ТАЙНА

I

Он уверял меня, что с детства у него были поэтические наклонности.

-- Понимаешь -- я люблю все красивое!

-- Неужели? С чего же это ты так? -- спросил я, улыбаясь.

-- Не знаю. У меня, вероятно, такая душа: тянуться ко всему красивому...

-- В таком случае, я подарю тебе книжку моих стихов!!

Он не испугался, а сказал просто:

-- Спасибо.

Я спросил как можно более задушевно:

-- Ты любишь ручеек в лесу? Когда он журчит? Или овечку, пасущуюся на травке? Или розовое облачко высоко-высоко... Так, саженей в 60 высоты?

Глядя задумчивыми, широко раскрытыми глазами куда-то вдаль, он прошептал:

-- Люблю до боли в сердце.

-- Вот видишь, какой ты молодец. А еще что ты любишь?

-- Я люблю закат на реке, когда издали доносится тихое пение... Цветы, окропленные первой чистой слезой холодной росы... Люблю красивых, поэтичных женщин и люблю тайну, которая всегда красива.

-- Любишь тайну? Почему же ты мне не сказал этого раньше? Я бы сообщил тебе парочку-другую тайн... Знаешь ли ты, например, что между женой нашего швейцара и приказчиком молочной лавки что-то есть? Я сам вчера слышал, как он делал ей заманчивые предложения...

Он болезненно поморщился.

-- Друг! Ты меня не понял. Это слишком вульгарная, грубая тайна. Я люблю тайну тонкую, нежную, неуловимую. Ты знаешь, что я сделал сегодня?

-- Ты сделал что-нибудь красивое, поэтичное, -- уверенно сказал я.

-- Вот именно. Сейчас мы едем к Лидии Платоновне. И знаешь, что я сделал?

-- Что-нибудь красивое, поэтичное?

-- Да! Я купил букет роскошных белых роз и отослал его Лидии Платоновне инкогнито, без записки и карточки. Это маленькая грациозная тайна. Я люблю все грациозное. Цветы, окропленные первой чистой слезой холодной росы... И неизвестно от кого... это тайна.

-- Так вот почему ты продал свой турецкий диван и синие брюки!

-- Друг, -- страдальчески сказал он. -- Не будем говорить об этом. Цветы... Из нездешнего мира... Откуда они? Из чистого горного воздуха? Кто их прислал? Бог? Дьявол?

Его глаза, устремленные к небу, сияли как звезды.

-- Да ведь ты не вытерпишь, проболтаешься? -- едко сказал я.

-- Друг! Клянусь, что я буду равнодушен и молчалив... Ты понимаешь -- она никогда не узнает, от кого эти цветы... Это маленькое и ужасное слово -- никогда. Nevermore {Никогда (англ.). }.

Когда мы сходили с извозчика, я подумал, что если бы этот человек писал стихи, они могли бы быть не более глупы, чем мои.

II

Мы вошли в гостиную, и хозяйка дома встретила нас такой бурной радостью и водопадом благодарностей, что я сначала даже отступил за Васю Мимозова.

-- Василий Валентиныч! -- воскликнула прелестная хозяйка. -- Признавайтесь... Это вы прислали эту прелесть?

Вася Мимозов изумленно отступил и сказал, широко открыв глаза:

-- Прелесть? Какую? Я вас не понимаю.

-- Полноте, полноте! Кто же другой мог придумать эту очаровательную вещь.

-- О чем вы говорите?

-- Не притворяйтесь. Я говорю об этом роскошном букете!

Взгляд его обратился по направлению руки хозяйки, и он закричал так, как будто первый раз в жизни видел букет цветов:

-- Какая роскошь! Кто это вам преподнес?

Хозяйка удивилась.

-- Неужели это не вы?

Без всякого колебания Вася Мимозов повернул к ней свое грустное, меланхолическое лицо и твердо сказал:

-- Конечно, не я. Даю вам честное слово.

Тут только она заметила меня и радушно приветствовала:

-- Здравствуйте! Это уж не вы ли сделали мне такой царский подарок?

Я отвернулся и, с деланным смущением, возразил:

-- Что вы, что вы!

Она подозрительно взглянула на меня.

-- А почему же ваши глазки не смотрят прямо? Признавайтесь, шалун!

Я глупо захохотал.

-- Да почему же вы думаете, что именно я?

-- Вы сразу смутились, когда я спросила.

Вася Мимозов стоял за спиной хозяйки и делал мне умоляющие знаки.

Я тихонько хихикал, смущенно крутя пуговицу на жилете:

-- Ах, оставьте.

-- Ну конечно же вы! Зачем вы, право, так тратитесь?!

Избегая взгляда Мимозова, я махнул рукой и беззаботно ответил:

-- Стоит ли об этом говорить!

Она схватила меня за руку.

-- Значит, вы?

Вася Мимозов с искаженным страхом лицом приблизился и хрипло воскликнул:

-- Это не он!

Хозяйка недоумевающе посмотрела на нас.

-- Так, значит, это вы?

Лицо моего приятеля сделалось ареной борьбы самых разнообразных страстей: от низких до красивых и возвышенных.

Возвышенные страсти победили.

-- Нет, не я, -- сказал он, отступая.

-- Больше никто не мог мне прислать. Если не вы -- значит, он. Зачем вы тратите такую уйму денег?

Я поболтал рукой и застенчиво сказал:

-- Оставьте! Стоит ли говорить о такой прозе. Деньги, деньги... Что такое, в сущности, деньги? Они хороши постольку; поскольку на них можно купить цветов, окропленных первой чистой слезой холодной росы. Неправда ли, Вася?

-- Как вы красиво говорите, -- прошептала хозяйка, смотря на меня затуманенными глазами. -- Этих цветов я никогда не забуду. Спасибо, спасибо вам!

-- Пустяки! -- сказал я. -- Вы прелестнее всяких цветов.

-- Merci. Все-таки рублей двадцать заплатили?

-- Шестнадцать, -- сказал я наобум.

Из дальнего угла гостиной, где сидел мрачный Мимозов, донесся тихий стон:

-- Восемнадцать с полтиной!

-- Что? -- обернулась к нему хозяйка.

-- Он просит разрешения закурить, -- сказал я. -- Кури, Вася, Лидия Платоновна переносит дым.

Мысли хозяйки все время обращались к букету.

-- Я долго добивалась от принесшего его: от кого этот букет? Но он молчал.

-- Мальчишка, очевидно, дрессированный, -- одобрительно сказал я.

-- Мальчишка! Но он старик!

-- Неужели? Лицо у него было такое моложавое.

-- Он весь в морщинах!

-- Несчастный! Жизнь его, очевидно, не красна. Ненормальное положение приказчиков, десятичасовой труд... Об этом еще писали. Впрочем, сегодняшний заработок поправит его делишки.

Мимозов вскочил и приблизился к нам. Я думал, что он ударит меня, но он сурово сказал:

-- Едем! Нам пора.

При прощании хозяйка удержала мою руку в своей и прошептала:

-- Ведь вы навестите меня? Я буду так рада! Merci за букет. Приезжайте одни.

Мимозов это слышал.

III

Возвращаясь домой, мы долго молчали. Потом я спросил задушевным тоном:

-- А любишь ты детскую елку, когда колокола звонят радостным благовестом и румяные детские личики резвятся около дерева тихой радости и умиления? Вероятно, тебе дорога летняя лужайка, освещенная золотым солнцем, которое ласково греет травку и птичек... Или первый поцелуй теплых губок любимой женщи...

Падая с пролетки и уже лежа на мостовой, я успел ему крикнуть:

-- Да здравствует тайна!