Как-то в дружеском разговоре его спросили:
-- Вы знаете, в каждом человеке есть какое-нибудь одно качество, которое резко выделяется на общем фоне; какое качество есть у вас?
Он поднял серые глаза, в которых застыла вековечная печаль, и скромно сказал:
-- Трудолюбие.
Все засмеялись.
-- Только-то? Ну, это маловато.
-- Ничего... Я очень доволен этим качеством, и с меня его хватит.
Человека, который обладал единственным качеством -- трудолюбием, -- звали Харлампьев. Он был маленький, хромой и всегда ходил с громадным зонтиком, который по росту был похож на его старшего брата. Жил тем, что писал в скучных газетах и журналах скучные статьи.
Впрочем, если бы он написал когда-нибудь нескучную статью -- ее бы не напечатали.
-----
Однажды, когда он сидел за утренним чаем, к нему пришел его приятель Волкодавский и, усевшись рядом, долго молчал.
-- Чего вы? -- спросил Харлампьев.
-- Я о вас сегодня слышал кое-что очень неприятное... Совсем я этого не думал и не мог предполагать.
Лицо у Волкодавского было расстроенное, нахмуренное.
-- А! -- хладнокровно сказал Харлампьев. -- Что же именно?
-- Помните, вы как-то говорили, что вы трудолюбивы... Мне рассказывали о такого сорта вашем трудолюбии, от которого лучше быть подальше. Знаете, что я слышал? Что вы в молодости служили в Харькове почтовым чиновником... И были настолько трудолюбивы, что ни одно простое письмо не доходило до адресата, потому что все марки сдирались, а письма уничтожались. Потом на каком-то денежном пакете вы попались уже серьезным образом и вам пришлось уйти с большими неприятностями... Сидели, кажется, в тюрьме... Как честный человек, я не пустил этот слух дальше, а принес его вам. И, как честный человек, считаю долгом спросить: "Правда ли это? Если это неправда, -- для меня будет особенным удовольствием пожать вашу руку. Если же правда..."
-- Постойте, -- поднимая загадочные глаза на Волкодавского, остановил его трудолюбивый Харлампьев. -- Не надо жать мне руку, а только скажите: от кого вы это слышали?
-- Я этого не могу сказать... Дал слово...
-- Послушайте, -- быстро потирая руки, сказал Харлампьев. -- Почему-то лицо, которое сообщило вам о моем прошлом, взяло с вас слово не называть его? Потому что боялось попасть в ответ? Это могло быть только в том случае, если ваше лицо само выдумало мое прошлое. В таком случае вам стыдно покрывать негодяя. Но я не думаю, чтобы то лицо выдумало. Оно от кого-то слышало -- я в этом уверен. В таком случае оно ничем не рискует, и я ему не причиню никакого вреда.
-- Вы правы, -- сказал прямолинейный Волкодавский. -- Я слышал это от Алексея Михайловича Козубовича.
-- Спасибо. Эй, Марья! Собери-ка мне чемодан. Положи немного белья, папирос и револьвер. Я уезжаю.
-- Куда вы уезжаете? -- спросил, широко открыв глаза, Волкодавский.
-- О, мало ли куда? Я еще и сам не знаю -- куда придется ехать. Трудолюбивый человек должен работать. Ему нельзя сидеть на одном месте. Прощайте! Я вам очень благодарен за сообщение. Я думаю, может быть, вам еще и удастся пожать мне руку. Марья! Не забудь и мой зонтик!
В тот же день до обеда Харлампьев положил чемодан на извозчика и уехал.
-----
Козубович собирался обедать.
-- Доложите барину, -- сказал в передней чей-то тоненький голос, -- что Харлампьев хочет видеть его на минутку. Что он, мол, его не задержит.
-- А, Харлампьев! -- радушно сказал хозяин. -- Входите в кабинет.
Маленький Харлампьев вошел, неся в одной руке большой чемодан, в другой -- свой колоссальный зонтик.
-- Вот и я, -- сказал он. -- На минутку.
-- Куда это вы собрались ехать?
-- Еще не знаю. На всякий случай. Слушайте, Козубович! От кого вы слышали, что я в Харькове был почтовым чиновником, отклеивал марки и украл денежный пакет?
Козубович поморщился и нервно сказал:
-- Этот Волкодавский! Словно баба какая-то. Вы извините... Он мне даже дал слово молчать.
-- От кого вы слышали? -- опять спросил тоненьким голоском Харлампьев, поблескивая серыми печальными глазами.
-- Гм... Я не считаю удобным... Может быть, это обыкновенная сплетня.
-- Тем более... От кого вы слышали?
-- Но... мне неудобно...
Харлампьев подошел к чемодану, открыл его, вынул револьвер и направил на хозяина. Процедил тихонько:
-- Если вы не скажете, от кого вы слышали, -- значит, выдумали вы. В таком случае сию же минуту я вас застрелю.
-- Да как же... -- подхватил оживленно Козубович. -- Варнакин Петя мне это и сказал. Когда бишь? Да... позавчера в ресторане. Именно позавчера. Что ты, Петя, говорю я. Мыслимо ли это?
Трудолюбивый Харлампьев взял зонтик, с трудом поднял большой чемодан и, кивнув головой, хлопотливо вышел из кабинета.
Через полчаса Петя Варнакин был очень удивлен, когда увидел Харлампьева у себя в меблированной комнате с чемоданом в одной руке, револьвером в другой и зонтиком под мышкой.
-- Петя! -- сказал Харлампьев. -- С тобой я долго не буду разговаривать. Кто рассказал тебе о моих проделках на харьковской почте? Живо! А то голова твоя треснет сейчас, как пустой орех.
Петя звякнул зубами и оперся на стол.
-- А, здравствуйте. Как поживаете?
-- Кто тебе сказал? Имя.
-- Господи! Такой случай... Захар Иваныч Миронов мне это рассказывал. Только представьте -- ведь он уехал в Одессу на прошлой неделе.
-- Это ничего. Я поеду за ним. Видишь, у меня и чемоданчик припасен. Только... Петя! Ты не врешь? Если ты хочешь меня сбить с толку, я вернусь из Одессы и застрелю тебя.
-- Да ей-Богу не вру! Разве можно врать...
-- Ну, прощай, Петя. Спасибо.
Харлампьев подхватил свой чемодан, зонтик, сунул револьвер в карман и, прихрамывая, мелкими шажками выкатился на улицу.
-- Извозчик! На вокзал!
-----
Миронов был найден в Одессе с большим трудом. Узнав, что у Харлампьева револьвер, он принял этого трудолюбивого человека с распростертыми объятиями.
-- Будьте добры сообщить мне, -- мягко попросил Харлампьев, -- от кого вы слышали, что я в Харькове был, как почтовый чиновник, замешан в краже на почте?
-- Вы знаете, что? Я этому не верю!
-- Благодарю вас. Но от кого вы слышали?
-- Да бросьте. Пойдем лучше ужинать. Охота разводить сплетни.
-- Верите ли вы тому, что, если я сейчас не найду у вас дальнейшей нити этого слуха, если эта нить сейчас оборвется на вас -- вы будете мной убиты?
-- Верю.
-- Ну?
-- Марья Дмитриевна Остроухова.
-- Она сейчас где?
-- Она к брату поехала в Лодзь. Там вы ее и найдете.
Харлампьев кротко вздохнул, собрал свои пожитки, сунул револьвер в карман и, покорно опустив голову, ушел.
Несколько дней он провел в вагоне, почти не останавливаясь в тех городах, где ему приходилось бывать. Остроухова послала его из Лодзи к Максудову в Ростов, Максудов выразил ему искреннее сожаление и перебросил его в Самару. Из Самары он должен был поехать в Ряжск, и только в Ряжске получил отрадное известие: оказалось, что инженер Когортов, командированный в Ряжск, слышал о почтовых подвигах Харлампьева от Балкина, который жил в том же городе, где и Харлампьев, -- в Петербурге.
Что-то подсказало усталому Харлампьеву, что нить клубка подходит к концу.
Он приехал в Петербург и, не заезжая домой, с вокзала, отправился к Балкину.
-- Балкин! -- сказал он, опуская на пол чемодан, зонтик и привычным движением вынимая револьвер. -- Вы меня знаете. Я изъездил пол-России и не остановился бы даже перед поездкой за границу, чтобы найти только кончик той веревки, которая опутала меня. Смотрите мне в глаза и скажите: кто говорил вам о том, что я, в бытность в Харькове почтовым чиновником, воровал марки с писем и попался в краже денежного пакета?
-- Вы очень похудели и осунулись, -- с состраданием глядя на него, сказал Балкин. -- Бедный вы! Неужели вы объездили для этого пол-России?
-- Да. Я очень трудолюбивый человек.
-- Бедный вы, бедный. Спрячьте ваш револьвер. Я и так сказал бы вам. Всю эту историю рассказывал мне Илья Ильич Паяльников.
-- Что-о? Илюша Паяльников? -- Харлампьев хрипло засмеялся. -- О-о! Ну вот это, вероятно, и конец. Даете вы честное слово, что подтвердите ему то, что говорили мне?
-- Отчего же? Три честных слова!!
-----
У Паяльникова были гости: два чиновника, художник Мстивоев и Волкодавский.
-- Не докладывайте обо мне барину, -- сказал кротко маленький Харлампьев, когда горничная открыла ему дверь. -- Я сам доложусь.
Он вошел, как был -- в пальто, с чемоданом и зонтиком в руках. Ни с кем не поздоровавшись, поставил на пол чемодан, сел на него, положил зонтик на колени и, подперши голову маленькими кулачками, внимательно стал всматриваться в полное, цветущее лицо хозяина Паяльникова.
-- Что ты, брат Харлаша, -- удивился хозяин, -- с чемоданом, как будто собираешься куда? Почему ни с кем не здороваешься?
-- Сейчас, -- сказал Харлампьев, странно посматривая на него. -- Ты, Илюша, рассказывал обо мне Балкину, что я, служа в Харькове на почте, воровал марки и денежные пакеты? Постой, постой, не возражай. Э_т_о п_р_а_в_д_а, что я говорю. Не хочешь ли, чтобы я сейчас же привез сюда Балкина? Илюша! Я бы мог спросить тебя, как и других: кто тебе сообщил это? Но я не спрошу. Почему? Да потому что мы в Харькове жили с тобой в одно время, и ты прекрасно знаешь, что я д_а_ж_е н_е с_л_у_ж_и_л н_а п_о_ч_т_е. Ты тогда был студентом, а я работал в газете. Не правда ли? Действительно, в прошлом году ты просил меня, чтобы я написал статью о построенном тобой мосте; действительно, я отказался -- но неужели за это ты мне платишь почтовыми марками? Твое положение сейчас очень нехорошее. Ты Балкину обо мне говорил -- это факт. Мою харьковскую жизнь ты знаешь -- это факт. Следовательно, тебе даже нельзя отпереться и сослаться на какого-нибудь уже умершего человека, который якобы сообщил тебе об этом. Ну-с? Что мне с тобой теперь делать? Единственно -- это.
Трудолюбивый Харлампьев поднялся с чемодана, прихрамывая подошел к хозяину и вдруг звонко ударил его по лицу маленькой рукой.
Прихрамывая подошел затем к Волкодавскому и сунул ему эту руку.
-- Нате. Пожимайте, если хотите.
-- С удовольствием, -- засмеялся прямолинейный Волкодавский. -- Пойдемте, милый, отсюда. Га! Га! Да здравствует трудолюбие!