Решено снять памятник Петру Великому.

На его месте ставится памятник Стеньке Разину.

Из газет

Это было тогда, когда фунт сливочного масла весил фунт, и стоил он 32 копейки, а я весил пуд и ничего не стоил.

В настоящее время без ложной гордости могу сказать, что я кое-что стою. Но теперь это, пожалуй, не штука, когда и фунт масла стоит 18 рублей...

Одним словом, в субботу на Страстной, после обеда мой огромный отец дружески-фамильярно дернул меня за ухо и предложил:

-- Сынок! Хочешь посмотреть, как баранов делают?

Пустой вопрос: хотел ли я? Конечно! Я на все мог смотреть с удовольствием: как столяр обстругивает доску, как соседская прачка гладит белье, трогая горячий утюг послюненным пальцем, и как дерутся собаки, хватая одна другую за хвосты и уши! Жизнь так прекрасна!

Перед отцом на столе лежал кусок сливочного масла, бумага, свернутая "фунтиком", нож, несколько зернышек перца и веточка петрушки.

На моих глазах стало совершаться подлинное чудо... Кусок масла под ножом постепенно удлинялся, проглядывало что-то похожее на голову, на голове обозначилось нечто, напоминающее рожки, наконец, появилась мордочка -- и я увидел перед собой барашка -- настоящего живого барашка из масла.

И, однако, это было еще не все: барашек был гол как сокол, отец, не задумываясь, со свойственной ему сердечностью пришел на помощь бараньему горю... Именно, положил в бумажный фунтик кусок теплого масла и надавил бумагу. Из узкого отверстия поползла тонкая струйка бараньей шерсти, которая и окутала постепенно барана теплой, волнистой шубой.

Но настоящий восторг охватил меня, когда два зернышка перца были воткнуты на место глаз, а петушка заняла выигрышное положение во рту барашка. Баран сразу ожил, взор его принял осмысленное выражение, а петрушка во рту достаточно ясно подчеркивала его природные бараньи вкусы и наклонности.

Что такое искусство? Это -- умение из бесформенного, разнокалиберного -- создавать стройное, красивое, убедительное целое. Не правда ли?

Нравились мне и крашенные в самые изумительные цвета яйца. Но не так! Нравилась и кудрявая завитая бумажка на мосталыге окорока. Но не так!

Баран был подлинное чудо искусства, и весь остаток субботы я простоял с широко открытыми глазами около накрытого стола, не пошевелившись, не издав звука. Баран задумчиво глядел на меня, я на барана, и каждый думал свою особую думу.

Родитель высказал предположение, что я приклеился к столу с тайной черной мыслью: выждать удобный момент и стянуть что-нибудь, но я, застывший в столбняке молчаливого восторга, даже не обижался на эти оскорбительные предположения. Пусть!

На первый день Пасхи к нам собирались визитеры. Не знаю, кто они были такие, потому что в те времена различал я людей только по степени табачного запаха (мужчин), по надоедливости (женщин), а главным образом -- по тому, кто сколько ел, и в зависимости от пригодности продукта для меня самого -- я страдал невыносимо. По привычке я занял наблюдательный пост около самого стола и, расплющив нос о его край, стал наблюдать со стесненным сердцем -- сколько съедено сардинок, икры и сырной пасхи.

Меня немного покоробило, когда гости стали бесцеремонно лопать крашеные яйца, даже не восхитившись хотя бы из вежливости их красотой; меня возмутило, когда один гость, отрезав кусок ветчины, отхватил и угол роскошного бумажного украшения.

Но я по-настоящему побледнел от ужаса и затрясся, когда гость (усы пахнут табаком, питается паюсной икрой) с самым равнодушным видом придвинул к себе чудо искусства -- барашка -- и вооружился ножом.

Я ожидал, что отец хватит его бутылкой по голове или, оттащив от стола, вступит с ним в единоборство -- ничего подобного. Кошмар...

Отец только сказал:

-- Пожалуйста, масла. Вот с этой редиской.

И гость, покосившись угрюмым желтым глазом на редиску, отхватил ножом барану весь зад!

Я истерически вскрикнул, затрясся и, припав на четвереньки, вонзил свои острые зубенки в ногу гостя.

Испуганный гость выронил нож с бараньим задом на лезвии и, отбежав от стола, протянул меня несколько шагов за собой, как щенка, вцепившегося в суму нищего.

И чем же это кончилось?

Меня поколотили; поколотил тот же отец... Поколотил вместо того, чтобы записать меня членом в общество охранения от разрушения памятников народного творчества!

* * *

И теперь мне, уже большому, последнее время мерещится грубый, пахнущий табаком хам с угрюмыми желтыми глазами. Он ходит от памятника к памятнику и отхватывает огромным ножом зады лошадям и людям на потеху голодной прожорливой толпы.

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Свободные мысли, 1918, 28 октября, б/н. Печатается по: Рыбаков Михаил. Неизвестные фельетоны Аркадия Аверченко // Радуга. 2001. No 1-2.

"Решено снять памятник Петру Великому". -- В фельетоне высмеиваются мероприятия советской власти по воплощению в жизнь ленинского Плана монументальной пропаганды. Начало осуществлению плана положил декрет Совнаркома от 12 апреля 1918 г. "О памятниках республики". Список новых памятников, которые предполагалось воздвигнуть в честь революционеров и прогрессивных деятелей культуры (69 имен), был утвержден Совнаркомом 30 июля 1918 г. Первым из них был сооружен памятник А.Н. Радищеву в Петрограде (открыт 22 сентября 1918 г.). Празднование первой годовщины Октябрьской революции (а Аверченко комментировал план именно в эти дни) было отмечено открытием многих новых памятников, мемориальных досок с агитационными надписями, а также архитектурно-живописным оформлением городов и некоторых деревень. Что касается памятника Петру Великому (то есть "Медного всадника"), о котором пишет Аверченко, то известие о его сносе -- обычная газетная пропагандистская "утка".

...после обеда мой огромный отец... -- Отец писателя, Тимофей Петрович Аверченко, был купцом 2-й гильдии. Описанная сцена происходила в Севастополе 1880-х гг., в районе городского базара, где проживала в то время семья.