I
ПРОДЕЛКА С РЮМКОЙ
Пятеро нас сидели в маленьком полутемном ресторанчике и потешались друг над другом.
Поэт Рославлев [Рославлев Александр Степанович (1883--1920) -- поэт и прозаик, постоянный автор "Сатирикона" и "Нового Сатирикона".] привязался к художнику Радакову, уверяя всех, что Радаков, вопреки своим хвастливым словам, совершенно не знает французского языка. Что он-де только производит на глупых людей впечатление знающего французский язык.
-- Как же он это делает? -- полюбопытствовали мы.
-- Очень просто: он выучил только три французских слова: бонжур, комман и пуркуа [Bonjour (фр.) -- здравствуйте; comment (фр.) - как, каким образом?; pourquoi (фр.) -- почему, зачем?]... И вот умелой комбинацией этих слов, этого жалкого, нищенского запаса он достигает некоторой иллюзии человека, болтающего по-французски.
-- Господа, -- спросил обиженный Радаков, -- какое сходство между толстяком Рославлевым и колесом?
-- Ты хочешь вставить в него палку? -- спросил Ремизов. -- Знаешь, иногда в колеса вставляют палки.
-- Сходства не вижу, -- заявил я. -- Колесо все-таки приносит человечеству пользу.
-- Сходство есть! -- воскликнул Радаков. -- Оба круглые, оба скрипят, оба вращаются.
-- Рославлев разве вращается? -- удивились мы.
-- Да. В нашем обществе.
-- Ну вас к черту! -- проворчал Рославлев. -- Важное дело -- вращаться в вашем обществе. Человек! Самую большую рюмку водки.
-- Смотри -- поплывешь.
-- Ничего. Большому кораблю большое и плавание.
Когда ему принесли рюмку водки, я толкнул ногой Радакова и шепнул:
-- Оттащи его в угол под каким-нибудь предлогом.
Не было человека понятливее Радакова.
-- Сашенька, -- прошептал он таинственно. -- Я имею к тебе одно маленькое секретное поручение. Замешана женщина.
Рославлев заволновался, заморгал глазами, заерзал на стуле... Наконец вскочил и побежал в угол.
-- Иди, иди сюда. Говори скорее!..
Я взял с подоконника графин с водой, налил другую рюмку, а наполненную водкой спрятал за портьеру. Когда Рославлев вернулся, лицо его сияло.
-- Неужели она сказала тебе это?
-- Конечно. Я, -- говорит, -- видела обаятельных людей, но такого обаятельного человека, такой чарующей души не встречала.
Рославлев, довольный собой, хлопнул себя по животу и захохотал.
-- Да уж я такой. Человек! А готов ли мой лещ в сметане?
-- А что, Сашенька, -- ласково спросил я. -- Хорошо ведь под лещика такую рюмочку водочки выпить?
-- О-о, братцы! Не можете себе представить!
-- Верно, Сашенька?
-- Ей-Богу.
-- Да ну?..
Ему принесли леща в сметане.
Он взвизгнул от удовольствия. Положил на корочку хлеба кусок леща, посолил его, посыпал перцем, взял в руку свою чудовищную рюмку и зажмурился.
-- Господи благослови! -- сказали мы.
Он поднес ко рту рюмку, запрокинул голову и...
Я не сказал еще ни слова о пятом в нашей компании -- толстом, веселом старике, который, полюбив нас час тому назад "как собственных маленьких детей", пристал к нашей компании на том-де основании, что он тоже веселый человек.
-- Неужели веселый? -- удивились мы.
-- Да, верно.
-- Что вы говорите!
-- Уверяю вас. Я, скажу откровенно, господа, -- очень привязался к вам.
-- Это видно, -- подтвердил Радаков.
-- Очень привязались к нам, -- засмеялся я.
-- Да, вы привязались к нам, -- засмеялся Ремизов.
-- Ей-Богу, привязался, -- захохотал старик. -- А чего там! Я люблю веселых людей.
Мы переглянулись и похлопали его поочередно по плечу.
-- Ладно. Садитесь, молодой человек.
Так он и остался с нами.
Если бы вместо воды я налил в рюмку уксусной эссенции, и тогда бы физиономия Рославлева не исказилась так, как теперь.
Он поперхнулся, закашлялся, схватился рукой за сердце -- точь-в-точь неопытная девица, хватившая впервые рюмку крепкого коньяку... Все мы смеялись, все, кроме веселого старика. Старик сидел, свесив голову, и печальная улыбка, как закат осеннего дня, освещала его лицо, покрытое сетью синих жилок, которые на красном носу достигали своего полного развития.
-- Милые мои деточки! -- сказал он, смахивая слезу.
-- Простите меня, но я вспомнил молодость. Это что еще -- пустая мистификация с какой-то рюмкой водки, а вот...
-- Не презирайте нас, -- попросили мы.
-- Я не презираю, господа, но мне грустно: как все измельчало, как все выродилось... Я, например. Вы себе представить не можете, какие мистификации я выделывал в своей молодости... Это были чудовищные, грандиозные поступки... И мой компаньон во всех этих проделках -- Володя Ярнушкевич... Где-то он теперь? Вот это был, господа, человек! Помню его шутку с нашим приятелем Кашкадамовым... Что это была за история...
Старик замолчал, поглядывая на нас. Мы тоже молчали, поглядывая на старика.
-- Да, господа... смехотворнейшая история...
Мы молчали.
-- Если я расскажу -- со смеху помрете...
Мы молчали.
Наконец самый непоседливый из нас -- Радаков -- выругался и сказал:
-- Кой черт! Вы, конечно, ждете, чтобы мы уцепились за вас с просьбами "расскажите, да расскажите", а мы не цепляемся за вас!
-- Почему? -- огорчился старик.
-- А вдруг это будет какая-нибудь замогильная история?..
-- Что вы! Что вы! Это самая курьезнейшая история.
И действительно... Это была одна из самых смешных историй, которые мне приходилось слышать.
II
РАССКАЗ ВЕСЕЛОГО СТАРИКА
Как сейчас помню Володю Ярнушкевича... Здоровый, красивый, остроумный, с румянцем во всю щеку и громким раскатистым хохотом. У женского пола он пользовался самым бешеным, неимоверным успехом. Однажды приходит он ко мне, оживленный, сверкающий, как никогда. Глаза сверкают, бриллиант в галетуке сверкает, изумительные пуговицы на жилете сверкают.
Приложился к ручке моей жены (жена у меня была красавица, умница -- царство ей небесное), обнял меня и завертелся по комнате, сам себе аплодируя.
-- Браво, кричит, Володя! Браво, Ярнушкевич! Хорошую ты штуку выдумал.
Я засмеялся.
-- Успокойся, Володя. Наверное, новая победа?
Остановился, положил мне руку на плечо. Усмехается, как солнышко.
-- Да, -- говорит, -- новая победа. Ты, знаешь, Васенька, не в моих правилах хвастаться своими победами, но я тебе должен кое-что рассказать, потому что ты, со своей стороны, должен помочь мне устроить препотешную штуку...
Я очень любил разные штуки. Оживился...
-- Пойдем, Володя, в кабинет. Там расскажешь.
-- Разговор короткий, -- сказал Володя, когда мы перешли в кабинет. -- Я вскружил голову одной твоей знакомой, и мне нужна твоя помощь.
-- Какая знакомая?
-- Жена твоего приятеля Кашкадамова, Марфинька.
Я ахнул.
-- Да не может быть?! Марфинька? Ха-ха!.. А что же думает на этот счет дружище Кашкадамов?
-- Он ничего не знает. Только как будто подозревает... И сидит весь день, как сыч, дома.
-- Что ж тебе нужно от меня?
-- Вытащи его часика на два куда-нибудь по важнейшему делу, а я в это время...
Мы схватили друг друга и стали хохотать. Веселые были...
-- Вот осел Кашкадамов! -- сказал я. -- Правду говорит поговорка: "Муж узнает последний". А недурно было бы устроить с ним такую штучку. Ха-ха! Не будь дураком.
-- Не правда ли? -- подхватил Володя.
Я обожал всякие мистификации, и потому план у меня составился сразу.
-- Это нужно сейчас сделать?
-- Сейчас.
-- Пойдем.
Вышли мы на улицу, смеемся. Я смеюсь, Володя смеется... Даже оглядываются все на нас. Володя остановился у фотографической витрины, вынул портсигар, закурил.
Закурил из его портсигара и я. Нужно вам сказать, что портсигар у него был замечательный: чугунный, нарочито грубой работы, а в углу вставлены три жемчужины, рублей по сто каждая. Володя во всем оригинальничал, даже в этом.
Закурили мы, пожали друг другу руки и расстались. Он занял выжидательную позицию на скамейке в сквере, а я полетел к Кашкадамову.
Марфинька встретила меня как ни в чем не бывало... (Вы представить себе не можете, как эти женщины притворяются.) А Кашкадамов обрадовался.
-- Наконец-то, -- говорит, -- выкарабкался ты из своей берлоги. Как живешь?
-- Ничего, -- говорю, -- только я очень расстроен. У меня к тебе есть важное дело... Ты не можешь ли сейчас поехать со мной часика на два в одно укромное место?
-- Если тебе очень нужно -- пожалуй.
-- Очень, -- кричу я. -- Очень!!
Одел я его, раба Божьего, повез в какую-то захудалую гостиницу на краю города (чтобы время-то, время протянуть).
-- Да что такое? -- спрашивает он по дороге.
-- А то такое, -- печально говорю я, смахивая слезу (игра была изумительная!), -- что, может быть, завтра меня уже не будет в живых...
-- Глупости! Что такое?
-- Глупости? Ты так думаешь? Знай же, что завтра я должен драться на дуэли.
-- С кем?!!
Я вынул из кармана карточку какого-то комиссионера по продаже велосипедов и показываю:
-- Вот с этим. Ксаверий Белинский. Богатый польский помещик. Я ему вчера дал в городском саду пощечину.
-- С ума ты сошел? За что?
-- Он оскорбил какую-то приличную даму, а я вступился. Слово за слово...
Мой Кашкадамов забеспокоился.
-- Черт возьми! Действительно, может быть, дело серьезное. А сейчас куда мы едем?
-- В гостиницу "Калькутта". Туда должны приехать секунданты... Может быть, ты уговоришь их, урезонишь?..
Этот осел обнял меня, поцеловал; на глазах слезы.
-- Будь покоен. Выручу.
Приехали мы в "Калькутту", потребовали бутылку вина и... просидели битых два часа.
-- Где же твои секунданты?
-- Недоумеваю, -- говорю я, еле удерживаясь от смеха. -- Не струсил ли пан Ксаверий?..
-- А где он живет?
-- Где? Он дал свой адрес: гостиница "Три звезды", No 39.
-- Ага! Так вот что: едем к нему, ты подождешь меня на извозчике, а я выясню все, что нужно, с Ксаверием. Может, дело и улажу.
Я рассыпался в благодарносгях, поцеловал его, поехали мы в "Три звезды". Спрашиваем у швейцара:
-- Стоит в 39-м номере помещик Ксаверий Белинский?
-- Никакого Ксаверия нет, да и номеров у нас всего тридцать два.
-- Ну? -- спрашивает меня Кашкадамов. -- Как ты это все объясняешь?
-- Как? Одно думаю: струсил мой пан, несмотря на то что я наделил его пощечиной, и дал фальшивый адрес. Во всяком случае, Кашкадамов, я очень тебе благодарен. Спасибо! Прощай. Мне пора домой.
Никогда, дети мои, человек, не бывает так доволен, как тогда, когда он подстроит гадость своему ближнему. Лечу я домой -- ног под собой не слышу. Пообедал с таким удовольствием, как никогда, отправился после обеда в спальню вздремнуть, разделся, упал, как подстреленный, на широкую уютную кровать -- и что же вы, детишечки мои, думаете? Мистификация-то, оказывается, еще не кончилась! Засовываю я руку с часами под подушку и -- наталкиваюсь на что-то твердое. Вынимаю -- портсигар! Грубой чугунной работы, с тремя крупными жемчужинами в углу.
До сих пор я недоумеваю: для чего это было сделано и кем это сделано?.. Если это жена хотела сделать мне сюрприз, заказав тайком дубликат (она знала, что мне Володин портсигар очень нравится), то почему она настойчиво отрицала это, когда я бросился ее благодарить? Если это Володя хотел сделать мне подарок за оказанную ему мною услугу с женой Кашкадамова, почему он не дал мне его в руки? Да и когда он мог успеть принести его, если жена клялась, что он не возвращался после того, как вышел со мной? Да и зачем ему было возвращаться ко мне, если он стремился к Марфиньке? Можно было бы предположить, что, сидя у меня в кабинете, Володя забыл свой портсигар на столе, а прислуга, думая, что это мой, сунула его под подушку в нашей спальне... Но это невозможно: ведь портсигар был у Володи, когда мы с ним вышли от меня. Он сам, своими руками угощал меня папиросами...
* * *
Старик недоумевающе посмотрел на нас и умолк.
-- Так вы и не знаете, в чем дело? -- сочувственно спросили мы. -- До сих пор?
-- Так и не знаю. Но не правда ли -- пресмешная история?
-- Уморительная!!
Мы расхохотались, вскочили, бросились к польщенному старику и стали его целовать...