Алексѣй Дмитріевичъ Глѣбовъ сидѣлъ у себя въ кабинетѣ и писалъ.
-- Баринъ! -- позвала его горничная, пріотворяя дверь и прячась за притолоку, потому что была уже раздѣта,-- васъ барыня просятъ... Пожалуйте.-- Алексѣй Дмитріевичъ забезпокоился.
-- Что такое? она не спитъ? сейчасъ! -- онъ быстро всталъ и съ тревожнымъ выраженіемъ лица направился къ спальной. Его жена, молодая беременная женщина въ очень широкомъ пеньюарѣ, сидѣла на краю постели и улыбалась возбужденной улыбкой.
-- Ты что, Леля? началось? -- спросилъ Глѣбовъ и почувствовалъ. что у него екнуло сердце. Она опять улыбнулась, глянула на него свѣтящимися глазами и стала дрожать, какъ въ лихорадкѣ.
-- Не знаю... кажется.
-- Ѣхать за Софьей Сергѣевной?
-- Сперва пришли маму. Я уже велѣла затопить плиту. Что еще надо? я забыла.
-- Отчего ты дрожишь?
-- Ничего, ничего... такъ. Поѣзжай скорѣй за мамой и... за той.
Горничная, уже одѣтая, зажигала лампу въ передней. Алексѣй Дмитріевичъ накинулъ шинель и побѣжалъ внизъ по лѣстницѣ, нащупывая въ темнотѣ перила.
-- Я посвѣчу! -- крикнула ему вслѣдъ горничная и стала чиркать спички и ронять ихъ въ пролетъ съ площадки четвертаго этажа.
-- Швейцаръ! -- позвалъ Глѣбовъ. Онъ добѣжалъ внизъ и опять ощупью нашелъ дверь въ швейцарскую.
-- Швейцаръ! -- крикнулъ онъ громче и сталъ стучать въ дверь пальцами.
За дверью послышался шорохъ и сейчасъ же на полу въ прихожей засвѣтилась узкая полоска.
-- Экъ возится! -- досадливо подумалъ Глѣбовъ. Дверь отворилась и швейцаръ вышелъ съ жестяной лампой въ рукѣ.
Онъ поставилъ лампу на табуретъ и прошелъ къ подъѣзду мимо Алексѣя Дмитріевича; на его плечахъ, какъ на вѣшалкѣ, висѣла старая ливрея, волосы на лбу спутались, а лицо было хмурое и болѣзненное.
-- Я сейчасъ вернусь,-- сказалъ Глѣбовъ и вышелъ на улицу. Дверь хлопнула.
Прошло болѣе получаса, когда Глѣбовъ остановилъ извощика и высадилъ у подъѣзда даму. Дверь оказалась не запертой. Лампа горѣла на табуретѣ, а рядомъ на ларѣ сидѣлъ швейцаръ и дремалъ, или думалъ опустивъ голову. Когда Глѣбовъ и дама вошли, онъ всталъ и сдѣлалъ имъ на встрѣчу нѣсколько шаговъ.
-- Старая барыня пріѣхала? -- поспѣшно спросилъ Алексѣй Дмитріевичъ.
-- Никакъ нѣтъ,-- вяло отвѣтилъ швейцаръ.
-- Подожди запирать, сейчасъ подъѣдетъ.-- Швейцаръ взялъ лампу и поднялъ ее надъ головой. Глѣбовъ и Софья Сергѣевна поднимались рядомъ и оживленно переговаривались вполголоса. Наконецъ наверху стукнула дверь. Швейцаръ медленно опустилъ лампу, поставилъ ее на табуретъ и сѣлъ на ларь.
-- Ахъ, какая умница! вотъ умница! -- кричала Софья Сергѣевна, раздѣваясь въ передней.
-- Вотъ умница! -- повторила она, хотя очевидно мало вдумывалась въ свои слова и была бы въ сильномъ затрудненіи, еслибы кто-нибудь потребовалъ объясненія ея восторговъ.
-- А мой сакъ? -- обратилась она къ Глѣбову.
-- Вотъ, вотъ! -- засуетился Алексѣй Дмитріевичъ.
-- Ну-съ, прекрасно. Ваша жена умница, а вы не извольте намъ мѣшать и было бы лучше всего, еслибы вамъ удалось заснуть.
-- Заснуть! -- возмутился Глѣбовъ.-- Ну, нѣтъ! Хотя я вчера не спалъ, работалъ всю ночь...
-- Тѣмъ болѣе. Тѣмъ болѣе!..
Софья Сергѣевна ушла въ спальную, а Алексѣй Дмитріевичъ почувствовалъ себя какъ въ какомъ то кошмарѣ: во всѣхъ комнатахъ его квартиры горѣли лампы; казалось, чья-то властная рука изгнала изъ нея на эту ночь сонъ и покой.
Видъ комнатъ и лампы были давно знакомые, обыкновенные, какъ всегда; мебель тоже стояла, какъ всегда, и вмѣстѣ съ тѣмъ въ этомъ обыденномъ видѣ вещей крылось что-то необычайное, какая-то тайна, или предчувствіе чего-то, передъ неминуемой и близкой минутой развязки.
Раздался звонокъ, Глѣбовъ бросился отворять и впустилъ очень полную и сильно запыхавшуюся тещу.
-- Софью Сергѣевну привезъ? -- спросила она сейчасъ же, хотя уже спрашивала о томъ же у швейцара.
-- Да, да, здѣсь,-- отвѣтилъ Глѣбовъ.
Теща тяжело опустилась на стулъ и стала раскутывать свою голову, развязывая одну косынку за другой.
-- Вотъ... Это отъ лѣстницы, mon ami, я всегда говорила,-- тономъ упрека сказала она.
-- Что отъ лѣстницы, maman?
-- Отъ лѣстницы такъ рано.
-- Но вовсе не рано...
-- Ахъ, laissez, пожалуйста! всегда противорѣчите!
Она сняла всѣ свои косынки и ушла въ спальную, а Алексѣй Дмитріевичъ прошелъ въ кабинетъ. Дѣлать было рѣшительно нечего; онъ сѣлъ къ столу и сталъ курить.
-- Алексѣй Дмитріевичъ, mon ami! -- закричала теща изъ столовой,-- я ищу валерьяновыхъ.
-- Кому? Ей? Нѣтъ, кажется, валерьяновыхъ,-- быстро отвѣтилъ Глѣбовъ и вышелъ въ столовую.
-- Можно мнѣ къ Лелѣ?
-- Я не знаю, какъ можно было не приготовить валерьяна? Надо послать.
-- Я самъ схожу. Къ Лелѣ можно?
-- Можно, кажется. Ахъ, эта Леля -- ангелъ!
Глѣбовъ вошелъ въ спальную. Его жена сидѣла на томъ же мѣстѣ и слѣдила за приготовленіями Софьи Сергѣевны. Алексѣю Дмитріевичу показалось, что она похудѣла, осунулась и что глаза ея лихорадочны и чрезмѣрно велики.
-- Я иду въ аптеку,-- сказалъ онъ и поцѣловалъ ея гладко причесанные волосы.
Черезъ минуту Глѣбовъ спускался по лѣстницѣ. Внизу было темно и только на полу прихожей свѣтилась яркая полоска.
-- Швейцаръ! -- позвалъ Глѣбовъ.
Маленькая дверь сейчасъ же отворилась и швейцаръ показался съ лампой въ рукѣ.
-- Я все бужу васъ. Жена больна,-- сказалъ почему-то Глѣбовъ и пошелъ за нимъ къ подъѣзду.
-- Никакъ извощиковъ-то нѣтъ,-- замѣтилъ швейцаръ.
-- Аптека близко, я пѣшкомъ,-- отвѣтилъ Алексѣй Дмитріевичъ и почти побѣжалъ по тротуару.
Возвращаясь, онъ увидалъ внизу свою горничную.
-- Что такое? Зачѣмъ вы здѣсь? -- испуганно спросилъ онъ.
-- Старая барыня прислала, чтобы вотъ еще по запискѣ.
-- Ахъ, досада какая! Ну, я схожу. Идите туда, вы тамъ нужнѣе. Что? какъ?
-- Ничего,-- отвѣтила горничная и побѣжала на верхъ.
-- Андрей! вы ложитесь, а мнѣ дайте ключъ,-- предложилъ Глѣбовъ. Швейцаръ махнулъ рукой.
-- Изъ 4-го и 7_го NoNo еще не пришедши,-- вяло отозвался онъ.
-- У него видъ нехорошій, больной,-- подумалъ Алексѣй Дмитріевичъ и вспомнилъ, что уже давно замѣчалъ въ немъ какую-то перемѣну.
-- Вы нездоровы? -- спросилъ онъ.
Швейцаръ сдѣлалъ опять безнадежный жестъ рукой.
-- Отъ лѣстницы, должно... Ноги пухнутъ.
-- Это отъ лѣстницы, mon ami; я всегда говорила,-- вспомнилась Глѣбову фраза тещи.
Въ аптекѣ его задержали. Дожидаясь лекарствъ, онъ старался представить себѣ то, что дѣлалось дома и отъ неизвѣстности и страха у него замирало сердце. Домой онъ бѣжалъ, но когда черезъ стеклянную дверь подъѣзда онъ увидалъ свою лѣстницу и швейцара на ларѣ, ему стало страшно вернуться въ свою квартиру и опять захотѣлось бѣжать по улицѣ или ждать въ аптекѣ. Лицо швейцара, странно одутловатое и блѣдное, глянуло на него равнодушно и вяло.
-- Ложитесь, ложитесь! -- посовѣтовалъ Глѣбовъ и побѣжалъ, шагая черезъ двѣ ступени.
Его встрѣгила теща.
-- Я не знаю, какъ можно было не пригласить доктора? -- сразу заговорила она дрожа и захлебываясь отъ слезъ.-- Какая-то никому неизвѣстная sage femme... Ахъ, mon Dieu, mon Dieu! она умретъ.
-- Что? что такое? -- чуть не закричалъ Алексѣй Дмитріевичъ. Онъ скинулъ шинель и бросился къ запертымъ дверямъ спальни.
-- Ее уморятъ! уморятъ! -- крикнула ему вслѣдъ теща.
Въ спальную его не пустили.
-- Уходите, уходите! Дайте капель вашей belle-mére. У насъ все идетъ прекрасно, волноваться нечего,-- закричала ему Софья Сергѣевна. Глѣбовъ вернулся въ кабинетъ. Теща сидѣла на диванѣ и дрожала.
-- Ну, чего вы-то? -- злобно косясь на нее спросилъ Глѣбовъ.
-- Она можетъ умереть... Она навѣрное умретъ! -- всхлипнула старуха.-- И во всемъ виноваты вы: наняли квартиру гдѣ-то на небесахъ и не пригласили доктора.-- Глѣбовъ разсердился.
-- Ну, причемъ тутъ квартира? причемъ докторъ? Я сейчасъ спрашивалъ и все идетъ хорошо.
-- Хорошаго ничего нѣтъ! -- уже закричала теща.-- Она, эта sage femme, меня чуть не выгнала, потому что я все вижу и все понимаю и не хочу допустить..
-- Ничего вы не понимаете! -- сердито перебилъ ее Глѣбовъ.
-- Ахъ, mon Dieul Да какъ вы смѣете?.. У меня у самой было восемь человѣкъ дѣтей!
-- Ну, и что же?
-- Какъ, что же? Я ихъ родила и все... а мой покойный мужъ, который любилъ меня, всегда требовалъ, чтобы тутъ и докторъ и все...
-- Сами не умѣли, значитъ.
-- Какъ это, я не умѣла?!. Только я не лазила по лѣстницамъ... А эта бѣдная Леля!..
Старуха начала громко всхлипывать. Алексѣй Дмитріевичъ быстро шагалъ по кабинету и кусалъ усы.
-- Слышите? васъ зовутъ! -- замѣтилъ онъ вдругъ и сталъ тревожно прислушиваться.
-- Иду, иду! -- закричала старуха и, несмотря на свою полноту, быстро поднялась и убѣжала.
Глѣбову стало жутко. Пока онъ говорилъ съ тещей и сердился, его нервное напряженіе находило себѣ исходъ; теперь, предоставленный самому себѣ, онъ опять весь предался тревогѣ и ожиданію. Онъ сталъ ходить по комнатамъ, прислушиваясь къ каждому звуку. Неожиданно онъ встрѣтился съ Софьей Сергѣенной.
-- Послушайте,-- сказала она,-- ваша belle-mére этого непремѣнно хочетъ... Съѣздите за докторомъ, я напишу записку.
-- Значитъ плохо? -- тихо спросилъ Алексѣй Дмитріевичъ.
-- Совсѣмъ нѣтъ! все правильно. Но разъ она этого требуетъ...-- отвѣтила Софья Сергѣевна и пожала плечами.
-- За Николаемъ Михайловичемъ?
-- Ну, конечно...
Софья Сергѣевна стала писать записку, а Глѣбовъ опять накинулъ свою шинель.
-- Вретъ она про belle-mére, или не вретъ?-- тревожно спрашивалъ онъ себя.
Жестяная лампочка горѣла, а на ларѣ сидѣлъ швейцаръ и дремалъ.
-- Выпустите меня! -- окликнулъ его Алексѣй Дмитріевичъ. Тотъ поднялъ голову и поглядѣлъ на Глѣбова. Взглядъ его былъ какой-то тупой и равнодушный; всталъ онъ не сразу.
-- Я совсѣмъ не даю вамъ покоя,-- заговорилъ Глѣбовъ,-- теперь надо за докторомъ... А вы совсѣмъ больны!
-- Ничего! -- вяло отвѣтилъ швейцаръ и пошелъ къ подъѣзду.
Докторъ былъ пріятель Глѣбова, но жилъ далеко. Алекеѣй Дмитріевичъ торопилъ извощика и все думалъ о томъ: вретъ или не вретъ Софья Сергѣевна, что все идетъ хорошо?
-- Если идетъ хорошо, то хорошо кончится,-- соображалъ онъ и при словѣ "кончится" чувствовалъ жгучее, почти несбыточное счастье.
Обратно онъ ѣхалъ вмѣстѣ съ докторомъ и слушалъ, какъ тотъ сопѣлъ и всхрапывалъ, поминутно засыпая и просыпаясь на ухабахъ.
Прочитавъ записку Софьи Сергѣенны, Николай Михайловичъ сперва отказался ѣхать и только пообѣщалъ быть часа черезъ два; Глѣбовъ сталъ упрашивать его и вытащилъ чуть не насильно.
Стало свѣтать. Подъѣзжая къ дому, Глѣбовъ подумалъ, что увидитъ сейчасъ одутловатое лицо швейцара и его вялый, равнодушный взглядъ.
-- У насъ швейцаръ боленъ,-- замѣтилъ онъ вслухъ.
Николай Михайловичъ проснулся.
-- Ахъ, это тотъ... Знаю,-- сказалъ онъ,-- ему не нынче-завтра капутъ.
-- Отчего? -- спросилъ Глѣбовъ.
-- У него сердце не въ порядкѣ.
Они сошли съ извощика и вошли въ подъѣздъ. Докторъ сдалъ свою шубу швейцару и внимательно глянулъ ему въ лицо.
-- Онъ почти готовъ,-- замѣтилъ онъ Глѣбову, поднимаясь по лѣстницѣ,-- а дежуритъ; ничего не подѣлаешь!
На его звонокъ отворила теща.
-- Ну, чего у васъ тутъ? это вы все мутите? -- спросилъ ее Николай Михайловичъ.
Старуха замахала руками.
-- Она умретъ! она непремѣнно умретъ!-- чуть не закричала она.
-- Да неужели непремѣнно? -- спокойно спросилъ докторъ и сталъ приглаживать волосы передъ зеркаломъ,
-- Идите же къ ней, au nom de Dieu!
-- Не растрепаннымъ же идти! Мнѣ этотъ... вашъ... одѣться порядкомъ не далъ,-- сказалъ Николай Михайловичъ.
-- Ахъ, mon Dieu! Леля умираетъ и все, а вы съ вашими прическами!
Докторъ спряталъ свою гребеночку въ карманъ и пошелъ за старухой.
-- Ишь, какъ бѣгать-то стала! -- пошутилъ онъ, глядя, какъ та быстро переваливалась на ходу.
Алексѣй Дмитріевичъ постоялъ среди кабинета, а потомъ черезъ столовую и корридоръ тихо подошелъ къ дверямъ спальни.
-- Это ничего? можно? -- услыхалъ онъ измученный голосъ жены.
-- Конечно. Конечно! -- громко отвѣтила Софья Сергѣевна.
-- Au nom de Dieu, Леля, не дремли! -- жалобно заговорила теща.-- Ахъ, это съ ней не сонъ, а просто слабость или дурнота.
-- Напротивъ, пусть спитъ, если хочетъ,-- возразилъ докторъ.-- А вы бы шли туда, мамаша. Тамъ Леша одинъ.
-- Да... Иди, мама,-- тихо сказала Леля.
Алексѣй Дмитріевичъ отшатнулся и, чтобы не возвращаться въ кабинетъ, быстро пошелъ по корридору и отворилъ дверь кухни. Кухарка, одѣтая, спала на кровати; рядомъ въ растяжку на полу спалъ большой бѣлый котъ. У плиты стоялъ самоваръ безъ крышки, въ печи лѣниво потрескивали дрова, а въ большомъ мѣдномъ чайникѣ булькалъ кипятокъ.
-- Марья! -- тихо позвалъ Глѣбовъ, придумывая, что бы спросить у кухарки, если она проснется. Но она не проснулась.
-- Леля дремлеть, Леля не мучится,-- сказалъ онъ себѣ съ облегченіемъ.
Непривычная обстановка развлекала Глѣбова.
-- Что у нихъ тутъ таракановъ! Неряхи!-- подумалъ онъ, приглядываясь къ раковинѣ.
По корридору кто-то пробѣжалъ, горничная или акушерка.
-- Если я пойду въ кабинетъ, то навѣрное поругаюсь съ тещей,-- сообразилъ Алексѣй Дмитріевичъ и сѣлъ на табуретъ около стола.
Кухарка вздохнула и пробормотала что-то во снѣ. Вода въ чайникѣ глухо кипѣла и время отъ времени выплескивалась на плиту тонкой дымящейся струйкой. Глѣбовъ зѣвнулъ и положилъ голову на руки...
-- Такъ вѣдь вотъ же онъ! -- закричалъ кто-то надъ самымъ его ухомъ. Алексѣй Дмитріевичъ вздрогнулъ и открылъ глаза. Передъ нимъ съ полотенцемъ въ рукахъ стоялъ докторъ и хохоталъ.
-- А говорятъ -- сбѣжалъ. Не сбѣжалъ, а спитъ.
Кухарка проснулась и стремительно соскочила съ постели, хватаясь за голову.
-- Что? Какъ? -- задыхаясь отъ внезапнаго сердцебіенія, спросилъ Глѣбовъ.
-- А тебѣ чего хотѣлось? -- спросилъ докторъ, внимательно приглядываясь къ коту.
-- Да говори же! -- закричалъ Глѣбовъ.
-- Поди, самъ посмотри! Чего привязался! -- огрызнулся Николай Михайловичъ.
Глѣбовъ бѣгомъ выбѣжалъ изъ кухни.
-- Только кухарочку обезпокоили! -- сострадательно замѣтилъ докторъ и пошелъ за нимъ.
Черезъ полчаса докторъ и Глѣбовъ стояли въ передней; ихъ провожала теща.
-- Я только сдамъ телеграмму и сейчасъ же вернусь,-- суетливо сказалъ Глѣбовъ.
-- Ахъ, mon Dieu! я такъ рада, такъ рада, что не вѣрю себѣ! -- заговорила теща.-- Я думала, Леля умретъ и все... Я спала и ничего не знала и вдругъ Леша прибѣжалъ... Ахъ, ужъ какъ я рада! -- она потирала руки и, улыбаясь, щурилась отъ удовольствія.
-- Maman думаетъ, что все это отъ лѣстницы,-- вспомнилъ Глѣбовъ и захохоталъ.
-- Это съ Еленой Павловной-то? А что же съ вами отъ лѣстницы ничего не дѣлается? -- пошутилъ докторъ. Старуха громко засмѣялась и замахала руками.
-- Allez, пожалуйста! всегда такія глупости!-- Докторъ и Глѣбовъ вышли.
Какой-то молодой незнакомый малый мелъ лѣстницу; внизу, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, стояла жена швейцара и смотрѣла на улицу въ стеклянную дверь подъѣзда. Она оглянулась, пошла навстрѣчу Николаю Михайловичу и стала что-то тихо говорить, засматривая ему въ глаза умоляющимъ взглядомъ.
-- Хорошо, я зайду,-- сказалъ Николай Михайловичъ и обратился къ Глѣбову:
-- Ты меня подожди, я сейчасъ.
Жена швейцара и докторъ скрылись въ маленькую дверь. Глѣбовъ сѣлъ на ларь и сталъ ждать. Ему вспомнилось, какъ этой ночью сидѣлъ здѣсь швейцаръ, потому что онъ, Глѣбовъ, не давалъ ему спать. Ему вспомнилось еще, что когда у него или у другихъ жильцовъ бывали гости, Андрей тоже не спалъ и не тушилъ лампы.
Докторъ вышелъ изъ швейцарской, за нимъ шла женщина съ ребенкомъ и горячо благодарила его. Въ ея глазахъ вмѣсто мольбы свѣтилась надежда и робкая радость.
Николай Михаиловичъ быстро надѣлъ шубу и вышелъ. Извощиковъ не было и они пошли пѣшкомъ.
-- Что тамъ? -- спросилъ Глѣбовъ.
-- Тамъ?-- началъ докторъ и нахмурился,-- тамъ остается вдова и пять человѣкъ дѣтей, изъ которыхъ старшему десять лѣтъ.
-- И надежды... никакой?
Въ эту минуту Алексѣю Дмитріевичу очень хотѣлось, чтобы надежда была и чтобы его собственное радостное настроеніе не омрачалось близостью чужаго горя. Докторъ пожалъ плечами.
-- А вѣдь онъ мой коллега... до нѣкоторой степени! -- сказалъ онъ и усмѣхнулся.
-- Кто? -- спросилъ Глѣбовъ.
-- А вотъ, швейцаръ. Если допустить несомнѣнность жизни иной, откуда мы всѣ идемъ и куда возвращаемся, то мое мѣсто у преддверія: одинъ пришелъ, другой уходитъ; будь на стражѣ и... не спи ночь,-- добавилъ онъ печально.
Алексѣй Дмитріевичъ засмѣялся. Докторъ вытащилъ изъ подъ шубы часы и остановился.
-- Спать или завтракать? -- задумчиво спросиль онъ и сталъ что-то соображать, глядя передъ собой въ туманъ и мглу петербургскаго зимняго утра.