I
Однажды я зашел в маленькую, полутемную типографию с целью заказать себе визитные карточки. В конторе типографии находилось двое людей: конторщик и полный, рыжий господин с серьезным, озабоченным лицом.
-- Меньше ста штук нельзя, -- монотонно говорил конторщик. -- Меньше ста штук нельзя. Нельзя меньше ста штук.
-- Разве не все равно: сто или шесть штук? Куда мне сто? Мне и шести штук много.
-- Шесть штук будут стоить то же, что и сто. Что же за расчет вам? Что же за расчет?.. Вам-то -- какой расчет? -- спрашивал печально и лениво конторщик.
-- Ну, ладно! Печатайте сто, только так: пятьдесят штук одного сорта и пятьдесят штук -- другого.
-- На разной бумаге?
-- Нет, -- я говорю, -- разного сорта. На одних напечатайте так: "Светлейший князь Иван Иванович Голенищев-Кутузов", а на других, просто: "Граф Петр Петрович Шувалов". Ну, там, коронки разные поставьте, вензеля -- как полагается.
Я с любопытством смотрел на этого представителя знаменитейшей дворянской русской фамилии и только немного недоумевал в душе: какая же из двух фамилий принадлежала озабоченному господину.
-- Будьте добры напечатать мне сотню визитных карточек, -- сказал я, приближаясь к конторщику, -- моя фамилия -- Александр Семенович Пустынский.
Незнакомый господин издал легкий звук, похожий на радостное икание.
-- Пустынский?! Вы и есть знаменитый писатель Пустынский?
-- Ну, уж и знаменитый?.. -- сконфузился я. -- Так просто... пишу себе.
-- Нет, нет! -- захлопотал озабоченный господин. -- Не оправдывайтесь! Вы знаменитый писатель. Очень рад познакомиться!
-- Вы меня смущаете, -- улыбнулся я, пожимая его руку. -- А как ваша фамилий: князь Голенищев-Кутузов или граф Шувалов.
-- Перетыкин Иван моя фамилия -- вот как! Не слышали? У меня еще деда повесили за участие в Великой французской революции.
-- Вы -- Перетыкин?! А зачем же вы такие карточки заказывали?
Мне показалось, что он немного смутился.
-- А?.. Это так... Маленькое пари... Шутка... Можно вас проводить? Нам, кажется, по пути?..
Мы вышли из типографии и зашагали по безлюдной улице.
-- Пойдем налево, -- сказал Перетыкин. -- Там народу больше.
Мы свернули на шумный проспект. Навстречу нам шли два господина. Мой новый знакомый схватил меня под руку и почти прокричал на ухо:
-- От Леонида Андреева писем давно не получали?!
-- Я? Почему бы мне получать от него письма? Мы даже не знакомы.
Мы молча зашагали дальше. Навстречу нам показались две дамы.
-- Отчего не видел вас во вторник у Лины Кавальери? Она ждала, ждала вас!..
Проходившие дамы, заинтересованные, замедлили шаги и даже повернули в нашу сторону головы. Одна что-то шепнула другой.
-- Зачем вы это спрашиваете? -- удивился я. -- Никогда моя нога не была в ее доме. Может быть, она ждала кого-нибудь другого?..
-- Может быть, может быть, -- устало, равнодушно пробормотал Перетыкин, но, завидев впереди какого-то знакомого, оживился и громким голосом дружелюбно закричал:
-- Заходите ко мне когда угодно, Пустынский! Для знаменитого писателя Пустынского у его приятеля Перетыкина всегда найдется место и прибор за столом!!.
Я стал понимать вздорную, суетную натуру Перетыкина. Перетыкин начинал действовать мне на нервы.
Я промолчал, но он не унимался. Когда мимо нас проходил какой-то генерал с седыми подусниками и красными отворотами пальто, мой новый знакомый приветственно махнул ему рукой и крикнул:
-- Здравствуй, Володя! Как поживаешь? Совсем забыл меня, лукавый царедворец!..
Генерал изумленно посмотрел на нас и медленно скрылся за углом.
-- Знакомый! -- объяснил Перетыкин. -- Зайдем ко мне. У меня есть к вам большая просьба, которую я могу сказать только дома.
-- Хорошо. Пожалуй, зайдем. Только -- ненадолго,-- согласился я с большой неохотой.
II
Он жил в двух комнатах, обставленных нелепо и странно. Одна из них вся была увешана какими-то картинами и фотографическими портретами с автографами.
-- Вот -- мой музей, -- сказал Перетыкин, подмигнув на стену. -- Все лучшие люди страны дарили меня своим вниманием!..
Действительно, большинство портретов, с наиболее лестными автографами, принадлежало известным, популярным именам.
На портрете Чехова было в углу приписано:
-- Человеку, который для меня дороже всех на свете -- Ивану Перетыкину, на добрую обо мне, многим ему обязанному, память.
Лина Кавальери написала Перетыкину более легкомысленно:
-- Моему Джиованни на память о том вакхическом вечере и ночи, о которых буду помнить всю жизнь. Браво, Ваня!
Немного удивили меня теплые, задушевные автографы на портретах Гоголя и Белинского и привела в решительное недоумение авторская надпись на портрете, изображавшем автора ее в гробу, со сложенными на груди руками.
-- Садитесь, -- сказал Перетыкин.
Постарался он посадить меня так, чтобы мне в глаза бросилось блюдо с разнообразными визитными карточками, на которых замелькали знакомые имена: "Ф. И. Шаляпин, Лев Толстой, Леонид Андреев"...
Даже откуда-то снизу выглянула скромная карточка с таким текстом:
"Густав Флобер -- французский литератор".
Я улыбнулся про себя, вспомнив о "графе Шувалове" и "светлейшем князе Голенищеве-Кутузове" -- и спросил:
-- Какое же у вас ко мне есть дело?
Он взял с этажерки одну из моих книг и подсунул ее мне:
-- Напишите что-нибудь. Такое, знаете: потрогательнее.
-- Да зачем вам? Ведь мы с вами еле знакомы -- что же я могу написать? Ну, написать вам: "На добрую память"?
Он задумчиво поджал губы.
-- Суховато... Вы такое что-нибудь... потеплее.
Я пожал плечами, взял перо и написал на книге:
-- "Лучшему моему другу и вдохновителю, одному из первых людей, с гениальным проникновением открывших меня, -- милому Ване Перетыкину. Пусть он вечно, вечно помнит своего Сашу!"
Он прочел надпись и удовлетворенно потрепал меня по плечу. Потом сел около меня. Я молчал, наблюдая за его ухищрениями, которые видел насквозь. Ухищрения эти состояли в том, что Перетыкин вытягивал левую руку с бриллиантовым кольцом на пальце, обмахивался ею, будто бы изнемогая от жары, клал ее на мое колено, но все это было напрасно.
Я упорно не замечал кольца.
Тогда он сказал, как будто бы думая о чем-то постороннем:
-- Плохие времена мы переживаем... Вера в народе стала падать...
-- Да... ужасное безобразие!
-- Народ не ценит своих святынь... Церкви подвергаются разграблениям... Драгоценные иконы ломаются и расхищаются...
-- Да... ужасное безобразие!
-- Недавно, например, обокрали икону... Унесли несколько бриллиантов громадной стоимости и величины. Я читал описание: размер бриллиантов приблизительно такой, как у меня на пальце...
-- Школы нужны, -- перебил я его на совершенно неподходящем для него месте.
Он вздохнул и, подумав немного, кивнул головой:
-- Это верно. Нужны школы, а говорят, что денег нет. Как нет денег? Вводите налоги. Можно обложить все, главным образом предметы роскоши. Например, золотые и бриллиантовые вещи. Например, вот это кольцо... Вы знаете, сколько я за него заплат...
-- Нет, что там налоги! Главное -- режим, -- опять перебил я его.
Я насквозь видел все его штуки: он лихорадочно, болезненно стремился похвастаться своим бриллиантовым кольцом, а я все время отбрасывал его на другой путь. Но он был неутомим.
-- Вы говорите -- режим? Режим, конечно, сыграл свою роль. Одни эти еврейские погромы, когда разорялись самые богатые еврейские фирмы и торговли. Ха-ха! Вы знаете, после погромов было не в редкость встретить на руке босяка вот такое кольцо, а ведь это кольцо, батенька, стоит...
-- Босяки здесь ни при чем. Они сами бы...
Он схватил меня за руки и скороговоркой докончил:
-- ...Стоит две с половиной тысячи! Да-с! Небольшая вещица, а заплочено две с половиной тысячи! Хе-ха!..
Пришлось подробно рассмотреть кольцо и убедиться в его стоимости.
Перетыкин вынул из кармана золотые часы и стал для чего-то заводить.
Он упорно хотел, чтобы я заинтересовался этими часами, а я упорно не хотел интересоваться ими. Встал и сказал:
-- Пойду. Кстати, каким это образом у вас на фотографическом портрете Пушкина его автограф?..
-- Этот? Это я получил от него давно. Когда еще был мальчиком...
-- Изумительно! -- удивился я. -- Да ведь Пушкин уже умер лет семьдесят тому назад.
Призадумавшись, он ответил:
-- Да, действительно, что-то странное. Впрочем, это, кажется, его сын подарил. Не помню. Давно было. Ну, ничего!
Я еще хотел спросить -- как это покойник в гробу, со сложенными руками, мог дарить свои автографы на портретах, изображающих его в этой скорбной, печальной позе, но не спросил и ушел.
Перетыкин проводил меня до ворот и, увидев проходившую мимо даму с господином, крикнул мне вдогонку:
-- Когда будете проезжать Бельгию -- привет и поцелуй от меня Метерлинку! До свидания, Пустынский! Напишите что-нибудь замечательное!!
Прохожие оглянулись.
III
Недавно я встретил на улице погребальную процессию. Сзади катафалка шли человек двадцать родственников, а за ними, немного поодаль, брел Перетыкин. Он часто подносил к красным глазам платок, заливался обильными слезами, чем растрогал меня до глубины души. Очевидно, у этого человека, кроме смешных, нелепых слабостей, было большое сердце.
Я подошел к нему и деликатно взял его под руку.
-- Успокойтесь! Вы кого-нибудь потеряли? Это ужасно, но -- что ж делать?!
Он печально покачал головой.
-- Не утешайте меня! Я все равно не успокоюсь!! Эта потеря незаменима.
-- Кто же это умер?
-- Кто? Мой лучший друг! Я все ночи напролет просиживал у его изголовья, но -- увы, ни дружба, ни медицина -- ничего не могли поделать... Он угас на моих руках. Последние его слова были: "Ничего! Все-таки я кое-что сделал для родной литературы!"
-- А! Он был литератор? Как же его звали?
Он укоризненно посмотрел на меня.
-- Боже мой! И вы не знаете?! Вы не знаете, кого мы потеряли?! Кто умер? Достоевский умер! Наша гордость и близкая мне душа.
-- Что за вздор! Достоевский умер лет двадцать тому назад! Я это знаю наверное!..
Он смущенно посмотрел на меня.
-- Не... может... быть... Эй, как вас? Родственник! Как фамилия покойника?
-- Достоевский! -- ответил плачущий родственник.
-- Ага! Вот видите!
-- А кем он был при жизни? -- спросил я.
-- Он? Письмоводителем у мирового судьи! Совсем молодым человеком и помер.
Перетыкин вынул из кармана платок, тщательно утер глаза и равнодушно сказал мне:
-- Пойдем куда-нибудь в ресторанчик? Дотащутся и без нас!..
Мимо нас прошли два офицера. Перетыкин проревел им вслед:
-- Пустынский, плутишка! Не забудьте же воспользоваться той темой для рассказа, что я вам дал.
Я рассмеялся. Дал ему слово воспользоваться и сделать это теперь же, не откладывая дела в долгий ящик.