ОПЫТ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Всякий, кому приходилось видеть визитера в начале его хлопотливой деятельности, знает -- какое это чистенькое, надушенное, сверкающее белизной белья и лаком ботинок существо!
Перед выходом из дому визитер долго стоит у зеркала и приглаживает несколько волосинок, отставших у уха; он долго возится над тем, чтобы кончик его белого галстука не заскакивал за край жилета, и заботливо удаляет крошечную невинную пылинку, развязно усевшуюся на носке ботинка. Пушинка на рукаве фрака приводит его в нервный трепет. Она сбрасывается с рукава так энергично, что даже производит при падении легкий стук. Двумя пальцами вытаскивается из жилетного кармана маленький кончик красного шелкового платочка -- ровно настолько, чтобы на общем фоне черного и белого алело необходимое декоративное пятнышко.
Вот что проделывает визитер, собираясь уходить.
Нет нужды, что на пятом визите фрак его будет обсыпан пудрой, вымазан горчицей, и на носке ботинка уютно прикурнет прилипшая головка кильки; а на десятом визите галстук лихо передвинется набекрень, и пряжка его будет весело болтаться на мужественной груди визитера, а в красном шелковом платочке, засунутом за жилет, будет завернут плохо прожеванный кусок колбасы, не могший проползти в сузившееся визитерово горло.
Нет нужды! Визитер, одеваясь дома, о будущем не думает.
Все его мысли и мироощущение -- в настоящем.
* * *
Явившись в знакомый дом, визитер первым долгом бросается всех целовать, преисполненный нежной любви и ласки к прекрасному человечеству.
Мужчины по большей части переносят поцелуи визитера стоически. Лишь некоторые отрывают визитера после первого же поцелуя, так что следующие два -- приходятся в воздух.
Визитер этим не смущается: воздух так воздух -- он поцелует и воздух. И воздух хороший человек.
С дамами визитеру приходится повозиться.
-- Ах, я, простите, не целуюсь.
-- Да почему?
-- Ах, нет, нет -- как можно.
-- Помилуйте, такой праздник... Нужно обязательно поцеловаться.
-- У меня принцип -- не целоваться. Ах, ах!
У многих дам единственный принцип в жизни -- не целоваться на Пасху. Во все остальное время их легкомысленной жизни они целуются без всякого порядка и смысла, и тому же визитеру легче добиться прикосновения женских губ зимой, осенью и летом, чем на Пасху.
Если дама продолжает отказываться, визитер, обуреваемый высокими порывами, набрасывается на даму и, скрутив ей руки, целует ее в лопатку, в гребенку, торчащую из волос, и в тот же безропотный воздух.
Обыкновенно неприхотливый визитер удовлетворяется этим слабым выражением христианской любви, и его немедленно ведут к столу.
-- Закусите-ка... Рюмку рябиновой?
В первые два визита визитер обыкновенно разбирается в напитках и закусках чрезвычайно тонко: он сначала выпьет померанцевой и закусит кусочком икры; потом зубровки и -- ветчины; напоследок -- рюмку коньяку и отведает кулича.
От коньяку поморщится, а кулич похвалит.
Следующие визиты усыпляют в визитере чувство излишней изысканности: сначала он пьет какой-нибудь ликер, закусывает омаром, а потом переходит на простую водку, заедая ее сахарным розаном с кулича.
И чем дальше -- тем вкус его делается менее изысканным, но более прихотливым, идя рука об руку с рассеянностью.
Налитое по ошибке, вместо белого вина, прованское масло он хочет закусить ветчиной; но рука его попадает немного дальше, отщипывает кусок разноцветной бумажной бахромы с окорока и отправляет это красивое произведение хозяйского сынишки -- в рот.
-- Хорошая семга, -- одобрительно кивает головой визитер, прожевывая бумагу. -- По... чем продавали?
Потом он неистово хохочет сам над собой, объясняя всем, как он ошибся, сказав вместо "покупали" -- "продавали"...
Он замечает свои ошибки и спешит сознаться в них. Это его бесспорное достоинство. И хохочет он с открытым ртом, из которого торчит полусъеденная разноцветная бумага, а галстук уже успел передвинуться, и пряжка как живая пляшет на груди, в такт смеху веселого хозяина.
* * *
На первых визитах хозяева дома еще делают кое-какие попытки завязать с визитером беседу. Прием один и тот же:
-- В какой церкви были у заутрени?
-- В соборе.
-- А где разговлялись?
-- Дома.
-- А хорошие у вас куличи вышли?
-- Хорошие.
-- А летом вы на даче?
-- На даче.
-- Как вообще поживаете?
-- Да ничего. Ну, мне пора.
-- Да посидите еще.
-- Нет, нет, что вы!
Последующие визиты делают визитера человеком очень оригинальным, полным свежих неожиданностей, но вести с ним обыкновенную светскую беседу делается чрезвычайно затруднительным.
На вопрос:
-- Где были у заутрени?
Он, зрело обдумав свой ответ, говорит:
-- Четырнадцать. Да еще восемь позавчера.
-- Что -- восемь?
-- Высокий такой блондин. Живи, говорит, у меня -- чего там!
-- Что?
-- Вот вам и что! Его из печки вытащили, а он пополам. Тесто жидко замесили, что ли. Вы позволите еще рюмочку ветчины?
На самом последнем визите визитер уже не говорит, а только иронически и подозрительно посматривает на всех исподлобья.
В этот период своей жизни он легко и безболезненно отвергает все завоевания тысячелетней культуры и цивилизации, с такой любовью созданной предками. Он может неожиданно расхохотаться; или начнет с аппетитом раскусывать хрустальный бокал; или будет пытаться влезть в рояль, с категорической, не допускающей возражений просьбой:
-- Разбудить его в половине шестнадцатого.
Закончив все визиты, визитер долго бродит по улицам, полный смутных, неопределенных мыслей. Редко кому приходилось видеть визитера в таком переходном состоянии, но автору этой статьи однажды удалось подсмотреть, как вел себя в вышеприведенном случае визитер.
Он брел неверными шагами вдоль улицы, изредка одобрительно похлопывая по стенам и заглядывая в отверстия водосточных труб.
Он был в таком состоянии, что на главное не обращал внимания... Вызывали к себе его интерес только пустяки.
Шагая по улице, он увидел лежащую на своем пути спичку. Он изумленно остановился над ней и застыл в напряженной позе.
Потом, осторожно подняв ее, подошел к дремавшему дворнику у ворот.
-- Человек! Где у вас склад ненужных отбросов?
-- Чего-с?
-- Укажите такое место, где бы я мог положить этот предмет, мешающий правильному движению пассажиров.
-- Да бросьте ее, -- сказал, засмеявшись, дворник.
-- Чего там.
Он взял из рук визитера спичку и бросил ее на землю.
-- Нет, милый дворник, ты этого не делай. Зачем ты это делаешь? Это делать нехорошо.
-- Да кому же она мешает? -- сказал дворник.
-- Тут люди ходят. Зацепится кто-нибудь, упадет, сломает ногу. Ему больно будет... Умрет... без... миропомазания...
Оы нагнулся, поднял снова спичку, вырыл под воротами пальцем ямку, облегченно вздохнул.
-- Так-то оно и спокойнее... Прощайте, Никифор.
Визитер побрел дальше, остановился у какого-то подъезда и сел на ступеньку.
Рассеянный взгляд его упал на ботинок, на котором присохла оброненная им в предпоследнем доме килька.
Визитер снял ее с ботинка и положил на ладонь.
-- Бедненькая! -- сказал он, глотая слезы. -- Неужели ты уже умерла? Нет! Ты еще будешь жить. Я тебя возьму к себе, и там в тепле и холе ты проживешь остаток дней твоих. О, жестокие, безнравственные люди!.. Господи, Боже ты мой! За что, спрашивается? За что?
И он, раскачиваясь, баюкал пыльную кильку на руках, гладил ее, целовал и отогревал своим дыханием.
Потом вынул шелковый платочек, разостлал его на коленях, положил в него кильку и, с трудом поднявшись, сунул все это в карман белого жилета.
Побрел, пошатываясь, и я потерял его из вида.
* * *
Один знакомый рассказывал мне прелюбопытную историю, касающуюся пасхальных визитов.
Она совершенно достоверна, так как знакомый этот служит чиновником в пробирной палатке [Gробирная палатка -- мифическое учреждение, директором которого в 1841--1860 гг. был мифический Козьма Петрович Прутков, созданный фантазией братьев Жемчужниковых и А. К. Толстого.] и имеет в Петербурге двухэтажный дом.
Я не думаю, что такой человек мог бы выдумать свою историю, или раздуть ее, или изукрасить.
Да он был и слишком глуп для этого.
Кто знает хорошо институт пасхальных визитов -- тому эта история не покажется особенно странной и небывалой.
* * *
Вот что он рассказал:
Однажды перед Пасхой пришлось ему поехать по делам из Петербурга в Харьков.
Город этот был незнаком ему, и он всю страстную субботу проскучал. На другой день утром, когда проснулся, солнце светило в окно и около его кровати лежал тщательно вычищенный фрак.
Чиновник пробирной палатки сладко и радостно потянулся на кровати и сказал сам себе:
"Нынче нужно делать визиты -- первый день Пасхи, слава Богу! Пора бы одеваться".
Он встал, оделся, побрился и вышел на улицу. На улице сторговался с извозчиком, сел в пролетку, вынул записную книжку с разными адресами и заглянул в нее.
-- Вези меня на Дворянскую, номер 7.
Приехал на Дворянскую, отыскал, как и значилось в книжке, квартиру номер 4 и позвонил.
-- Дома? -- спросил он горничную. -- Принимают? Христос Воскресе.
-- Пожалуйте-с! Воистину.
Чиновник был радостно встречен хозяином дома, расцеловался с ним и подошел к хозяйке с протянутыми губами.
-- Да я не христосуюсь с мужчинами, -- кокетливо заявила хозяйка.
-- Да почему?
-- Ах, нет, нет -- как можно!
Чиновник все-таки поцеловал сначала какой-то рюш у нее на шее, потом серьгу в ухе, потом воздух, а потом все трое, весело смеясь, направились к столу...
-- Рюмочку зубровки! Попробуйте нашего кулича -- нынче, кажется, удачные.
-- Попробую! Да, кулич прекрасный..
-- Где были у заутрени? -- спросила хозяйка.
-- В университетской церкви.
-- А где разговлялись?
-- Дома.
-- Летом на даче думаете?
-- На даче. Ну, мне пора.
-- Да посидите еще! В кои-то веки соберетесь.
-- Нет, нет, что вы.
Чиновник вышел, сел на извозчика и заглянул в книжку.
-- Московская, 12, квартира 20.
Извозчик привез. Чиновник позвонил, похристосовался с плутоватой горничной, расцеловался с хозяином, был несказанно удивлен отказом хозяйки от христосования и потом пил доппель-кюммель.
-- Где были у заутрени?
-- В университетской церкви.
-- Летом на даче?
-- Да, ну, мне пора. До свиданья-с.
-- Куда же вы?
Третье место, куда поехал извозчик, было:
-- Ивановская, 9, квартира 6.
После обычного христосования и двух рюмок коньяку хозяйка спросила:
-- Где были у заутрени?
-- В университетской. Хотел было в Исаакиевский собор, да далеко, знаете, от меня.
-- Я думаю, -- сказала хозяйка.
-- Да, -- подтвердил чиновник. -- Минут сорок нужно ехать.
-- Откуда?!!
-- Да от меня!
-- Помилуйте, что вы говорите!.. Как же от Харькова до Петербурга сорок минут езды?
Чиновник встал, потрясенный до самого дна.
-- Это... какой город?
Хозяйка засмеялась.
-- Вот тебе раз! Человек в Харькове сидит на Ивановской улице у Сверчковых, -- да не знает, что это за город.
-- Так вы Сверчковы? -- вскричал чиновник.
-- А у меня в книжке записан такой адрес: Ивановская, 9, квартира 6 -- Чаплыгина. Вы, значит, не Чаплыгины?
-- Да нет же -- мы Сверчковы.
-- Тогда извините, -- растерялся чиновник. -- Всего лучшего. Я уж пойду.
-- Куда же вы -- посидите!
* * *
-- Понимаете, -- говорил мне, рассказывая об этом случае, чиновник, -- экая чепуха получилась. И в Петербурге, и в Харькове есть и Московская, и Дворянская, и Ивановская. Я по петербургским адресам и ездил.
-- Да как же они вас принимали, незнакомого? -- спросил я удивленно.
-- Да им-то что?.. Приехал визитер, во фраке, христосуется, был у заутрени, пьет водку -- значит, все как нужно, все как следует... А мое тоже положение -- разве все знакомые лица упомнишь? Не разговорись я об Исаакии -- так бы никто ничего и не заметил.
* * *
Жизнь посылает нам удивительные хитросплетения и устраивает самые замысловатые комбинации.
Если история, рассказанная выше, и кажется невероятной, то повторяю: не мог же чиновник пробирной палатки, владелец двухэтажного дома, выдумать ее?!