О взаимно означающих друг друга знаках
Августин. Ты неплохо проник в суть вопроса. Теперь обрати внимание вот на что: не встречаются ли такие знаки, которые взаимно означают друг друга? Например, слово "союз" и то, что им обозначается: "если "или", "и", "ибо" и т.д., в таком взаимном отношении не находятся, поскольку, хотя все эти частицы и определяются одним этим термином, но сам он не обозначается ни одной из них.
Адеодат. Понимаю. Будь добр, продолжай.
Августин. Разве ты не знаешь, что когда мы говорил; например, "имя" и "слово", мы произносим два слова?
Адеодат. Знаю.
Августин. А когда говорим "имя" и "слово", то разве мы не произносим два имени?
Адеодат. Произносим.
Августин. Следовательно, ты понимаешь, что как имя означается словом, так, в свою очередь, и слово -- именем.
Адеодат. Понимаю.
Августин. Можешь ли ты сказать, чем они различаются между собою, за исключением того, что пишутся и произносятся различным образом?
Адеодат. Пожалуй, могу; думаю, различие это было указано мною несколько раньше. Когда мы говорим "слово", то обозначаем этим все, что с известным значением произносится членораздельно голосом; отсюда, всякое имя, а равно и сам термин "имя", есть слово, но не всякое слово есть непременно имя (существительное), хотя сам термин "слово" есть имя (существительное).
Августин. Ну, а если бы кто-нибудь начал утверждать, что как всякое имя есть слово, так и всякое слово -- имя: смог бы ты в этом случае найти между ними какое-нибудь различие, кроме различных звуков и букв?
Адеодат. Не смог бы да и не думаю, чтобы между ними было какое-либо сущностное различие.
Августин. Ну, а если все, что с известным значением произносится членораздельно голосом, хотя и представляет собою и слова, и имена, однако по одной причине бывает словом, а по другой -- именем, то разве между тем и другим не будет в этом случае никакого различия?
Адеодат. Не понимаю, каким образом.
Августин. Но, по крайней мере, ты должен понимать, что все окрашенное видимо, а все видимое -- окрашено, хотя эти два слова имеют каждое свое, причем различное значение?
Адеодат. Это понятно.
Августин. Но ведь точно также и всякое слово может быть именем, а всякое имя -- словом, хотя эти два имени или слова имеют различное значение.
Адеодат. Теперь вижу, что это возможно, но как это возможно -- прошу тебя мне показать.
Августин. Полагаю, ты знаешь, что все, произносимое членораздельно и с известным значением, воздействует прежде всего на слух, посредством коего и воспринимается, а затем уже передается памяти, чтобы быть распознанным.
Адеодат. Знаю.
Августин. Следовательно, когда что-либо произносится вслух, то процесс восприятия состоит не из одного, а, по крайней мере, из двух действий?
Адеодат. Верно.
Августин. Ну, а если название "слово" произошло от одного из этих двух действий, а "имя" -- от другого; т.е. "слово" от того, что как бы поражает слух, а "имя" от познания, так что первое дано слухом, а второе -- душой?
Адеодат. Соглашусь, если покажешь, каким образом мы можем называть каждое слово именем.
Августин. Охотно. Думаю, что ты помнишь, что так называемое местоимение ставится вместо имени, хотя обозначает предмет и менее полно, нежели имя (существительное). Полагаю, что тот, у кого ты изучал грамматику, так определил его: "Местоимение -- это часть речи, подставляемая вместо имени (существительного; и имеющая то же самое, только менее полное значение.
Адеодат. Припоминаю это определение и целиком его одобряю.
Августин. Итак, ты видишь, что, согласно с этим определением, местоимения служат только именам и могут быть подставлены только вместо них; например когда говоришь: "сей муж", "сам царь", "та женщина" "это золото", "оное серебро" -- сей, сам, та, это, оное суть местоимения, а муж, царь, женщина, золото, серебро -- имена, которыми предметы обозначаются пол нее, нежели вышеприведенными местоимениями.
Адеодат. Вижу и согласен.
Августин. Назови-ка мне теперь несколько любых союзов.
Адеодат. И, а, но, же.
Августин. А не кажется ли тебе все то, что ты на звал, именами?
Адеодат. Никоим образом.
Августин. По крайней мере, правильно ли, по-твоему, я выразился, когда сказал: "Все то, что ты назвал"?
Адеодат. Совершенно правильно, и я уже догадываюсь, с каким удивительным искусством ты сейчас мне покажешь, что я перечислил тебе имена (существительные); ибо в противном случае о перечисленном мною не могло бы быть сказано: "все то". Но при этом я опасаюсь, не потому ли ты представляешься мне правильно выразившимся, что приведенные мною четыре союза я считаю словами; так что по отношению к ним выражение "все то" могло быть правильным потому, что правильно выражение "все эти слова". А если ты спросишь у меня, к какой части речи относятся "слова", я отвечу -- к имени существительному. К этому же, вероятно, существительному и относилось у тебя местоимение, так что выражение твое было правильным.
Августин. Весьма остроумная ошибка, но чтобы впредь не ошибаться остроумно, вникни в то, что я буду говорить, если только сумею хорошо выразить свою мысль, ибо толковать о словах при помощи слов же -- это то же самое, что, сложив руки, тереть пальцами о пальцы: едва ли кто, кроме самого трущего, сможет распознать, какие именно пальцы зудят, а какие помогают зудящим.
Адеодат. Я весь внимание, ибо ты крайне заинтриговал меня своим примером.
Августин. Слова, несомненно, состоят из звуков и букв.
Адеодат. Нисколько не сомневаюсь.
Августин. Воспользуемся же лучше всего таким свидетельством, которое нам всего дороже. Когда ап. Павел говорит: "Ибо Сын Божий Иисус Христос, проповеданный у вас... не был "да" и "нет", но в Нем было "да" (2 Кор. 1,19), следует, как мне кажется, думать, что в Иисусе Христе были не те две буквы, которые мы произносим, говоря "да", а скорее то, что оными буквами обозначается.
Адеодат. Ты совершенно прав.
Августин. Итак, ты понимаешь, что апостол, сказав, "в Нем было "да", сделал не что иное, как словом "да" назвал то, что было в Иисусе Христе; подобно тому, как если бы апостол сказал: "В Нем была добродетель", надлежало бы согласиться, что он сделал не что иное, как назвал добродетелью то, что было в Иисусе Христе. Не эти четыре слога, которые мы произносим, говоря "добродетель", были во Христе, но то, что этими слогами обозначается.
Адеодат. Понимаю и полностью согласен.
Августин. А понимаешь ли ты, что нет никакой разницы в том, сказать ли "назвал добродетель", или же "произнес имя добродетели"?
Адеодат. И это ясно.
Августин. Значит, ясно и то, что нет никакой разницы, сказать ли "назвал словом "да", или же "наименовал" то, что было во Христе.
Адеодат. Вижу, что это так.
Августин. Возможно, что теперь ты также видишь и то, что я хотел тебе показать.
Адеодат. Еще не вполне.
Августин. Не видишь, значит, что имя -- это то, чем называется известный предмет?
Адеодат. Это для меня несомненно.
Августин. Смотри же: "да" -- имя, если им называется то, что было в Иисусе Христе.
Адеодат. Не стану этого отрицать,
Августин. Но если бы я спросил тебя, к какой часть речи относится "да", ты, думаю, сказал бы, что оно -- не имя, а слово, хотя наша аргументация и показывает, что оно -- имя.
Адеодат. Похоже на то.
Августин. Сомневаешься ли еще, что именами бывают и прочие части речи, как мы сейчас и показали?
Адеодат. Не сомневаюсь, поелику допускаю, что они обозначают собою нечто. Но если бы ты спросил о самих обозначаемых ими вещах, как называется или какое носит имя в отдельности каждая из них, я не мог бы дать тебе другого ответа, кроме того, что это части речи, которые не называются именами, но которые, как вижу, мы имеем все основания называть именами.
Августин. А не опасаешься ли ты, что найдется человек, который расшатает эту нашу аргументацию, сказав, что апостолу следует приписывать авторитет не слов, а предметов, а поэтому основание нашего убеждения не столь уж и твердо, как нам это кажется. Ведь не исключено же, что Павел, хотя он жил и учил самым правильным образом, однако, когда сказал: "в Нем было "да", выразился неточно, тем более, что и сам он признает себя неискусным в слове (2 Кор. XI, 6). Как бы, по-твоему, следовало нам опровергнуть этого человека?
Адеодат. Не имею ни малейшего понятия, а потомy прошу тебя отыскать среди мнений людей, обладающих наивысшими знаниями, какое-нибудь подтверждение нашим умозаключениям, дабы опираясь на должный авторитет нам было легче двигаться дальше.
Августин. Неужели тебе нужны еще какие-либо авторитеты, помимо простого здравого смысла, с помощью которого мы доказали, что каждой из частей речи что-нибудь да обозначается, а следовательно и называется; если же называется, то и именуется, а если именуется, то именуется непременно именем? Это весьма легко подтверждается при сопоставлении различных языков. Ведь если бы ты спросил: как у греков называется то, что у нас называется словом "кто" -- тебе ответят как называется у них то, что у нас называется "хочу", -- ответят ф╣"и как называется у них то, что у нас называется "хорошо", -- ответят ╨╠"ж╬ как называется у них то, что у нас называется "написанное", -- ответят то дo Ё╣Ёа╠╪╪╣╫o╫ как называется у них то, что у нас называется "от", -- ответят ╠юNo; как называется у них то, что у нас называется "увы", -- ответят o╣ во всех этих случаях вопрошающий не имел бы права употреблять местоимения "что", если бы перечисленные мною части речи не были именами. Итак, если оставив в стороне авторитеты ораторов мы можем доказать, что апостол Павел выразился правильно, то зачем нам искать человека, чей авторитет подтверждал бы наше мнение?
Но чтобы кто-нибудь, тупой или бесстыдный, не продолжал настаивать на своем и не стал утверждать, что он может подчиниться разве только тем авторитетам, которые общим мнением признаются законодателями языка, то скажи, что может быть из написанного по-латыни превосходнее сочинений Цицерона? А между тем, в своих знаменитых речах, известных под именем "Верресовских", он предлог coram, хотя и использует его в том месте в качестве наречия, называет "именем". Возможно, пожалуй, что я понимаю это место не слишком хорошо, и что в другом случае оно или мною, или кем-нибудь другим может быть изъяснено и иначе, но есть и такое, против чего, думаю, нельзя ничего возразить. Знаменитейшие учителя диалектики говорят, что полная мысли которая может утверждаться или отрицаться, состоит из имени (существительного) и глагола, -- такую мысль в одном месте своих сочинений Туллий (Цицерон) называет предложением, -- и что, коль скоро есть третье лицо глагола, то при нем, говорят они, необходимо должен быть именительный падеж имени (существительного). И они говорят это справедливо. В самом деле, если я рассмотришь следующие, например, выражения: "человек сидит", "конь бежит", то, полагаю, признаешь, что это выражения суть два предложения.
Адеодат. Признаю.
Августин. А замечаешь ли, что в каждом из этих двух предложений есть свое особое имя, в одном -- "человек", в другом -- "конь", а равно -- и особый глагол, в одном -- "сидит", в другом -- "бежит"?
Адеодат. Конечно, замечаю.
Августин. Значит, если бы я сказал только: "сидит" или "бежит", ты имел бы право спросить у меня "кто" или "что" с тем, чтобы я ответил "человек", или "конь", или "животное", или что-нибудь еще в этом роде, дабы присоединенное к глаголу имя могло восполнить предложение, т.е. ту мысль, которая может утверждаться или отрицаться.
Адеодат. Понимаю.
Августин. Теперь представь, что мы видим нечто слишком далекое и точно не знаем, животное ли это, или камень, или что иное; а я сказал бы так: "Это животное, поскольку -- человек". Не сказал бы я нелепость?
Адеодат. Безусловно, но ты выразился бы правильно, если бы сказал: "Это животное, если оно -- человек".
Августин. Ты совершенно прав. Итак, в твоем выражении мне нравится "если", нравится оно и тебе; но и тебе, и мне не нравится в моем -- "поскольку".
Адеодат. Согласен.
Августин. Смотри же теперь, полные ли предложения представляют собою следующие две мысли: нравится -- "если", не нравится -- "поскольку".
Адеодат. Совершенно полные.
Августин. Укажи-ка, что тут -- глаголы и что -- имена.
Адеодат. Глаголы -- "нравится" и "не нравится", а имена -- что же другое, как не "если" и "поскольку"?
Августин. Значит, достаточно доказано, что два союза суть и имена?
Адеодат. Совершенно достаточно.
Августин. Не можешь ли ты теперь и сам, опираясь на то же правило, делать нечто подобное и с прочими частями речи?
Адеодат. Могу.