Былъ вечеръ кануна Рождества.
Холодъ все усиливался, и вѣтеръ дулъ грубыми безсистемными порывами, морозя носъ, щеки и все, что беззаботный прохожій беззаботно выставлялъ наружу...
А наверху, надъ крышами многоэтажныхъ домовъ, вѣтеръ совсѣмъ сбѣсился: онъ вылъ, прыгалъ съ крыши на крышу, забирался въ дымовыя трубы и съ новой силой обрушивался внизъ.
Беллетристъ Вздоховъ и художникъ Полторакинъ бодро шагали по покрытому снѣгомъ тротуару, закутанные въ теплыя шубы.
Оба спѣшили на елку, устроенную издателемъ газеты, Сидяевымъ, оба предвкушали теплую гостиную, сверкающую елку, щебетаніе дѣтей и тихій смѣхъ дѣвушекъ.
А морозъ крѣпчалъ.
-- Ужасно трудно писать рождественскіе разсказы, -- пробормоталъ, отвѣчая самъ на какія-то свои мысли, Вздоховъ. -- Пишешь, пишешь -- и обязательно или въ банальщину ударишься, или такихъ ужасовъ накрутишь, что и самому стыдно...
Онъ пріостановился и обернулся къ впадинѣ неосвѣшеннаго, полузанесеннаго липкимъ снѣгомъ, подъѣзда.
-- Гляди-ка! Что это тамъ?
Пріятели приблизились къ подъѣзду и разглядѣли у дверей чью-то маленькую скорчившуюся фигурку.
-- Что это онъ тамъ?
-- Эй, мальчикъ, какъ тебя! Что ты тутъ дѣлаешь?
Тихій плачъ былъ имъ отвѣтомъ.
Потомъ лохмотья зашевелились, показалась скрючившаяся отъ холода красная ручонка, и заплаканное худое лицо мальчика лѣтъ девяти обернулось къ нимъ.
-- Ход... ло... дддно, -- стуча зубами, сказалъ малютка.
-- Экіе у него лохмотья, -- сочувственно прошепталъ Полторакинъ. Вздоховъ съ задумчивымъ выраженіемъ лица склонился надъ мальчикомъ. Внимательно осмотрѣлъ его...
-- Полторакинъ! У насъ сегодня какой день-то?
-- Сочельникъ.
-- Та-акъ. Значить, вечеръ передъ Рождествомъ?
-- Очевидно.
-- Такъ, знаешь, что это такое?
Онъ носкомъ своего мѣхового ботика указалъ на скорчившуюся фигурку.
-- Ну?
-- Это, -- торжественно сказалъ Вздоховъ, -- замерзающій мальчикъ!
-- Я думаю! Обь этомъ не можетъ быть двухъ мнѣній.
-- Это, -- торжественнѣе повторилъ Вздоховъ, -- знаменитый замерзающій въ Рождественскую ночь мальчикъ!! Наконецъ-то, я увидѣлъ тебя воочію, замерзающій мальчикъ!!...
Оба, наклонившись надъ ребенкомъ, внимательно его осматривали.
-- Да, да! Не можетъ быть сомнѣній: самый настоящій замерзающій мальчикъ... И по календарю -- нѣтъ никакой ошибки. Календарь показываетъ Рождество.
-- Постой, Полторакинъ... Взгляни-ка на окна фасада. Нѣтъ ли здѣсь гдѣ-нибудь зажженной елки?
-- Есть! Второй этажъ, четвертое, пятое и шестое окна.
Полторакинъ бросилъ взглядъ на освѣщенныя окна.
-- Такъ. Значить, все въ порядкѣ!
-- А что въ порядкѣ
-- Замерзаетъ у оконъ съ елкой. По шаблону. Странно, -- прошепталъ Вздоховъ, не слушая его. -- Сколько разъ читалъ объ этихъ мальчикахъ, писалъ, потомъ даже сочинялъ ироническій фельетонъ насчетъ злоупотребленія рождественскими мальчиками. А вижу его въ первый разъ.
-- Охъ, эти ужъ рождественскіе мальчики, -- поморщился Полторакинъ. -- Дѣйствительно, стоить только развернуть номеръ рождественскаго изданія, чтобы непремѣнно наткнуться на этого мальчика въ той или другой формѣ.
-- А теперь, въ послѣднее время, стало даже еще хуже, -- возразилъ Вздоховъ компетентнымъ тономъ. -- Теперь стали писать юморески и сатиры на увлеченіе рождественскими мальчиками, и смѣялись эти шутники такъ усердно, что и этотъ сюжетъ затаскали.
-- Дѣйствительно! -- улыбнулся Полторакинъ. -- Скажи мы, что намъ сегодня, въ вечеръ подъ Рождество, встрѣтился замерзающій у неосвѣщеннаго подъѣзда мальчикъ -- да вѣдь намъ въ глаза разсмѣются.
-- Вышутятъ.
-- Замахаютъ на насъ руками!
-- Пожмутъ плечами!!
-- Назовутъ пошляками.
-- А, дѣйствительно, какой ужасъ -- банальщина! Вѣдь вотъ передъ нами настоящій живой..
-- Вѣрнѣе, полуживой!
-- Полуживой рождественскій мальчикъ. "Замерзающій мальчикъ"! Какая въ этомъ образѣ для литературно изысканнаго вкуса пошлость! Даже во рту кисло.
-- И вотъ ты возьми: можетъ быть, если бы мы были простыми мужиками или рабочими, которые даже не слыхали о рождественскихъ разсказахъ, -- мы бы подобрали его, обогрѣли, накормили и, пожалуй, елочку ему соорудили. На тебѣ, милъ человѣкъ! Получай удовольствіе! А завтра бы проснулся онъ чистенькій, въ теплой постелькѣ, и надъ нимъ бы склонилось добродушное скуластое лицо бородача-рабочего, который неуклюже пощекоталъ бы его грубымъ мозолистымъ пальцемъ.
Полторакинъ насмѣшливо взглянулъ на говорившаго Вздохова.
-- Ого! Импровизація. На тему о замерзавшемъ и спасенномъ мальчикѣ?!
-- Фу, ты! Дѣйствительно, -- смущенно разсмѣялся Вздоховъ. -- "Сюжетецъ"! А ты знаешь -- я все могу простить человѣку, но не тривіальность! Но не пошлость! Но не шаблонъ! Пойдемъ.
-- Постой, -- несмѣло остановилъ его Полторакинъ, поглядывая на забившагося въ уголъ мальчика. -- Не ужели оставить его такъ? А, можетъ, отвести его куда-нибудь?.. Обогрѣть, что ли?.. Покормить?.. Переодѣть, что ли?...
-- Такъ, такъ, -- поморщился Вздоховъ, будто кто-нибудь скрипнулъ гвоздемъ по тарелкѣ. -- Такъ, такъ... А завтра малютка проснется въ теплой постелькѣ, и надъ нимъ склонится твое бородатое лицо, и указательный палецъ неуклюже потянется къ подбородку рождественскаго мальчика, съ цѣлью пощекотать оный... "Сюжетецъ"!..
-- Экій ты ядъ, -- пожалъ сконфуженно плечами художникъ. -- Ну, въ такомъ случаѣ, пойдемъ.
-- То-то. Да! Такъ о чемъ я тебѣ говорилъ?
-- О сюжетахъ же.
-- Ну, вотъ. И имѣй въ виду, что сюжетъ разсказа такая вещь, которую...
Голоса разговаривающихъ замолкли въ отдаленіи. Мальчикъ въ углу подъѣзда тоже замолкъ. Постепенно его темную фигуру совершенно занесло бѣлымъ снѣгомъ.
И замерзъ онъ такъ, совсѣмъ замерзъ, не подозрѣвая даже, что это -- затасканный сюжетъ.