Когда Гриша выходил на балкон, ему стоило только прищурить свои большие синие глаза, чтобы видеть за открытыми воротами конюшни круглый светлый зад Ловкого в его стойле, ряд уздечек на перегородке и кучера Игната в старой безрукавке и с неугасимой трубкой в зубах. Обыкновенно Гриша не долго противился искушению: он засовывал обе руки в карманы своих коротеньких штанишек, спускался с лесенки балкона и шел через большой заросший двор степенной поступью настоящего хозяина.
-- Ну, что? -- спрашивал он Игната, оглядывая знакомую и милую ему обстановку каретного сарая,-- левая все еще хромает?
-- Хромает еще, хромает! -- с полной готовностью поддержать разговор отвечал Игнат.
-- А хомут починил?
-- Да, вот, починяю.
-- Смотри: сегодня моего Королька никому не давать!
-- Да разве моя воля? Скажут: "надо на станцию ехать, либо в село, запрягай Королька"... Я и запрягу.
-- Что это, право! все мою лошадь, все мою...-- ворчливо замечал мальчик.-- А овса ей всыпал?
-- Откуда же я возьму, ежели мне не приказано? -- отвечал Игнат, и бородатое, обыкновенно хмурое лицо его принимало лукавое выражение.-- Папенька не велел.
-- Без овса! -- отчаянно вскрикивал Гриша, и гневные слезы навертывались у него на глазах. Игнат весело и ласково смеялся.
-- Ишь, порох какой! право, порох,-- успокоительно говорил он.-- Да уж будьте покойны: не обижу я вашего Королька. У других отниму, а Королек у меня всегда в полном удовольствии. Уж не бойся, милый!
Он ласково заглядывал в глаза мальчику и проводил по его голове своей корявой, грубой рукой. Гриша успокаивался и начинал свой обычный обход. Он садился поочередно во все экипажи, влезал на козлы и делал попутно свои замечания.
-- Хорошая тележка! -- говорил он тоном знатока.
-- Дурного в ней нет! -- сочувственно отзывался Игнат.
-- Дрожина-то... прочная небось?
-- Дегтем вымажешься, баловник! -- предостерегал кучер.-- Нянюшка будет браниться.
-- Ладно. Не вымажусь,-- спокойно отвечал Гриша.
Игнат служил в усадьбе первый год, но очень быстро сошелся со своим маленьким барином, и между ними завязалась странная, но искренняя дружба.
-- Вот я вам расскажу, как я у Лухковских господ жил, -- начинал Игнат.-- Была у них лошадь...
-- Ты у них до нас жил?
-- Нет. До вас жил я тут у одного купца... Конечно, нужда... Без нужды дня бы у него не прожил!.. Тоже в суд!.. А за что меня в суд? разве я чужое брал?
-- А разве тебя купец хотел судить?
-- Чего уж там хотел! прямо, значит, подал жалобу. Будто я у него лошадь и телегу увел. Жалованья не платил целый год, а отпустить тоже не отпускает. Живи! Мы с бабой и так, и этак. Пользуется, значит, что пачпорта не было. Что ты тут делать будешь? Взяли мы с Матреной, с бабой моей, ночью лошадь в телегу запрягли, да и... домой. Не пешком же нам было идти, да еще с ребенком малым, до дому-то верст 60 будет. Хватился купец, а наш и след простыл. Лошадь я бы ему вернул, неужто взял бы. А он, вишь, рассвирепел, что даровой работник ушел, да в суд, да жалобу: так, мол, и так, обокрали.
-- И судили тебя?
-- Говорят -- судили.
-- Ну, как же?
-- А вот и так же! -- неопределенно отвечал Игнат, и густые брови его озабоченно хмурились, и все лицо надолго принимало угрюмое, почти страдальческое выражение.
-- А ты бы сказал, что не виноват,-- советовал Гриша серьезно.
-- Да разве меня спрашивали? Да и где она, соколик, правда-то? Судили, судили, да вором меня и сделали. Вот как!
-- Как сделали? -- жадно допытывался мальчик.
-- А вот так! -- хмурясь и горько усмехаясь, отвечал Игнат.
Иногда разговор принимал другое направление.
-- Разве Матрена твоя жена? -- спрашивал Гриша.
-- А то чья же? -- добродушно отзывался Игнат.
-- Чего же она не с тобой, а все в землянке хлебы печет?
Игнат улыбался.
-- А чего ей тут со мной? Сказки мне, что ли, сказывать?
-- Зачем сказки? -- горячо возражал мальчик. -- Мама сказки папе не рассказывает, так живет... А Полька, значит, твоя дочь?
-- Значит, дочь.
-- А еще у вас дети были?
-- Нет, только и всего.
-- Отчего у вас больше не было?
Игнат смеялся и крутил головой.
-- Ну, уж и ребенок! -- говорил он.
-- Чего смеешься? -- слегка обижаясь и объясняя свою мысль, продолжал Гриша.-- Вот у папы с мамой трое детей... Игнат! -- ласково просил он тут же, заглядывая в глаза своего приятеля,-- когда уедем в город, ты уж побереги моего Королька.
-- Уберегу! уберегу! -- обещал Игнат.-- Да только, милый, как бы мне раньше вашего не уехать.
-- А куда? -- удивленно спрашивал мальчик.
-- А вот... туда! -- с своей обычной загадочной манерой отвечал Игнат.
Нередко задушевную беседу друзей прерывала старуха няня.
-- Гришенька! здесь, что ли? -- спрашивала она, заглядывая в сарай.-- И что это, право, -- ворчливо продолжала она,-- господское дите, а в конюшне живмя живет. Вот, пожалуюсь маме! Скажите на милость: приятеля себе нашел. Иди сейчас, иди! А ты, непутевый, -- обращалась она к Игнату, -- чем тебе ребенка образумить, ты его пуще заманиваешь.
-- Да я что же, Анна Герасимовна? я ничего,-- сконфуженно оправдывался Игнат.-- Если бы я его дурному учил...
-- Еще бы тебя в учителя! -- презрительно замечала няня.-- Иди, баловник, иди!
Гриша повиновался; но, чтобы подчеркнуть свое неудовольствие, шел не рядом с няней, а сзади ее, и преувеличенно надувал губы.
-- Зачем Игната обижаешь? -- наконец, лаконически спрашивал он.-- Что он тебе сделал?
-- А разве он тебе компания? -- горячо возражала няня.-- Тоже кучер! Одно слово, что кучер. Разве у нас раньше такие-то кучера были? Просто мужик косолапый. Идет, голову повесит, морда вся в волосах, так что и глаз не видно.
-- Врешь! видно! -- сердито вскрикивал мальчик.
-- Ну, спасибо, голубчик, спасибо, батюшка, что свою старую няньку на мужика променял! Мужик косолапый милее няньки сделался! -- обиженным тоном говорила няня.-- Спасибо, вот уж спасибо, родной!
-- Да разве я сказал? Ну! -- со слезами в голосе защищался Гриша.
Эти частые ссоры, всегда быстро оканчивавшиеся полным примирением, не проходили, однако, бесследно; запрещенная привязанность приобрела цену и силу всего запрещенного. Более чем когда-либо тянуло Гришу к Игнату, но, боясь огорчить няню и вызвать ее законную ревность, мальчик хитрил, закупал старуху лаской, нервничал и весь разгорался от радости и волнения, когда ему удавалось обмануть бдительность няни и скрыться в спасительной темноте каретного сарая. Тогда он опять говорил, спрашивал, лазил, а Игнат следил за ним, и странная нежность сквозила в его угрюмых печальных глазах под беспорядочно нависшими бровями.
-- Идет! Анна Герасимовна идет! -- шептал он иногда, лукаво улыбаясь. Гриша пугался, потом оба смеялись.
-- -- --
Отца и мать Гриша видел большей частью только за столом. Отец всегда был занят, мать целыми днями сидела у себя в спальне и считалась нездоровой. Когда у нее не болела голова, то болело что-нибудь другое, что не позволяло ей переносить шумного общества детей и даже яркого света дня. Когда Грише приходила в голову мысль забежать к ней, она ласкала его, порывисто целовала несчетное число раз и сейчас же просила уйти и не беспокоить ее.
Иногда Гриша сопротивлялся.
-- Мама,-- говорил он.-- Я буду сидеть тихо, очень тихо.
Он садился в кресло и складывал руки на коленях.
-- Ты здоров? -- с беспокойством спрашивала мать.
-- Да,-- рассеянно отвечал он, занятый какой-нибудь посторонней мыслью, и сейчас же переходил на интересующий его вопрос. Говорил он шепотом, чтобы не нарушать общего настроения тишины и спокойствия.
-- Мама,-- шептал он,-- отчего, когда жарко, непременно вспотеешь?
-- А тебе жарко? -- спрашивала мать.
-- Жарко... А ты думаешь я в двух рубашках?
-- Разве в одной?
-- Конечно, в одной! Вот! -- звонко вскрикивал Гриша и, расстегнув ворот ситцевой косоворотки, показывал свою голую грудь. Мать болезненно морщилась.
-- Зачем ты кричишь? -- упрекала она.
-- Ах, я забыл! -- виновато говорил мальчик и умолкал.-- Мама! -- шептал он опять минуту спустя,-- скажи: зачем хвост?
-- Какой хвост?
-- А у лошадей, у собак?
-- Как, зачем? Так просто хвост. Так уж устроено.
-- Ан не просто! а мух махать? Чем бы им мух-то махать?
Болтовня мальчика начинала раздражать нервную женщину, но она еще терпела молча, в полной уверенности, что Грише самому надоест полумрак и он уйдет. Но Гриша скользил по спинке кресла, укладывался спиной на сиденье и задирал ноги, закладывая их одну на другую.
-- Мама! -- говорил он опять,-- а ты знаешь, где заводятся блохи?
Мать брезгливо морщилась и закрывала глаза.
-- Ну уж, Гриша! Что это за разговор!
-- В гужах. Если заведутся блохи, надо гужи выбросить и уж новые...
-- Вот что значит, что ты все по конюшням! К осени найму тебе гувернантку. Мне стыдно за тебя!
-- Отчего стыдно? -- удивленно спрашивал мальчик.
-- Ну, хорошо. Ну, иди. Иди к няне и сестрам. Все ты или один, или с мужиками.
Гриша глубоко вздыхал, нехотя поднимался с кресла и опять вздыхал: ему еще не хотелось уходить из прохладной комнаты, от своей грустной, больной, но все же нежно любимой мамы.
-- Поцелуй меня! -- тихо говорила мать.
Он целовал, шалил, терся лицом об ее лицо, а она нащупывала под рубашкой его острые плечики и впадала в жалобный тон.
-- Худой ты у меня! бледненький! Гриша, отчего ты такой?
-- Шалю! -- отвечал по привычке мальчик, но сострадательная нежность матери действовала на его нервы и жалобила его.
-- Ты у меня плохонький! И тебе не легко! И у тебя часто не весело на душонке, мой мальчик!
И случалось, что, тронутый ее жалостью и непонятными еще для него словами, Гриша вдруг начинал рыдать на ее плече.
-- Что ты? о чем ты? -- испуганно допрашивала его мать и трогала его голову, чтобы узнать, нет ли жару.
Но Гриша сейчас же успокаивался и уходил. И не успевал он дойти до двери, как уже забывал о своих беспричинных слезах, занятый какой-нибудь новой интересной мыслью. Что-то еще вздрагивало и всхлипывало в груди, а он уже радостно нащупывал в кармане забытую веревку и соображал, какое бы сделать из нее наилучшее употребление.
-- -- --
А между тем первое серьезное горе уже висело над его головой.
В одно утро отец, не отрываясь от газеты, сказал маме через стол:
-- Да... ты знаешь? За Игнатом приехали!
-- Приехали уже? -- испуганно переспросила мама и, словно обдумывая что-то, опустила на стол недопитую чашку.
-- Неужели ничего нельзя было сделать? ведь у них дети,-- тихо сказала она.
-- Что ж прикажешь? -- пожал плечами отец. -- Не связываться же с этим мерзавцем... ну, как его там? с купцом этим... Я его немного знаю: кулак и мошенник.
-- Ну, вот видишь, тем более! -- сказала мама.
-- Чего же, тем более? Увел лошадь, да еще замок сломан, ну, значит, воровство со взломом... Дело ясно.
-- Но что же им было делать? -- спросила мама.-- Ведь этот человек воспользовался какой-то задержкой с паспортом, не платил жалованья, вымогал даровую работу... Ведь Игнат просто убежал из рабства...
-- А уводить лошадь все-таки не следовало! Ну, будет, что теперь толковать! -- с досадой ответил отец и опять углубился в газету.
Гриша жадно слушал и ничего не понимал.
-- Мама, куда везут Игната? -- спросил он, широко раскрывая глаза. Мать рассеянно поглядела на него, но вдруг вспомнила о дружбе мальчика с кучером, чуть-чуть нахмурилась и отвела глаза.
-- Кто приехал за Игнатом, мама? -- продолжал допытываться Гриша.
-- Отчего не сказать ему? -- недовольным тоном заговорил отец. -- Что это за вечная боязнь огорчить, повлиять на нервы? И выйдет какая-то мокрая курица, тряпка, а не человек...
-- Боже мой, да говори сам! Разве я мешаю? -- со слезами на глазах вскрикнула мама, подняла руки к вискам и вышла из-за стола.
-- Вечные сцены! вечные сцены! -- закричал ей вслед отец.-- Твоего Игната везут в острог за кражу со взломом. Понимаешь? -- сказал он жестко. Гриша побледнел.-- Игната за кражу, а его жену Матрену за пособничество. Его на три года, а ее на полтора.
-- А Польку? -- спросил Гриша.
-- А Польку... Ну, что ж Польку? Конечно, ее не в острог... Я уж не знаю, куда ее... Польку.
Гриша в упор глядел на отца, и глаза его делались блестящими и злыми. Он бледнел все сильней, но он боялся отца и сдерживался, насколько мог.
-- Это за что же? -- вызывающим тоном спросил он.
-- Он украл, тебе говорят. Или все равно, что украл.
-- Совсем не все равно!.. И сам же ты сказал, что купец мошенник.
-- Ну, сказал.
-- Так что же это? как же это? разве это можно?
Отец вдруг рассердился.
-- Пожалуйста, пожалуйста, без историй! разбаловали так, что сил нет никаких.
Сдерживаясь, насколько мог, Гриша встал и вышел из комнаты. Но только он очутился за дверью, как гнев и обида на кого-то словно стиснули ему горло. Он побежал по коридору и выскочил на балкон. Его первой мыслью было повидать Игната, но ворота конюшни были заперты, и это означало, что Игната там нет. Гриша побежал в девичью. Там у стола сидела няня и пила чай, а напротив нее сидел какой-то незнакомый Грише мужчина в военной форме. Военный, манерно отставляя локоть, доставал из банки варенье и ел, запивая его чаем. Гриша сейчас же узнал нянину банку и понял, что няня угощает военного, но он был так занят неожиданной вестью об отъезде Игната, что не обратил внимания на присутствие няниного гостя.
-- Няня, кто приехал за Игнатом? -- дрожащим голосом спросил он.
Няня ответила не сразу.
-- Да, отвезут теперь твоего голубчика; не будешь больше от няньки бегать.
-- Кто приехал, няня?
-- Теперь уж не отвертится... Кто приехал? да вот кто приехал.
Гриша понял не сразу. Тот, кто должен был везти Игната и Матрену в тюрьму, представлялся ему огромным, страшным и отвратительным на вид, а на него глядело загорелое, добродушное лицо военного и улыбалось не то смущенной, не то просто глупой улыбкой. Кроме него и няни, никого больше в комнате не было. Наконец, Гриша понял.
-- Ты? -- удивленно и недоверчиво спросил он, глядя в упор на военного.
-- Я-с! -- осклабляясь в широкую улыбку, ответил тот, видимо колеблясь, встать ли ему перед барчонком или продолжать сидеть.
-- Ты? -- еще раз повторил Гриша, и голос его как-то странно сорвался и зазвенел.
-- Гришенька! да ты что? ты в уме ли? -- крикнула няня.
Но мальчик уже не владел собой: в глазах у него помутилось, в голове странно зашумело.
-- Ты... ты негодный!.. я тебя... я тебя расколочу! -- взвизгнул он и бросился вперед. Но вдруг лицо его передернулось, углы рта задрожали, и он заплакал громко и жалобно, как плачут беспомощные, огорченные дети. Урядник смущенно смеялся и оглядывался по сторонам, разводя руками...
Гриша убежал в детскую, забился в угол около своей кровати и прижался к стене, держась обеими руками за грудь. Бессильное негодование все еще клокотало в нем и искало себе исхода. Он увидал на полу сестрину куклу, стал топтать ее ногами и, наконец, отшвырнул ее в другой конец комнаты. На стене висела его собственная картинка; он сорвал ее и бросил на пол. От такой усиленной деятельности нервная напряженность его несколько ослабла: он сел, прислонился лбом к железу кроватки, затих и стал мечтать... Он мечтал о силе...
Ему нужна была сила, чтобы мстить, чтобы покорять всех этих жестоких и виноватых людей: судей, которые осудили Игната, урядника, который должен был увезти его; няню за то, что она угощала урядника вареньем, и даже отца... На отца Гриша негодовал за его видимое равнодушие к судьбе Игната. Он должен был заступиться, должен был прогнать урядника, а он оставался спокойным, читал свои газеты и даже сказал, что Игнат "все равно, что вор".
Гриша придумывал наказания и наслаждался.
"Ладно! -- говорил он себе, думая о няне.-- Эту я проберу: не буду с ней говорить и прощаться, а обрежу себе палец. Пойдет кровь... ручьем... а я не дамся завязать. Пусть тогда кормит своим вареньем кого угодно!"
Гриша мечтал о мести и ковырял ногтем отставшую краску на железе. Вдруг он насторожился: ему послышался громкий говор отца и в ответ ему робкий голос Игната. Мигом он вскочил и выбежал в девичью. Среди комнаты, низко опустив голову, стояли Игнат и Матрена и переминались с ноги на ногу. Около Матрены, уткнувшись носом в сборки ее платья, стояла Полька, а мать глядела на нее сверху и на лице ее было больше тупого недоумения, чем страха и горя. Сзади них, из-за дверей, выглядывали любопытные лица дворни.
-- Ну, ладно,-- громко говорил Гришин отец,-- теперь уж поздно и ничего не поделаешь. Насчет Польки не беспокойтесь. Худо ей не будет, а в животе и смерти один бог волен. Обещаемся ее беречь. С богом, Игнат! Что ж делать?!
Отец махнул рукой, как бы давая понять, что прощание кончено, но никто не трогался с места. Игнат молчал и тупо глядел себе в ноги.
-- Да, мы обещаемся,-- дрожащим голосом прибавила мама, протянув руку к Польке, но сейчас же опустила ее и отвернулась.
-- Дела теперь уже не поправишь! -- опять заговорил отец, видимо начинавший тяготиться немой сценой отчаяния этих людей. -- Уж надо как-нибудь... Срок не так велик.
Матрена тихо отстранила Польку, сделала шаг вперед и молча повалилась барыне в ноги, касаясь лбом пола.
-- Матрена! -- вскрикнула та, и слезы сразу брызнули у нее из глаз.-- Не кланяйся мне, Матрена! Поверь ты мне: я уберегу твою девочку. Я тебе клянусь... Не кланяйся в ноги!
Она наклонилась, дотронулась дрожащей рукой до плеча Матрены и сама опустилась на пол рядом с ней.
-- Надо терпеть... всем надо терпеть! -- торопливо шептала она.-- Всем надо...
-- Ну, довольно, довольно! -- не скрывая своего нетерпения, заговорил отец. -- Я очень огорчен. Я был доволен тобой, Игнат. Отбудешь срок, приходи опять. Возьму. И не беспокойся за дочь. С богом теперь!
Он взял за руку жену и хотел увести ее с собой, но та освободила руку и еще раз крепко обняла Матрену.
-- Надо терпеть! -- шепнула она еще раз.
Матрена встала. Она обвела комнату недоумевающим взглядом и остановилась на Грише. Один миг женщина и мальчик глядели друг другу в глаза, потом Гриша робко опустил ресницы и двинулся вперед.
-- Прощай! -- сказал он очень тихо и очень ласково. Но Матрена продолжала глядеть на него молча, все еще недоумевая над чем-то. Тогда Гриша направился к Игнату. Он протянул руку. Игнат взял ее и вдруг наклонился к самому лицу ребенка.
-- Польку... будешь жалеть? -- спросил он.
-- Буду! -- серьезно и торжественно ответил Гриша и смелым блестящим взором взглянул в печальные глаза своего друга. Игнат провел рукой по голове мальчика, истово перекрестился на образ и направился к двери.
-- Матрена! -- позвал кто-то из дворни.-- Матрена! Игнат-то вышел. Ждут тебя, поди! Телега у крыльца.
Молодая женщина встрепенулась, тупое выражение недоумения сменилось испугом. Рядом с ней, по-прежнему уткнувшись лицом в складки платья, стояла Полька и дрожала всем телом.
-- Ну, иди... иди к няньке,-- сказал отец, останавливаясь перед Гришей, который опять сидел в детской за кроватью и мрачно смотрел перед собой.
Мальчик молчал и не трогался с места.
-- Гриша! -- строго крикнул отец,-- тебе я говорю или нет?
Ребенок поднял голову и остановил на нем серьезный, неприязненный и пристальный взгляд.
– Послушай, -- невольно смягчаясь, заговорил отец,-- ты, кажется, сердишься на меня? Я-то тут при чем? Разве я виноват? Это мне следовало бы хорошенько отчитать тебя: как ты смел скандалить и кричать на урядника? Да говори же! -- нетерпеливо крикнул он, чувствуя, что упорный взгляд сына раздражает и как будто стесняет его.
-- Пусть...-- тихо и спокойно сказал Гриша.
-- Что пусть?
-- Пусть ты меня бранишь. Мне теперь все равно.
Отец немного растерялся.
-- Ну, прекрасно,-- сказал он. – А я с тобой теперь и говорить не хочу.
Он повернулся и направился к двери.
-- По-твоему, -- крикнул ему вслед Гриша, -- по-твоему, его вареньем кормить, как няня?
Отец остановился.
-- Всякий делает свое дело,-- заметил он,-- исполняет свой долг. Уряднику приказано было ехать за Игнатом, он поехал. Весьма вероятно, что он хороший, добрый человек, а ты обидел его. И ты обидел меня, няньку... За что?
Гриша медленно опустил глаза, и на лице его ясно выразились недоумение и боль.
-- Нехорошо, брат! -- укоризненно заключил отец и вышел из комнаты.
Гриша сидел неподвижно.
"Обидел..." -- думал он. Он вспомнил, как он мечтал о силе, мечтал о том, как он отмстит отцу, уряднику, няне за то, что они не заступились за Игната, не пожалели его так, как пожалел он.
"Нехорошо, брат!" -- вспомнился ему укоризненный, почти ласковый голос отца.-- Нехорошо?.. Обидел...-- мучительно раздумывал мальчик.-- Я обидел... А они все... Игната... за что?"
Гриша опустил голову еще ниже, и глубокие морщины прорезались на его детском лбу.
"Всякий делает свое дело... И те, кто послал урядника, тоже делали свое дело? И они тоже добрые, хорошие люди? А как же вышло такое нехорошее, злое дело?.."
Он поднял глаза, и в его остановившемся взгляде застыл мучительный вопрос.
Первое горе. Печатается по изданию: Власть и другие рассказы. М., Посредник, 1906.