне дал пятьдесят рублей, чтобы я ехала с вами. Просил ничего с вас не брать.
Она с суеверным ужасом посмотрела на Перезвонова и спросила:
-- Вы, вероятно... переодетый пристав?..
Перезвонов вскочил, бросил на стол несколько трехрублевок и направился к выходу.
Сидящие за столиками посетители встали, обернулись к нему, и -- гром аплодисментов прокатился по зале... Так публика выражала восторг и преклонение перед своим любимцем, знаменитым писателем.
Бывшие в зале репортеры выхватили из карманов книжки и, со слезами умиления, стали заносить туда свои впечатления. А когда Перезвонов вышел в переднюю, он наткнулся на лакея, который служил ему. Около лакея толпилась публика, и он продавал по полтиннику за штуку окурки папирос, выкуренных Перезвоновым за столом. Торговля шла бойко.
V
Оставив позади себя восторженно гудящую публику и стремительных репортеров, Перезвонов слетел с лестницы, вскочил на извозчика и велел ему ехать в лавчонку, которая отдавала на прокат немудрые маскарадные костюмы...
Через полчаса на шумном маскарадном балу в паре с испанкой танцевал веселый турок, украшенный громадными наклеенными усами и горбатым носом.
Турок веселился вовсю -- кричал, хлопал в ладоши, визжал, подпрыгивал и напропалую ухаживал за своей испанкой.
-- Ходы сюда! -- кричал он, выделывая ногами выкрутасы. -- Целуй менэ, барышна, на морда.
-- Ах, какой вы веселый кавалер, -- говорила восхищенная испанка. -- Я поеду с вами ужинать!..
-- Очин прекрасно, -- хохотал турок, семеня возле дамы. -- Одын ужин -- и никаких Перезвонов!
Было два часа ночи.
Усталый, но довольный Перезвонов сидел в уютном ресторанном кабинете, на диване рядом с хохотушкой-испанкой и взасос целовался с ней. Усы его и нос лежали тут же на столе, и испанка, шутя, пыталась надеть ему турецкий нос на голову и на подбородок.
Перезвонов хлопал себя по широким шароварам и пел, притоптывая:
-- Ой, не плачь, Маруся -- ты будешь моя!
Кончу мореходку, женюсь я на тебя...
Испанка потянулась к нему молодым теплым телом.
-- Позвони человеку, милый, чтобы он дал кофе и больше не входил... Хорошо?
Перезвонов потребовал кофе, отослал лакея и стал возиться с какими-то крючками на лифе испанки...
VI
В дверь осторожно постучались.
-- Ну? -- нетерпеливо крикнул Перезвонов, -- нельзя!
Дверь распахнулась, и из нее показалась странная процессия... Впереди всех шел маленький белый поваренок, неся на громадном блюде сдобный хлеб и серебряную солонку с солью. За поваренком следовал хозяин гостиницы, с бумажкой в руках, а сзади буфетчица, кассир и какие-то престарелые официанты.
Хозяин выступил вперед и, утирая слезы, сказал, читая по бумажке:
-- "Мы счастливы выразить свой восторг и благодарность гордости нашей литературы, дорогому Ивану Алексеичу, за то, что он почтил наше скромное коммерческое учреждение своим драгоценным посещением, и просим его от души принять по старорусскому обычаю хлеб-соль, как память, что под нашим кровом он вкусил женскую любовь, это украшение нашего бытия"...
В дверях показались репортеры.
VII
Вернувшись домой, Перезвонов застал жену в слезах.
-- Чего ты?!
-- Милый... Я так беспокоилась... Отчего ты такой бледный?.. Я думала -- ушел... Там женщины разные!.. Масленица... Думаю, изменит мне...
-- Где там! -- махнув рукой, печально вздохнул знаменитый писатель. -- Где там!