Августин. Ты прекрасно говоришь, но не полагаешь ли ты, что душа твоя существует только в твоем теле?
Еводий. Я думаю именно так.
Августин. Но как ты думаешь, существует ли она только внутри, наполняя тело, как мех, или только снаружи, в виде покрывала, или же и снаружи, и внутри?
Еводий. Думаю так, как ты сказал в конце. Ибо если бы она не была внутри, не было бы ничего жизненного в наших внутренностях, а если бы ее не было бы и снаружи, ты не мог бы чувствовать и легкого укола на коже.
Августин. Так зачем же тебе спрашивать, сколь велика душа, если ты сам видишь, что она такова, какою дозволяет ей быть объем тела?
Еводий. Если этому учит разум, я больше ни о чем не спрашиваю.
Августин. Ты прекрасно поступаешь, если не ищешь более того, чему учит разум. Но кажется ли тебе это заключение достаточно прочным?
Еводий. Кажется, коль скоро я не нахожу другого. Но в своем месте я предложу тебе весьма занимающий меня вопрос: сохранит ли она эту фигуру, когда выйдет из тела? Я помню, что поставил это в конце подлежащих рассмотрению вопросов. А так как к количеству же души, по моему мнению, относится и вопрос о числе душ, то думаю, что в своем месте не следует обойти и этого.
Августин. Мысль уместная, но прежде потолкуем, если угодно, об ее объеме, который меня еще продолжает занимать, чтобы я и сам чему-нибудь поучился, если ты уже удовлетворен.
Еводий. Спрашивай, о чем хочешь: потому что это твое притворное сомнение заставляет меня самым действительным образом сомневаться в том, что я предполагал уже доказанным.
Августин. Скажи мне, пожалуйста: то, что называется памятью, не кажется ли тебе пустым именем?
Еводий. Кому же так может казаться?
Августин. Считаешь ли ты ее принадлежностью Души, или тела?
Еводий. И в этом сомневаться смешно. Разве можно верить или быть убежденным, что бездушное тело что-нибудь помнит?
Августин. Помнишь ли ты город Медиолан?
Еводий. Конечно.
Августин. Так как мы о нем теперь вспомнили, то ты припоминаешь, конечно, как он велик и каков он?
Еводий. Разумеется, припоминаю.
Августин. Стало быть, не видя его в настоящее время глазами, ты видишь его душой?
Еводий. Совершенно верно.
Августин. Полагаю также, что ты помнишь, каким большим пространством областей он в настоящее время отделен от нас?
Еводий. Помню и это.
Августин. Итак, ты видишь душою и само расстояние.
Еводий. Вижу.
Августин. Но если душа твоя находится здесь же, где и тело, и не простирается далее его объема, как было доказано вышеприведенным заключением, то как про исходит, что она все это видит?
Еводий. Полагаю, что это делается при помощи памяти, потому что сама душа не присутствует в тех местах.
Августин. Следовательно, в памяти содержатся образы тех мест?
Еводий. Думаю, что да: потому что я не знаю, что в настоящее время делается там, а я бы непременно это знал, если бы моя душа простиралась даже до тех мест и чувствовала, что там происходит в настоящее время.
Августин. Ты, на мой взгляд, говоришь истину, но действительно ли образы эти суть образы тел?
Еводий. Необходимо так; потому что города и области суть не что иное, как тела.
Августин. А не смотрел ли ты когда-нибудь в маленькое зеркальце, или не видел ли ты когда-нибудь своего лица в зрачке чужого глаза?
Еводий. И даже очень часто.
Августин. Почему оно представляется там гораздо меньшим, чем есть на самом деле?
Еводий. А ты хотел бы, чтобы отражение представлялось большим, чем само зеркало?
Августин. Следовательно, изображения тел необходимо должны представляться малыми, если малы тела, в которых они представляются.
Еводий. Совершенно верно.
Августин. Но если душа так же мала по объему, как и ее тело, то каким образом в ней могут отпечатлеваться столь великие образы, что она может представлять в своем воображении и города, и обширные области, и всякие иные громады? Я желал бы, чтобы ты несколько внимательнее подумал над тем, сколько великого и как много содержит в себе наша память, которая, в свою очередь, содержится в душе. Какое, следовательно, у нее основание, какая глубина, какая неизмеримость, если она может все это принять, между тем как вышеприведенное заключение показывает, что она такова же по объему, как и тело?
Еводий. Я не нахожу, что тебе ответить, и не в состоянии выразить, до какой степени меня это смутило; я теперь и сам смеюсь над собою, что определил величину души мерою тела.
Августин. Так она уже не кажется тебе чем-то вроде ветра?
Еводий. Никоим образом, потому что если и воздух, течение которого, как полагают, производит ветер, может наполнить весь этот мир, то душа может представлять в своем воображении такие бесчисленные и такие великие миры, что я не в состоянии и подумать о том пространстве, которое могло бы содержать в себе эти образы.
Августин. В таком случае подумай, не лучше ли полагать, что она, как я сказал выше, ни длинна, ни широка, ни высока, подобно тому, как согласился ты со мной относительно справедливости.
Еводий. Я охотно бы с этим согласился, если бы меня не приводил в замешательство следующий вопрос: каким же все-таки образом она, не имея ни долготы, ни широты, ни высоты, может принимать в себя бесчисленные образы столь больших объемов?