I
Я спросил:
-- Куда ты собрался?
-- К одним знакомым. У них званая вечеринка.
-- Гм... Досадно. Я пришел провести вечер с тобой.
-- Да, жаль. Но ничего не поделаешь. Я уже обещал.
-- Что же я теперь буду делать эти несколько часов? -- печально спросил я. -- Хотел поболтать с тобой... Кто эти твои знакомые?
-- Полосухины.
-- Полосухины? -- обрадовался я. -- Скажи, пожалуйста, это не тот ли Полосухин, у которого в прошлом году дача сгорела?
-- Да, тот.
-- Ну, так как же! Я его знаю! Еще я тогда пожар смотрел и видел этого Полосухина -- вот, как сейчас тебя вижу... А знаешь что? Не пойти ли нам к Полосухиным вместе?
-- Да ведь ты не получал приглашения?
-- Ну так что ж такое? Не выгонят же они меня?
-- Неудобно.
-- Да почему?
-- Ну, знаешь... В обществе ведь не принято являться в первый раз в незнакомый дом без приглашения.
-- Но ведь я же не один, а с тобой.
-- Да и со мной неловко.
-- Ну почему?
-- В обществе так не принято. Светские люди так не делают.
-- Не беспокойся, голубчик, -- угрюмо возразил я. -- Я не хуже твоего знаю эти все светские штучки, что вот, мол, рыбу нельзя есть ножом и прочее. Но в данном случае все это пустяки -- если я не вор, не пьяница, то почему же меня не принять? Что, я не такой же человек, как и ты, что ли?
Плешаков неохотно сказал:
-- Как хочешь... Если ты настаиваешь -- едем. Только ведь ты в пиджаке. Нужно тебе заехать переодеться.
-- Да зачем же? Пиджак почти новенький... А что толку в смокинге?.. У другого, может быть, и смокинг есть, да зато портной его день и ночь плачет. Пусть меня судят не по платью, а по моему уму и воспитанию.
-- Во всяком случае, -- усмехнулся Плешаков, -- ты получил довольно оригинальное воспитание...
-- Смейся, смейся! Мне хотя не приходилось до сих пор вращаться в обществе, но во всяком случае я рыбу ножом есть не стану!
Мы сели на извозчика и поехали к Полосухиным. Я предвкушал хороший, веселый вечер и поэтому радовался как ребенок.
Насчет моего первого появления и первых приветствий у меня уже сложилось несколько планов.
Можно, во-первых, сыграть роль чудаковатого парня-рубахи и души нараспашку, игнорирующего светские условности, что придает всем его поступкам странную прелесть. Здесь допустима небольшая фамильярность, подшучивание над девицами и любезничание с дамами, что должно вызывать общий смех и восклицания: "Ох уж этот Николай Николаич... Для него нет ничего святого! Только попадись ему на язычок!"
Можно также быть печальным, томным, чтобы было видно, что мысли мои витают где-то далеко, и весь светский шум не долетает до моих ушей... Или еще можно держать себя очень сдержанно, холодно, но в высшей степени вежливо, как и подобает человеку, явившемуся впервые в дом.
Конечно, в том, другом и третьем случае необходимо соблюдение светских приличий, и одинаковым образом как светскость, так и чудаковатость и меланхоличность должны удерживать меня от употребления ножа при операциях с рыбой и от прочих поступков.
-- Ну вот мы и приехали к Полосухиным, -- сказал Плешаков, соскакивая с извозчика. -- Может, ты раздумал?
-- Чего там мне раздумывать, -- весело возразил я. -- Не звери же они, в самом деле. Не съедят меня. Ты меня только не забудь представить.
Плешаков промолчал, и мы, поднявшись по лестнице, позвонили...
II
После полутемной передней гостиная показалась ослепительной. Я на секунду приостановился, но сейчас же, ободрившись, двинулся вперед.
-- Вот это хозяйка, -- шепнул мне Плешаков.
-- Позвольте представиться! -- сказал я, улыбаясь. -- Прошу любить да жаловать. Я страшно извиняюсь за немного бестактное, так сказать... Это вторжение очень напоминает человека, который рыбу ест ножом. Впрочем, к чему эти светские условности, не так ли? Ах, сударыня... Все на свете проходит, и через сто лет, вероятно, никого уже из нас не будет на свете...
Тут же я пожалел, что не остановился на какой-нибудь определенной манере держать себя. Начал я "рубахой-парнем", продолжил "светским сдержанным аристократом", а кончил "меланхоликом".
-- Ничего, милости просим, -- сказала хозяйка. -- Неужели вы, однако, такой пессимист, что думаете о смерти?
-- Да, -- вздохнул я. -- Что такое, в сущности, жизнь? Какой-то постоялый двор. Все приходят, уходят. Стоит ли после этого мучиться, страдать...
Лицо хозяйки омрачилось. "Однако, -- подумал я. Пригодна ли меланхоличность для светского вечера, где все должны веселиться?.."
Я надел на себя личину чудака, всеобщего любимца, "рубахи-парня". Прищелкнул пальцами и спросил:
-- А где же хозяин сего богоспасаемого домишки?
-- Он в карточной комнате.
-- А-а, -- подмигнул я. -- Променял красивую женушку на картишки. Хе-хе. Ох, приударю я за вами -- будет он тогда с выигрышем!
-- С каким? -- бледно улыбнулась хозяйка.
-- Кому не везет в любви -- везет в картах! А вы будто бы не понимаете? Ох эти женщины!
Я лукаво засмеялся. Лицо хозяйки дома казалось равнодушным. Она отвернулась и посмотрела на какого-то старика, топтавшегося в углу.
"Рубаха-парень" брал свое. Я кивнул головой на старика и сказал:
-- Мы как будто во фруктовом саду.
-- Почему?
-- Да на одном из деревьев уже выросла синяя слива.
Я думал, что она расхохочется, так как нос старика действительно напоминал синюю сливу, но оказалось, что старик приходился ей отцом, и она обиделась.
Пришлось пустить в ход всю свою светскость, чтобы выпутаться из неловкого положения. Я пригласил на помощь "сдержанного аристократа" и сказал:
-- Я извиняюсь за эту шутку. Старик мне, откровенно говоря, очень нравится. Кроме того, ведь не написано же у него на лбу, кто он такой.
-- Ничего, -- сказала хозяйка. -- Бывает. Это легко случается, если человек приходит в дом, где он никого не знает.
-- Разве он никого не знает? -- удивился я.
-- Кто?
-- Ваш папаша.
-- Я говорю не о папаше. Извините, я пойду распорядиться по хозяйству.
"Сдержанный аристократ" поклонился и... сейчас же уступил место "душе нараспашку".
-- Господи! Такие прелестные ручки, созданные для ласк, должны хлопотать по хозяйству... Знаете что? Скажу вам откровенно: я познакомился с вами всего несколько минут, но чувствую себя, как будто знаком десять лет. Ей-богу! Так что вы со мной не стесняйтесь. Хотите, я пойду, помогу вам по хозяйству.
-- Что вы! Мне ведь придется заглянуть на кухню...
-- Заглянем вместе! Эхма! Ей-богу, нужно быть проще. Вы мною располагайте... Я могу все: ветчину нарезать, бутылки откупорить...
-- Да нет, зачем же. Тем более что на кухню нужно проходить мимо детской, а дети спят...
-- Как! У вас есть дети, и вы, плутовка этакая, молчите? Да ведь я обожаю детей. Они сразу подружатся с большим дядей. Я им сделаю разные кораблики, бумажные треуголки... Хе-хе! Я сейчас пойду к ним повозиться.
-- Извините, но это неудобно. Они уже заснули. Вообще, я думаю, что управлюсь сама...
Она быстро повернулась и ушла. "Рубаха-парень" сжался и, превратившись в "меланхолика", обратился к группе дам, сидевших в углу около пальмы.
Я подошел к ним, опустился на стул и, свеся голову, вздохнул.
-- Я вам не помешаю?
Дамы умолкли и взглянули на меня.
Я подпер подбородок рукой и задумался.
Все молчали.
Я провел рукой по волосам, будто отгоняя мучительные мысли, и прошептал:
-- Как тяжело!
-- Что... тяжело? -- спросила участливо одна из дам.
-- Это все... Этот блеск и шум... К чему он? В жизни человека на каждом шагу самообман!
Две дамы встали и сказали третьей:
-- Пойдем, mesdаmes. Вы не видели новую картину в кабинете? Пойдем посмотрим.
Я остался с четвертой дамой. Чутье мое подсказывало, что я наделал ряд ложных шагов и поэтому являлась настоятельная необходимость загладить все это...
Выручить должен был "рубаха-парень", но с примесью старческих покровительственных ноток, свойственных пожилому бонвивану, общему любимцу.
-- Прыгаете все? -- спросил я равнодушно.
-- Как... прыгаю?
-- Еще не замужем?
-- Нет, я девушка.
-- А-а... Сердечко-то, наверно, ток-ток делает...
Я засмеялся добрым старческим смешком.
-- Женишка вам найти надо. Хе-хе. Буду приходить детишек нянчить. Да вы не краснейте -- мне ведь можно извинить...
-- Я замуж не хочу.
-- Ах вы, моя козочка! Она не хочет замуж!.. Видели вы такое? Небось, когда этакий, какой-нибудь черноусый паренек прижмет к себе покрепче да поцелует...
-- Послушайте! Я не привыкла, чтобы мне так говорили...
-- Хе-хе! Глазеночки, как мышонки, бегают. Ну да молчу, молчу. Я ведь, мои ангелок, приличия знаю и ничего такого не скажу и не сделаю. Пошутить могу, но уж, например, рыбу с ножа есть не буду!
Читатель, вероятно, заметил, что я уже несколько раз упоминал об этом неумолимом условии, предъявляемом хорошим тоном человеку из общества. Дело в том, что из всего сложного кодекса светских условностей я знал только одну эту условность и, признаться, берег ее до ужина про запас, -- чтобы за ужином одним этим приемом исправить все предыдущие ложные и неправильные шаги.
Увидев меня, распоряжающимся рыбой только при помощи вилки, всякий сразу бы понял, что все предыдущие слова и действия были только чудачеством пресыщенного аристократа.
Поэтому я очень обрадовался, когда хозяин вышел из карточной комнаты и пригласил всех к столу.
III
Я сел очень удачно: напротив хозяйки и наискосок от девицы, которая знала меня за добродушного чудаковатого старика.
Я ловил на себе их презрительные, сердитые взгляды и думал: "Ничего, миленькие. Светское воспитание не в том, что я заговорил насчет женихов или там хотел помочь хозяйке по хозяйству! А вот нож для рыбы, хе-хе... Посмотрим, многие ли из вас будут обходиться "без помощи ножа...""
Скажу прямо и откровенно: это был мой единственный ресурс, единственная надежда исправить первое неудачное впечатление, которое я иногда произвожу на людей.
От закуски я отказался и, напустив на себя манеру N 3 (сдержанный аристократизм), стал ожидать рыбы.
После закуски подали какую-то зелень и жареных птиц.
Мой сосед, отставной полковник, спросил меня:
-- А вы почему же не кушаете?
-- Спасибо, не хочется. Вообще, знаете, эта бурная светская жизнь утомляет...
-- Да-а, -- сказал полковник.
-- И потом, мы, светские люди, прямо-таки окружены условностями. Того нельзя, этого нельзя. Вы знаете, до чего дошла светская изощренность?..
-- До чего?
-- Немногие это знают, но это верно: вы можете представить, что рыбу теперь едят только одной вилкой...
-- Да это уже всем известно! -- возразил полковник.
Я тонко улыбнулся.
-- Не всем-с. Вот посмотрим-с, когда подадут рыбу.
-- Да ее сегодня, вероятно, не будет, -- возразил полковник. -- Смотрите, уже подают пломбир.
Я побледнел.
-- Как? Значит, рыбы не будет?
-- Не знаю, -- пожал плечами полковник. -- Разве что вам ее подадут после пломбира.
Сердце мое упало.
"Господи, -- подумал я, -- стоит ли знать все тонкости и ухищрения светской жизни, если их нельзя применить. К чему моя воспитанность, мой лоск? Все пошло прахом!"
Расстроенный, я отказался от пломбира, извинился перед хозяевами ("аристократ" и отчасти "меланхолик") и, не досидев до конца ужина, ушел.