Черт

I

Очень тяжелый день выдался Патрикию Петровичу Коломягину перед самыми праздниками.

Утром, когда он только что позавтракал и собирался ехать в департамент, к нему в кабинет вошла жена с листком бумаги в руке. Она была одета по-домашнему, но очень кокетливо, и на лице ее лежало то ласковое выражение, которое всегда предшествовало покушению на его бумажник.

-- А я пришла разорить тебя, -- заявила она со стыдливой улыбкой. -- Людям надо выдать праздничные. Вот я записала всех на бумажке. Не удивляйся, что так много вышло. Прежде у нас не было прачки и судомойки, а теперь мы их держим.

Коломягин взял листок и пробежал его, немножко скривив губы.

-- Розе двадцать пять рублей? Ну, это уж жирно будет, -- заметил он.

-- Ах, она так старается. И Дронушка ее так любит! -- возразила Елена Дмитриевна.

Коломягин взял карандаш и переделал двадцать пять рублей на пятнадцать. Потом точно таким же образом урезал остальные цифры на пять рублей каждую.

-- А это что же такое: автомобиль тридцать рублей? -- спросил он, еще более кривя губы.

-- Но разве ты забыл? Мы обещали Дронушке...

-- Никогда я не обещал. Десять рублей и ничего больше.

И опять решительный росчерк карандашом.

Елена Дмитриевна пожала плечами и пошелестела другим листком, очутившимся также в ее руке.

-- Я, душечка, спешу, -- предупредил Патрикий Петрович, торопливо собирая бумаги в портфель. -- Что там такое еще?

-- А помнишь, мы все откладывали заплатить по счету m-me Фаншон. Немножко надо ей дать... -- объяснила Елена Дмитриевна.

-- Это прямо наказанье божеское... -- проворчал Коломягин и, раскрыв бумажник, сердито выбросил оттуда несколько кредитных билетов.

Елена Дмитриевна ловко подхватила их и, поднявшись на цыпочки, прижалась к мужу и поцеловала его в гладко выбритую щеку.

-- Ну, ну, ну... транжирка! -- с напускным равнодушием проговорил Патрикий Петрович. -- Едешь сегодня с Дронушкой на елку к Валтасаровым?

-- О, да! -- почти восторженно ответила молодая женщина. -- Я уже сказала Дронушке, и Розу мы возьмем.

На службе Коломягину пришлось также разбираться в списке праздничных наград. Так как дело шло о казенных деньгах, то об экономии он не заботился, но все-таки перечеркнул несколько цифр, сбавляя одним чиновникам и надбавляя другим. Но сто рублей, предназначавшиеся Попову 2-му, он решительно зачеркнул, и даже прикрикнул на экзекутора:

-- Я же говорил вам, что Попов 2-й лишается праздничных. Позволил себе нагрубить начальнику отделения... это, понимаете, не какое-нибудь упущение. Это государственный проступок, да-с!

-- Так-то так, да бедность у него большая... -- пробовал вступиться экзекутор. -- Семья, дети болеют...

Но Коломягин убежденно возразил:

-- И останется в бедности, да-с. Со строптивым характером милостей ждать нечего. А эти сто рублей... Почему у вас пропущен Скрипицын?

-- Да он и на службу почти не ходит.

-- Не получил еще занятий. А это прекрасный молодой человек, и его мать бывает у графини. Эти сто рублей я ему назначаю.

Покончив с наградными, Патрикий Петрович приступил к докладам и проработал часов до шести.

Вошел франтоватый курьер и подал письмо в маленьком конвертике.

-- От кого? -- спросил Коломягин.

Курьер ответил, что принес неизвестный человек, отдал и ушел.

Коломягин разорвал конвертик. Оттуда выпал кусок картона с следующими строками:

"Если хотите видеть то, чего мужья, обыкновенно, не видят, то поезжайте на елку к Валтасаровым".

Внизу, вместо подписи, стоял замысловатый крючок.

Патрикий Петрович швырнул картон в камин.

"Гадость какая... -- проворчал он. -- И кому это охота заниматься такими пошлостями"?

Но неприятное впечатление засело в нем.

II

Обед у Коломягиных, как всегда, был недурен, но Патрикий Петрович ел неохотно. Он все поглядывал боком на жену, словно силясь рассмотреть в ней что-то такое, чего не замечал раньше. И ему начинало казаться, что вот такая, как он ее видит: всегда расчесанная, принаряженная, с окружавшим ее слабым запахом духов -- она может изменять ему, а он может доверять ей. А потом стало казаться, что он и раньше находил что-то подозрительное в кокетливой подвижности ее лица, в непослушной, густой пряди волос, падавшей на ее низкий лоб, и в хорошеньком, вздернутом носике, придававшем всей наружности ее что-то неисправимо легкомысленное.

А когда Роза, встречаясь с его взглядом, быстро переводила глаза на хозяйку дома, -- ему казалось, что и в этом движении заключается какой-то, касающийся его, подозрительный смысл.

-- Ну, значит, едете на елку к Валтасаровым? -- спросил он, снимая с подноса чашку кофе.

-- Да, вот только переоденусь, -- ответила жена. -- Просила пораньше.

-- Само собой... гм... -- произнес почти загадочно Коломягин.

-- А ты и попозже не приедешь? -- спросила Елена Дмитриевна словно оробевшим голосом.

-- Я, душечка, попозже в клуб поеду, -- ответил Патрикий Петрович.

-- Ну, конечно; что тебе на детском вечере делать, -- отозвалась молодая женщина.

Допив кофе, Коломягин перешел в кабинет и по обыкновению прилег на диване. Сначала он прислушивался к происходившей в доме возне, но потом, когда хлопнула дверь на лестницу и прошуршали по коридору шаги возвращавшегося в свою комнату лакея, Патрикий Петрович почувствовал, что наставшая тишина словно подхватила его, покачала и тихо погрузила в сон.

Проснулся он в совершенной темноте, и сейчас же щелкнул электрической кнопкой. Слабый свет залил комнату.

И вдруг в стороне, за письменным столом, Коломягин увидел неизвестного ему человека.

Это был худощавый брюнет невысокого роста, с блестящими черными глазами, насмешливым очерком рта, тонким носом и маленькими руками в белых перчатках. Безукоризненный фрак так свободно и ловко сидел на нем, точно составлял принадлежность его тела.

Облокотившись над столом, господин этот смотрел на Патрикия Петровича в упор смеющимися глазами.

-- Это что же еще такое? Как вы сюда попали? -- обратился к нему крайне озадаченный Коломягин.

-- Не все ли вам равно, как я сюда попал, раз я здесь? -- возразил гость. -- И вовсе я не попал, а только проявился.

-- Как это -- проявился?

-- Вот, как проявляют фотографический негатив. Был незаметен, и вдруг проявился.

-- Но, позвольте... кто вы такой?

-- Я же не спрашиваю вас, кто вы такой?

-- Это, наконец, нахальство. Что вам от меня надо?

-- Вот, это деловой вопрос. Надо мне, чтобы вы оделись во фрак, как и я, потому что у Валтасаровых, куда мы сейчас поедем, все будут во фраках.

Коломягин начинал испытывать смутный страх.

-- С чего вы взяли, что я поеду к Валтасаровым? Какое мне дело до Валтасаровых? -- возразил он.

Гость как-то неприятно хихикнул.

-- Не говорите пустяков, -- сказал он. -- К Валтасаровым я вас свезу, чтоб вы убедились, что там нет того, о чем вы думаете.

-- Этакая чепуха, -- произнес Патрикий Петрович.

Но ему приятно было думать, что он поедет к Валтасаровым, и там рассеются все эти глупые подозрения, вызванные мерзким письмом.

-- Одевайтесь, пора, -- торопил его гость.

Коломягин позвонил, и приказал лакею подать фрак. Ему хотелось спросить, кто впустил неизвестного гостя, но какая-то странная робость овладела им, и он ничего не спросил. К тому же, его удивляло, что слуга не смотрел на посетителя, точно совсем не замечал его.

У подъезда оказался автомобиль, и при нем маленький человечек во всем черном.

-- Однако, какое глупое приключение! -- сказал Коломягин, садясь рядом со своим спутником.

-- Никакого приключения еще нет, -- возразил последний. -- Глупо было то, что вы отняли сто рублей у Попова 2-го и отдали их Скрипицыну.

-- Позвольте, вам какое дело до моих служебных распоряжений? -- ощетинился Коломягин.

-- Молчите вы! -- почти прикрикнул на него неизвестный, и Патрикий Петрович опять ощутил странную робость -- тем более что автомобиль мчался по улицам с ужасающею быстротою.

-- Нельзя ли потише, -- задыхающимся шепотом произнес Коломягин.

-- Будьте довольны, что я не взял вас ... аэроплан, -- ответил ему спутник.

III

У Валтасаровых было очень оживленно. Елка догорала и от нее распространялся по комнатам легкий чад. Казалось, будто взрослые и дети двигаются, танцуют, скачут в прозрачном дыму.

Коломягин силился разглядеть жену. Но ее нигде не было. С трудом нашел он Розу, хихикавшую в уголке за буфетом с лицеистом.

-- Где жена? -- спросил Коломягин.

Лицо Розы выразило крайнее замешательство.

-- Мадам нет, -- ответила она. -- Мадам немножко нездорова.

-- Но где же она?

-- Мадам уехала к доктору.

Коломягин повел растерянным взглядом, и глаза его тут же встретились со смеющимися, пронизывающими зрачками его таинственного спутника.

-- Слышите: жены здесь нет, она захворала, -- обратился он к нему таким тоном, как будто тот был виноват во всем этом.

Неизвестный хихикнул с самой нестерпимой смешливостью.

-- Я же вас предупредил, что вы ничего здесь не найдете, -- сказал он, и еще ядовитее хихикнул.

Коломягин с ненавистью оглядел его с головы до ног. И тут он в первый раз заметил, что щегольские лакированные ботинки как-то странно сидели на его ногах -- словно были наполовину пусты.

-- Э, пройдемся-ка немножко, -- предложил он, осторожно беря неизвестного под руку, и заранее радуясь своему открытию.

В самом деле, походка неизвестного слегка напоминала цирковых пуделей, когда их выводят в сапогах.

-- Похоже, милостивый государь, что у вас на ногах копыта, -- сказал Патрикий Петрович.

-- Мало ли у кого какие бывают недостатки, -- спокойно отозвался его спутник.

-- Но ведь по этому признаку узнают чертей... Вы, стало быть, черт, милостивый государь! -- произнес почти торжествующим тоном Коломягин.

Тот, в ком узнали черта, передернулся всем телом, точно его защекотали, и хлопнул Коломягина крючковатой рукой по животу.

-- Шутник вы, право же шутник! -- сказал он весело. -- Но ведь мы здесь теряем время. Если ваша жена поехала к своему доктору, то я должен отвезти вас туда, чтоб вы убедились, что ее там нет.

-- Вы думаете, что ее там нет?

-- Думают только люди, потому что это помогает им в их незнании. Свернем в коридор, чтоб не попасться на глаза хозяйке.

Оба спустились с лестницы и опять сели в автомобиль. Черненький человечек пустил машину полным ходом. Широкая, освещенная электричеством улица словно неслась им навстречу.

-- Скучно теперь стало на вашем свете, -- неожиданно сказал Коломягину его спутник. -- Прежде порок был интереснее, потому что прятался. Его надо было выслеживать. Помните "Сказку для детей" Лермонтова? Тогдашнему черту выпадало много занимательной работы. Он бегал по крышам, вылезал из камина, заглядывал в окна. А теперь ничего этого не надо. Порок стал до глупости откровенен. Он гуляет вот здесь, на панели, хохочет в театре, ужинает в ресторане. Вместо того, чтобы раскрывать крыши домов, достаточно заглянуть в дверь отдельного кабинета, когда татарин тащит, туда бутылку шампанского. Люди стали такой дрянью, что чертям нечего с ними делать.

-- Заработок падает? -- насмешливо сказал Коломягин.

-- Падает, -- согласился его спутник. -- Я даже думаю, что нынешние черти гораздо порядочнее людей.

-- Ну однако! -- протестовал Патрикий Петрович.

Автомобиль круто остановился у подъезда большого дома.

-- Вот мы и у доктора, -- сообщил спутник.

Доктор только что вернулся с практики и старательно мыл руки в уборной. Он вышел в кабинет с полотенцем.

-- Что случилось с моей женой? -- спросил Коломягин.

-- А что такое? -- в свою очередь спросил доктор.

-- Разве она не была у вас?

-- Когда?

Спутник Коломягина отрывисто хихикнул.

-- Разве я не говорил вам, что ее здесь нет? -- произнес он, поперхаясь и точно всхлипывая от наслаждения.

Доктор, по-видимому, сообразил что-то.

-- Я очень рад, что вы заехали ко мне, -- сказал он. -- Мне хотелось поговорить с вами относительно болезни вашей жены. Ничего серьезного я не нахожу, но, видите ли, тут многое зависит от вас. В супружеской жизни, вы знаете, есть чисто физиологическая сторона. Нам, врачам, надо предоставить некоторые права в этой области. В научном смысле, само собою.

Спутник Коломягина опять радостно хихикнул.

-- Ничего не понимаю, -- отозвался Патрикий Петрович и пожал плечами.

-- А вот вы сейчас поймете, -- с приятной улыбкой заговорил доктор. -- Дело в том, что у супруги вашей очень деликатное сложение. В высшей степени деликатное... И организм не достиг той степени развития, когда можно дозволять себе даже некоторые излишества. Наоборот, необходим более воздержанный режим.

-- Серьезно? -- спросил несколько озадаченный Коломягин.

-- Непременно. Раз, женщина тяготится...

-- Жена тяготится?

-- А разве вы не замечали?

-- Да ничего подобного.

Опять послышалось отвратительное хихиканье. Патрикий Петрович с ненавистью взглянул на своего спутника.

Лицо доктора приняло растерянное выражение. Он пожевал губами и поправил туго накрахмаленные манжеты.

-- Это, знаете, очень, очень деликатная область, -- заговорил он. -- Необходимо прислушаться к мнению врача. И, вообще, я думаю, что полезно было бы предоставить вашей супруге больше развлечений. Может быть, даже заграничную поездку, например, в Ниццу... А, впрочем, я завтра, заеду. Скажите дома, что между двумя и тремя часами я заеду.

IV

Патрикий Петрович вышел от доктора совершенно расстроенным. Вид автомобиля с его черненьким шофером еще больше обозлил его.

-- Не желаю я больше с вами ездить, -- заявил он своему спутнику. -- Провались она, ваша проклятая машина. Я поеду домой, потому что моя жена, очевидно, давно уже дома.

Спутник замысловато посвистал.

-- Конечно, вам надо спешить увидеть вашу жену, -- сказал он. -- Кстати, разве вы не проголодались еще? Теперь самое время заехать в ресторан и заказать разварное тюрбо и красную куропатку. С бутылкой хорошего монраше это составит прекрасный ансамбль. Если не забыть также бутылку хорошего бордо, само собою.

Коломягин приостановился. Предполагаемый ансамбль сразу подействовал на его воображение. Странным только казалось ему ужинать с незнакомцем, который, всего вернее, мог быть чертом. А впрочем, не все ли равно?

И автомобиль опять с бешеной быстротой понес их по широким освещенным улицам.

На ужин были заказаны те самые блюда и вина, которыми черт искушал Коломягина.

-- Гастрономическое удовольствие должно отвечать обстановке, -- объяснил при этом черт. -- Если б с нами были дамы, я заказал бы другое. Вот за этой дверью, в соседнем кабинете, подают раков а-ля-борделез, бекасов и шампанское. Но это потому, что там ужинают молодой человек с хорошенькой женщиной. При таких условиях раки и шампанское необходимы. А мы с вами серьезные люди и должны относиться к еде сознательно. Тюрбо для нас имеет преимущество, потому что содержит много фосфора. И притом оно садится на желудок, как хорошая кулебяка. Днем я спросил бы кулебяку, а вечером -- тюрбо. Мы будем чувствовать себя сытыми, и в то же время фосфор освежит наше мозговое вещество. Россия очень много теряет оттого, что в ней не едят тюрбо. Во Франции, в Англии, в Германии, в Италии все порядочные люди едят тюрбо. И оттого там много и хорошо делается.

-- А у нас мало делается? -- обиженно спросил Коломягин.

-- У вас больше всего занимаются тем, что убеждают друг друга быть русскими. На это уходит так много времени и усилии, что для дела ничего почти не остается. Впрочем, я это только так, к слову. Возвращаюсь к нашему меню. Белое монраше после тюрбо и красное бордо после куропатки -- вы чувствуете, как это серьезно? Опасаюсь, что мы будем пьяны. То есть вы, а не мы. Одно из моих печальных преимуществ: я никогда не пьянею.

-- Потому что вы из породы... как бы сказать?..

-- Не будем касаться щекотливых вопросов. Вот несут закуску. С моей стороны это уступка, потому что глупо притуплять чувство голода как раз перед кулинарным священнодействием. Но я умею снисходить к дурным привычкам. Даже выпью водки, чтобы вам не было неловко.

Черт налил две рюмки. Коломягин обратил внимание, что он не снял перчаток.

-- Вы и ужинать будете в перчатках? -- спросил он.

-- Вы же не снимаете галстука, хотя в нем меньше смысла, чем в перчатках, -- возразил черт. -- А теперь выпейте вторую.

Коломягин поднес рюмку к губам и остановился, прислушиваясь к голосам, доносившимся из соседнего кабинета.

-- Прехорошенькая, должно быть дамочка... -- произнес он, подмигивая собеседнику.

-- Разумеется, прехорошенькая. В ресторанном кабинете всякая женщина делается хорошенькой, потому что влюбчивость мужчины чрезвычайно обостряется. Effet de l'imagination, как выражаются французы. Одна из нераскрытых тайн психологии... или физиологии. Ресторанный воздух имеет странную возбудительную силу. Представьте себе, что вы обедаете у себя дома, вдвоем с женою. Разве вы съедите те шесть блюд, которые подают в ресторане? А тут съедаете. И точно также всякая женщина здесь покажется вам вдвое соблазнительнее.

-- В таком случае мужьям следовало бы иногда ужинать со своими женами в отдельном кабинете? Прелюбопытная теория. Если б я, например, был здесь с женою...

Черт визгливо хихикнул.

-- У вас бывают идеи... -- проговорил он, весь корчась, как от щекотки. -- Хи-хи!

Коломягину тоже хотелось смеяться, и ему тоже казалось, будто его щекочут.

-- Хе-хе! -- расслабленным звуком вырвалось у него.

-- Хи-хи! -- подхватил черт, разливая остатки монраше.

V

Патрикий Петрович чувствовал себя необыкновенно приятно. На нем, как будто оправдывалась теория его собеседника. Живительная теплота разливалась по его телу, а когда он закурил длинную, тоненькую сигару, предложенную чертом, окружающие предметы стали странным образом тонуть в его ослабевших глазах.

Подмигивая и поднимая брови, он продолжал прислушиваться к затихавшему и снова возобновлявшемуся говору в соседнем кабинете. Потом он услышал, как тонкий женский голос шаловливо пропел: "Non, je ne marche pas"...

Эти звуки заставили Патрикия Петровича вздрогнуть.

-- Ах, чтоб вас... Это как раз любимая шансонетка жены, которую я запрещаю ей петь, -- проворчал он. -- И даже голос точь в точь похож на голос жены. Надо же такое наваждение!

Черт снова отвратительно хихикнул.

-- Я же вам говорил, что там молодой человек и хорошенькая женщина, -- сказал он. -- Ну, и эта шансонетка точно так же подходит в обстановке, как раки а-ля-борделез и шампанское. А нам следует возвратиться к нашему бордо.

-- Бордо... Это очень хорошо... -- проговорил расслабленным голосом Коломягин, и запел:

Любимое мое вино

Шато-лафит, марго...

Выходило очень нелепо, и черт визгливо расхохотался. А из соседнего кабинета тоже донесся взрыв хохота.

-- Хо-хо-хо! -- выкатывалось басом из груди Коломягина.

-- Хи-хи! -- подвизгивал черт.

В соседнем кабинете надрывались от смеха. Черт вертелся на одной ноге в безумном восторге.

-- А ведь любопытно было бы взглянуть на них, -- повторил он, юля перед Коломягиным. -- Тут, за портьерой, замочная скважина. Я посмотрю, а потом вас пущу.

-- Постойте, я сам... -- перебил его Патрикий Петрович.

Он с трудом поднялся, отпихнул черта и, припадая на обе ноги, подобрался к двери. Распахнув портьеру, он присел и уставился глазом в замочную скважину.

-- А-а-а! -- вдруг вылетел из его груди придавленный крик. -- Тысяча чертей... Да ведь это жена!

Черт взвизгнул и закружился на одной ноге.

-- Вы пьяны... Посмотрите хорошенько. Ваша жена, вы говорите? Хи-хи! -- измывался он, трясясь над самым ухом Коломягина. -- Вам хорошо видно? Превосходно. И что же вы еще видите? Кто с вашей женой?

-- Да он же, он! Скрипицын! -- простонал, опускаясь на пол Коломягин.

-- Скрипицын? Да не может быть! Молодой человек, которому вы назначили сто рублей, отнятых у несчастного Попова 2-го? -- выкрикивал, корчась от восторга, черт. -- Хорошенько, хорошенько смотрите. Попробуйте еще другим глазом.

Патрикий Петрович пытался встать, но это ему не удавалось.

-- Навалитесь на дверь, она сейчас подастся. Встаньте, навалитесь, пока они не убежали...-- юлил черт.

Кое-как Коломягину удалось подняться. Он уперся плечом в дверь и, действительно, высадил ее. Но сейчас же колени его подогнулись, и он беспомощно опустился и стукнулся лбом о ковер.

Женский голос взвизгнул. Черт тоже взвизгнул. Со стола полетели бутылки. Ужинавшие бросились в дверь.

-- Finita la tracedia! -- торжественно произнес черт, замирая в монументальной позе над поверженным туловищем Патрикия Петровича.

Прошло несколько минут. Черт совсем успокоился. Нагнувшись над Коломягиным, он приподнял его за плечи, и прислонил к стене. Потом взял из холодника кусок льда и потер им ему голову.

Патрикий Петрович приоткрыл глаза и обвел ими комнату. Сознание как будто еще не совсем вернулось к нему.

-- Друг мой, как вы однако слабы! Ах, как слабы! -- говорил он, продолжая тереть льдом по голове Коломягина. -- Несколько стаканчиков вина довели вас до галлюцинаций.

-- До галлюцинаций? -- повторил слабым голосом Коломягин.

-- Разумеется, -- подтвердил черт. -- Вы, должно быть, большой ревнивец. Вам пригрезилась жена со Скрипицыным.

-- Пригрезилась? Да разве она не была тут, черт возьми? -- недоумевал Патрикий Петрович. -- Перестаньте тереть мне голову, у меня ледяная струя потекла по спине.

-- Вставайте, друг мой, пора, -- убеждал черт. -- Вам давно уже следовало бы быть дома.

Коломягин поднялся. Выражение лица его было так нелепо, что черт еще раз взвизгнул от удовольствия.

Он позвонил, вынул из кармана Коломягина бумажник и расплатился за ужин.

-- Едем, плутишка, едем, нехорошо так бражничать, -- настоятельно обратился он к Патрикию Петровичу и взял его под руку.

Коломягин теперь обрадовался при виде автомобиля. Но черт вскочил первым, и машина рванулась с места.

-- Возьмите извозчика. Прощайте! -- крикнул черт, и в темноте в последний раз раздалось его отвратительное хихиканье.

Патрикий Петрович только через полчаса добрался домой. Осторожно, чуть не ощупью, прошел он в спальню.

Жена его лежала на постели и, кажется, спала. Только ресницы ее чуть приметно вздрагивали и по уголкам рта что-то блуждало, похожее на подавленную улыбку.

Впервые: журнал "Огонек" No 52 , 1909 г.