Предисловие
Всякий, кому довелось читать мои произведения, заметил, что все они проникнуты теплым, ярким светом недюжинного таланта и оригинальности. Я не помню ни одного своего рассказа, который не вызвал бы массы толков и восторженных похвал. Например, вчера: зашел ко мне приятель, с целью перехватить кое-что "до следующей среды". Получив деньги, он положил их в карман, похлопал меня по плечу и дружески сказал:
-- Читал я на днях твою штучку... Ничего!
Да всего и не упомнишь!
Читатель обыкновенно замечает хорошие стороны писателя только тогда, когда поднесешь их ему под самый нос. Исходя из этого, я должен обратить внимание читателя на то, что во мне нет и в помине тривиальности и пошлости других жалких писак. Например, в нижеследующем рассказе я пишу о таких невероятных вещах, что всякий здравомыслящий читатель ни крошки не поверит, что это правда... Зная об этом, мои презренные коллеги прибегают в таких случаях к невероятно пошлому и навязшему в зубах приему: они разглагольствуют о самых небывалых, невозможных вещах в продолжение всей повести, и в самом конце вскользь упоминают об очевидце рассказанной им чепухи:
-- Но тут он... проснулся!
Подумаешь, будто читатель без этого поверил бы всем выдуманным нелепостям. И автор, полагающий, что он -- крайне хитрый, себе на уме человек, в тысячный раз ставит между "но тут он" и "проснулся" многоточие. Он уверен, что читатель, прочтя, "но тут он" все еще будет думать обо всем рассказанном, как о голой правде, и слово "проснулся" застанет его врасплох, -- изумленным и не подготовленным к ошеломляющему разоблачению автора.
Совсем не так поступаю я.
Нижеследующее покажется читателю неслыханным, странным и необъяснимым, но я утверждаю, что все это было, и малейший признак недоверия к рассказанному глубоко уязвит мою чуткую, впечатлительную душу.
-----
Глубокой ночью сидел я в своем тихом уютном кабинете и писал для оккультного журнала статью о загробной жизни.
Фактов о загробной жизни у меня было столько же, сколько у любой торговки апельсинами, и это немало огорчало меня.
Приходилось фантазировать, что вовсе мне не по душе.
Написав несколько строк о том, что души покойников после смерти переселяются на верхушки стоящих около могил деревьев, занимаясь потом, при появлении живых родственников, печальным киванием этими верхушками, я недоверчиво пожал плечами и задумался.
-- Вот, -- говорил я сам себе, -- за моей спиной в глубине кабинета висит женский скелет, подаренный мне приятелем... И этот нелепый, никому не нужный костяк знает о загробной жизни в сто раз больше меня, живого человека и царя природы... Я не пожалел бы остатка своей жизни за то, чтобы эта женщина открыла свои костлявые уста и приподняла хотя маленький краешек таинственной завесы загробной жизни.
Сзади послышался глухой вздох.
Я вздрогнул и насторожился.
-- Ах! где я? -- заскрипело что-то в глубине кабинета.
-- Какой это идиот осмелился меня повесить?
Я вскочил с глазами, готовыми от ужаса выпрыгнуть на пол, и обернулся к скелету. Обладательница его пошевелила рукой и приняла стыдливую позу Венеры, выходящей из воды. Я не мог отвести от нее испуганных глаз и стоял без единого звука, а она, наклонивши череп, застенчиво сказала:
-- Ах! Не смотрите так на меня!
-- Как -- так? -- машинально спросил я.
-- Так... Все вы, мужчины, одинаковы. Вы, кажется, забыли, что я не одета. Ну, чего же вы стали, как столб? Пошевелитесь! Принесите скорее мне какую-нибудь простыню, да отцепите от этого проклятого гвоздя. Только не смотрите на меня, пока я не оденусь. У-у... Шалун.
Она погрозила мне костяшкой пальца и закуталась в поданное мной одеяло. Я снял ее с гвоздя, причем заметил, что она прижалась к моему плечу больше, чем это было нужно.
-- Боже! -- сказала она, запахиваясь в одеяло.-- Я одна, в глухую ночь, в кабинете молодого мужчины... Надеюсь, вы не употребите во зло мое безвыходное положение?
-- Помилуйте, сударыня, -- возразил я, незаметно отодвинувшись от нее. -- Как вы могли подумать...
-- Да, да... знаю я вас! Все вы сначала говорите одно и то же...
Оглядевшись, она взяла со стола скомканную бумажку, потерла ее о рыхлую землю цветочного горшка и стала пудрить свои белые костлявые скулы.
-- Не смотрите на меня так! Я всегда чернею от смущения, когда мужчина смотрит на меня.
-- Простите, -- пробормотал я. -- Я не буду смотреть...
-- Вы не будете смотреть? -- лукаво улыбнулась она страшным оскалом челюстей. -- Разве я вам не нравлюсь?..
-- О, помилуйте! Вы мне очень нравитесь... гм... Я очень люблю таких... худощавых дам!
Я бессовестно льстил ей, надеясь выведать у нее многое из того, что знала она и что было для меня таким недоступным.
Она же приняла мои слова за чистую монету.
Почернела, потупилась и, подняв обе руки к черепу, воскликнула:
-- Ах, какой вы кавалер! Скажите, пожалуйста... У меня прическа не растрепалась?
-- Нет! -- совершенно искренно ответил я, так как прическа ее не могла растрепаться ни при каких условиях.
Она лукаво поглядела на меня пустыми глазницами, и я, собравшись с духом, сказал:
-- Мадам!
-- Ах! -- что вы... -- сконфузился скелет... -- Я пока мадемуазель.
-- Неужели? Простите, я не знал. Сударыня! У меня к вам есть большая просьба...
Скелет закутался плотнее в одеяло и захихикал:
-- Ах, нет, нет! Что это вы... Ни за что!
-- Что -- нет? Я вас не понимаю, сударыня...
-- Да, не понимаете... Все вы, мужчины, не понимаете!..
-- Уверяю вас! У меня есть к вам важная просьба: расскажите мне что-нибудь о загробной жизни!
-- Вы не знаете? -- улыбнулась она, кокетливо помахивая кончиком ноги, выставившейся из-под одеяла. -- Ах, это так интересно!.. Это страшно, безумно интересно!
-- Да что вы! -- обрадовался я. -- Так вы расскажете...
-- Конечно, конечно! Вы себе и представить не можете, что там делается!.. Только... гм... и вы должны сообщить мне кое-что...
-- О, сколько угодно!
Она наморщила надбровную дугу и деловито сказала:
-- Merci {Спасибо (фр.).}. Скажите мне: что теперь носят?
Будучи уверен, что ее мысли заключены в узкий круг мертвецких похоронных интересов, я ответил, покачав головой:
-- Носят? Да все. И мальчиков, и стариков, и цветущих женщин, и младенцев.
-- Нет! я вас спрашиваю, что в этом сезоне носят?
-- Холерных больше, -- подумав, сказал я.
-- Не-е-ет! Какой вы, право, непонятливый... Что у вас носят женщины? Ну, узкие рукава -- в моде?
-- Ах, так! Да, бывают узкие, -- неопределенно ответил я.
-- Вы не заметили -- на груди есть складки?
-- Складки? Иногда портнихи их, действительно, делают.
Она задумчиво покачала черепом.
-- Гм... Так я и думала. А скажите... Как нынче юбки?
-- Юбки? Черные шьют, красные, зеленые...
-- Нет, нет... А фасон?
-- Такой, знаете... обтянутый.
-- Обтянутый?! Ага! Я всегда говорила, что к этому вернутся.
Она натянула на своих бедрах одеяло и повернулась передо мной.
-- Так?
-- Сударыня! -- робко напомнил я. -- Вы мне обещали о тамошнем кое-что порассказать...
-- Да, да... Шляпки, конечно, по-прежнему большие?
-- Большие. Сударыня, осмелюсь...
-- Боже мой! Что вы от меня хотите?
-- Вы обещали...
-- Ага, простите! Что же вам рассказать?
-- Все, подробно... Как там, вообще...
-- Ах, вы и вообразить не можете! Надо вам сказать, что умерло нас трое: я, потом одна толстая лавочница и жена адвоката. На мне было белое платье с розовой отделкой, волосы зачесаны назад и на ногах...
-- Сударыня!
-- Ну? Не перебивайте! А жена адвоката... Можете представить: она была в черном шерстяном и в туфлях без каблуков... Ха-ха! Без каблуков! Ха-ха-ха!
Она так расхохоталась, что закашлялась. Потом встала с кресла и, прохаживаясь перед зеркалом, продолжала:
-- Ну вот, умираем мы... В тот же день с нами похоронили одного молодого чиновника... Длинный такой был, красивый. С усиками. Мне рассказывали, что на похоронах его была молодая женщина, плакавшая над гробом, и старик, который...
-- Сударыня!!
-- И старик, который все качал головой, глядя на него... Понимаете, седой весь... качает и качает головой! А молодая дама, можете представить...
-- Сударыня!
-- Ну, что там еще?.. А потом говорили над его гробом речи. Какой-то толстый сказал: "обнажим, говорит, наши головы перед прахом этого молодого человека"... Ужасно было трогательно.
-- Сударыня!.. Я вас просил о загробной жизни, а вы...
-- Ах, о загробной жизни? Чего же вы раньше не сказали... Загробная жизнь наша состоит в том, что...
Она остановилась перед зеркалом и повернулась к нему спиной.
-- А сзади меня хорошо облегает?
-- Хорошо! Так вы говорите, что загробная жизнь...
-- Да!.. Она состоит в том, чтобы... Ах, досада! Никак я не могу спины увидеть...
Она повернула голову так, что затрещали позвонки.
-- Загробная жизнь наша заключается в том, что мы... Она свернула череп чуть ли не совсем на затылок...
Неожиданно проволока, скреплявшая позвонки, лопнула, и голова с двумя позвонками глухо упала на ковер...
Моя собеседница зашаталась и рухнула, рассыпавшись грудой белых костей.
-- Проклятая, болтливая баба! -- злобно вскричал я, вытряхивая ее из одеяла.
-----
Потом долго не мог успокоиться, шагая из угла в угол, и только под утро заснул тяжелым сном, томимый неразрешенной загадкой, которая почти давалась в руки:
-- Что же, наконец, делается на том свете?