I
Когда долго живешь с человеком, то не замечаешь главного и существенного в его отношении к тебе. Заметны только детали, из которых состоит это существенное.
Так, нельзя рассматривать величественный храм, касаясь кончиком носа одного из его кирпичей. В таком положении чрезвычайно затруднительно схватить общее этого храма. В лучшем случае можно увидеть, кроме этого кирпича, еще пару других соседних -- и только.
Поэтому мне стоило многих трудов и лет кропотливого наблюдения, чтобы вынести общее заключение, что жена очень меня любит.
С деталями ее отношения ко мне приходилось сталкиваться и раньше, но я все никак не мог собрать их в одно стройное целое.
А некоторые детали, надо сознаться, были глубоко трогательны.
-----
Однажды жена лежала на диване и читала книгу, а я возился в это время с крахмальной сорочкой, ворот которой с ослиным упрямством отказался сойтись на моей шее.
"Сойдись, проклятое белье, -- бормотал я просящим голосом. -- Ну, что тебе стоит сойтись, чтоб ты пропало!"
Сорочка, очевидно, не привыкла к брани и попрекам, потому что обиделась, сдавила мое горло, а когда я, задыхаясь, дернул ворот, петля для запонки лопнула.
"Чтоб ты лопнула! -- разозлился я. -- Впрочем, ты уже сделала это. Теперь, чтобы досадить тебе, придется снова зашить петлю".
Я подошел к жене.
-- Катя! Зашей мне эту петлю.
Жена, не поднимая от книги головы, ласково пробормотала:
-- Нет, я этого не сделаю.
-- Как не сделаешь?
-- Да так. Зашей сам.
-- Милая! Но ведь я не могу, а ты можешь.
-- Да, -- сказала она грустно. -- Вот именно, поэтому ты и должен сам сделать это. Конечно, я могла бы зашить эту петлю. Но ведь я не долговечна! Вдруг я умру, ты останешься одинок -- и что же! Ничего не умеющий, избалованный, беспомощный перед какой-то лопнувшей петлей -- будешь ты плакать и говорить: "Зачем, зачем я не привыкал раньше к этому?.." Вот почему я и хочу, чтобы ты сам делал это.
Я залился слезами и упал перед женой на колени.
-- О, как ты добра! Ты даже заглядываешь за пределы того ужасного, неслыханного случая, когда ты покинешь этот мир! Чем отблагодарю я тебя за эту любовь и заботливость?!
Жена вздохнула, снова взялась за книгу, а я сел в уголку и, достав иголку, стал тихонько зашивать сорочку. К вечеру все было исправлено.
Не забуду я и другого случая, который еще с большей ясностью характеризует это кроткое, любящее, до смешного заботливое существо.
Я получил от одного из своих друзей подарок ко дню рождения: бриллиантовую булавку для галстука.
Когда я показал булавку жене, она испуганно выхватила ее из моих рук и воскликнула:
-- Нет! Ты не будешь ее носить, ни за что не будешь!
Я побледнел.
-- Господи! Что случилось?! Почему я не буду ее носить?
-- Нет, нет! Ни за что. Твоей жизни будет грозить вечная опасность! Эта булавка на твоей груди -- слишком большой соблазн для уличных разбойников. Они подсмотрят, подстерегут тебя вечером на улице и отнимут булавку, а тебя убьют.
-- А что же мне... с ней делать? -- прошептал я обескураженно.
-- Я уже придумала! -- радостно и мелодично засмеялась жена. -- Я отдам ее переделать в брошку. Это к моему синему платью так пойдет!
Я задрожал от ужаса.
-- Милая! Но ведь... они могут убить тебя!
Лицо ее засияло решительностью.
-- Пусть! Лишь бы ты был жив, мой единственный, мой любимый. А я -- что уж... Мое здоровье и так слабое... я кашляю...
Я залился слезами и бросился к ней в объятия. "Не прошли еще времена христианских мучениц", -- подумал я.
Я видел ее заботливость о себе повсюду.
Она сквозила во всякой мелочи. Всякий пустяк был пронизан трогательной памятью обо мне, во всем и везде первое было -- ее мысль о том, чтобы доставить мне какое-нибудь невинное удовольствие и радость.
Однажды я зашел к ней в спальню, и первое, что бросилось мне в глаза, -- был мужской цилиндр.
-- Смотри-ка, -- удивился я. -- Чей это цилиндр? Она протянула мне обе руки.
-- Твой это цилиндр, мой милый!
-- Что ты говоришь! Я же всегда ношу мягкие шляпы...
-- А теперь -- я хотела сделать тебе сюрприз и купила цилиндр. Ты ведь будешь его носить, как подарок маленькой жены, не правда ли?
-- Спасибо, милая... Только постой! Ведь он, кажется, подержанный! Ну конечно же, подержанный.
Она положила голову на мое плечо и застенчиво прошептала:
-- Прости меня... Но мне, с одной стороны, хотелось сделать тебе подарок, а с другой стороны, новые цилиндры так дороги! Я и купила по случаю.
Я взглянул на подкладку.
-- Почему здесь инициалы Б. Я., когда мои инициалы -- А. А.?
-- Неужели ты не догадался?.. Это я поставила инициалы двух слов: "люблю тебя".
Я сжал ее в своих объятиях и залился слезами.
II
-- Нет, ты не будешь пить это вино!
-- Почему же, дорогая Катя? Один стаканчик...
-- Ни за что... Тебе это вредно. Вино сокращает жизнь. А я вовсе не хочу остаться одинокой вдовой на белом свете. Пересядь на это место!
-- Зачем?
-- Там окно открыто. Тебя может продуть.
-- О, я считаю сквозняк предрассудком!
-- Не говори так... Я смертельно боюсь за тебя.
-- Спасибо, мое счастье. Передай-ка мне еще кусочек пирога...
-- Ни-ни... И не воображай. Мучное ведет к ожирению, к тучности, а это страшно отражается на здоровье. Что я буду без тебя делать?
Я вынимал папиросу.
-- Брось папиросу! Сейчас же брось. Разве ты забыл, что у тебя легкие плохие?
-- Да одна папир...
-- Ни крошки! Ты куда? Гулять? Нет, милостивый государь! Извольте надевать осеннее пальто. В летнем и не думайте.
Я заливался слезами и осыпал ее руки поцелуями.
-- Ты -- Монблан доброты! Она застенчиво смеялась.
-- Глупенький... Уж и Монблан... Вечно преувеличит!
Часто задавал я себе вопрос: "Чем и когда я отблагодарю ее? Чем докажу я, что в моей груди помещается сердце, действительно понимающее толк в доброте и человечности и способное откликнуться на все светлое, хорошее".
Однажды, во время прогулки, я подумал:
"Отчего у нас никогда не случится пожар или не нападут разбойники? Пусть бы она увидела, как я, спасший ее, сам, с улыбкой любви на устах, сгорел бы дотла или с перерезанным горлом корчился бы у ее ног, шепча дорогое имя".
Но другая мысль, здравая и практическая, налетела на свою пылкую безрассудную подругу, смяла ее под себя, повергла в прах и, победив, разлилась по утомленному непосильной работой мозгу.
"Ты дурак и эгоист, -- сказала мне победительница. -- Кому нужно твое перерезанное горло и языки пламени. Ты умрешь, и хорошо... Но после тебя останется бедная, бесприютная вдова, нуждающаяся, обремененная копеечными заботами..."
-- Нашел! -- громко сказал я сам себе. -- Я застрахую свою жизнь в ее пользу!
И в тот же день все было сделано. Страховое общество выдало мне полис, который я, с радостным, восторженным лицом, преподнес жене...
-----
Через три дня я убедился, что полис этот и вся моя жизнь -- жалкая песчинка по сравнению с тем океаном любви и заботливости, в котором я начал плавать.
Раньше ее отношение и хлопоты о моих удовольствиях были мне по пояс, потом они повысились и достигали груди, а теперь это был сплошной бушующий океан доброты, иногда с головой покрывавший меня своими теплыми волнами, иногда исступленный. Это была какая-то вакханалия заботливости, бурный и мощный взрыв судорожного стремления украсить мою жизнь, сделать ее сплошным праздником.
-- Радость моя! -- ласково говорила она, смотря мне в глаза. -- Ну, чего ты хочешь? Скажи... Может быть, вина хочешь?
-- Да я уже пил сегодня, -- нерешительно возражал я.
-- Ты мало выпил... Что значит какие-то полторы бутылки? Если тебе это нравится -- нелепо отказываться... Да, совсем забыла, -- ведь я приготовила тебе сюрприз: купила ящик сигар -- крепких-прекрепких!..
-----
Я чувствую себя в раю.
Я объедаюсь тяжелыми пирогами, часами просиживаю у открытых окон и сквозной ветер ласково обдувает меня... Малейшая моя привычка и желание раздувается в целую гору.
Я люблю теплую ванну -- мне готовят такую, что я из нее выскакиваю красный, как индеец. Я раньше всегда отказывался от теплого пальто, предпочитая гулять в осеннем. Теперь со мной не только не спорят, но даже иногда снабжают летним.
-- Какова нынче погода? -- спрашиваю я у жены.
-- Тепло, милый. Если хочешь -- можно без пальто.
-- Спасибо. А что это такое -- беленькое с неба падает? Неужели снег?
-- Ну, уж и снег! Он совсем теплый.
-----
Однажды я выпил стакан вина и закашлялся.
-- Грудь болит, -- сказал я.
-- Попробуй покурить сигару, -- ласково гладя меня по плечу, сказала жена. -- Может, пройдет.
Я залился слезами благодарности и бросился в ее объятия.
Как тепло на любящей груди... Женитесь, господа, женитесь.