I.

Никто и никогда не задавал вопроса, почему Никодима Стригульского прозвали Дылдой: это было совершенно понятно само собою. Достаточно было взглянуть на его длинную костистую фигуру, такое, же длинное, покрытое веснушками, лицо и вытянутую шею с выпяченной горловой косточкой, чтобы всякий непременно воскликнул, вслух или про себя: "Экая, прости Господи, дылда!"

Лермонтовский Печорин уверял, что самые хорошенькие женские головки имеют сходство с головой арабской лошади. Может быть, относительно женщин это замечание и справедливо, но только Дылда его не оправдывал. У него была в полном смысле лошадиная голова, но это его не красило. Правда, сходство приближало его не к арабской лошади, а к ломовой; правда и то, что на голове его постоянно торчали какие-то безобразно смешные рыжие вихры, каких не бывает у красавцев лошадиной породы. Во всяком случае, наружность Дылды не была привлекательна. Но в ней чувствовалась какая-то подкупающая простота, мешавшая замечать ее некрасивую грубость. Ведь мужика мы не называем уродом оттого, что у него лицо покрыто морщинами, нос жалостливо ёжится, а рот растягивается до ушей. Так и с Дылдой: он словно обязан был не быть красивым, и потому с него не взыскивалось.

Все это было бы, впрочем, совсем не замечательно, если бы не то, что у Дылды был роман, и если бы героиней этого романа не была очень хорошенькая женщина.

Начался этот странный роман с дорожного приключения. Дылда возвращался из Москвы с почтовым поездом. В общем вагоне сидела девушка и ела апельсины, вытаскивая их из большой плетеной корзины. Она не снимала с них корку, а только прокусывала ее ровненькими, беленькими зубами и затем высасывала, в дырочку сок, сжимая апельсин рукою. При этом мускулы ее подвижного лица как-то забавно шевелились, и в больших серых глазах являлось нетерпеливое и даже ожесточенное выражение, словно апельсин представлялся ей врагом, которого нужно как можно скорее одолеть. И тогда маленькая рука ее еще сильнее сжимала сморщившуюся кожу.

Дылда сидел против этой девушки и крайне внимательно следил за ее обращением с апельсинами. Кажется, ничего замечательного в этом обращении не было: дети часто именно так едят апельсины. Но Дылда не мог оторвать глаз и даже не соображал, что такое пристальное внимание должно не понравиться девушке. Его тянуло к этому забавно напрягавшемуся лицу, к этой маленькой и красивой руке, к этим нетерпеливым глазам, как подсолнечник тянет к солнцу. Он смотрел и ничего не думал, и только испытывал бесконечное удовольствие. При этом лицо его принимало странное и довольно нелепое выражение: глаза сузились, кожа на висках собралась в складки, а губы все раздвигались, будто каучуковые, и, наконец, нижняя губа вместе с подбородком отвисла.

Девушка случайно взглянула на него, и вдруг все в лице ее точно запрыгало в судорогах! Не совсем выдавленный апельсин упал ей на колени; она выхватила из кармана носовой платок и прижала его обеими руками ко рту, очевидно, опасаясь громко фыркнуть. А глаза совсем скрылись в щелочках и все-таки сверкали оттуда искрами внезапно возбужденной, безумной веселости.

Дылда смутился и так поспешно закрыл рот, что зубы его даже щелкнули. Но ему по-прежнему было хорошо. Подавленный смех девушки словно щекотал его. В этом смехе опять было сияние, к которому влекло его, как подсолнечник к солнцу. На смущенном лице его понемногу снова расплылась блаженная улыбка. Но теперь он уже не смел прямо смотреть на девушку и сидел, отвернувшись немного в сторону.

"Можно было бы что-нибудь сказать ей. Только нет, не решусь, не придумаю..." -- пробежало в его мыслях.

Он стал соображать, кто такая она могла быть. Одета просто, но с той простотой, какая встречается только у женщин образованного круга. Маленькая шляпка отличается вкусом, воротничок свеженький и умело прилажен. В ушах небольшие жемчужины, а на руках ни колец, ни браслетов. Черненькие часики на короткой стальной цепочке заложены в кармашек жакетки. По всей видимости -- петербургская барышня среднего круга, ездившая в Москву к родным или по делу. И не кисейная барышня, а привыкшая к известной самостоятельности, потому что едет одна.

А самое главное соображение, которого Дылда не высказывал даже мысленно, но которое наполняло его всего невыразимо приятным ощущением, заключалось в том, что эта барышня -- хорошенькая, удивительно хорошенькая, и притом милая, бесконечно милая...

Вошел контролер и потребовал показать билеты. Девушка вынула из корзины сумочку, отперла ее и, порывшись, вытянула двумя пальцами билетик. Контролер собрался щелкнуть щипцами, но вдруг остановился и оглядел билетик близорукими глазами.

-- Ваш билет недействителен. Это на предыдущий поезд, -- сказал он.

-- Как недействителен? Почему же мне его дали? -- возразила девушка.

-- Вам дали на предыдущий поезд.

Руки девушки опустились. Она глядела на контролера растерянным взглядом, и краски понемногу сбегали с ее лица.

-- Вам надо уплатить за проезд, -- объяснил контролер.

-- За что же я буду второй раз платить? -- возразила девушка.

-- Правила-с. По своей вине пострадали.

Все сидевшие в вагоне с любопытством вслушивались и оглядывали девушку. Некоторые пробовали за нее заступиться.

-- У нас правила, -- отчетливо повторил контролер. -- Я не от себя. С меня тоже взыскать могут.

Дылда чувствовал, что его охватывает возмущение. -- "Есть ли еще у нее деньги?" -- пронеслось у него в уме. Он вдруг густо покраснел и сбивающимся, хриплым голосом стал что-то доказывать контролеру. Тот сделал небрежный полуоборот в его сторону и повторил:

-- Мы не от себя; у нас правила. А между прочим, до кого дело не касается, покорнейше прошу не вмешиваться.

Девушка между тем торопливо рылась в сумочке. Она вытащила оттуда несколько золотых и серебряных монет и подала контролеру. Тот пересчитал.

-- Совершенно верно. Извольте получить квиток, -- сказал он.

В вагоне послышался тихий вздох: это Дылда выразил таким образом свое удрученное состояние.

Девушка взглянула на него почти враждебными глазами. "Вот только недоставало, чтоб это чучело свою жалость показывало", -- словно говорили эти глаза. Затем она отвернулась к окну и погрузилась в исследование песчаного оврага, на котором торчали телеграфные столбы. Но скоро рука ее вытащила из кармана смятый батистовый комочек, поднесла его, словно крадучись, к лицу, провела им по одной щеке, потом по другой и наконец прижала его к глазам.

Не было никакого сомнения, что она плачет. В вагоне послышался второй вздох, громче первого, сопровождаемый протяжным "о-о-ох!"

Девушка вдруг быстро повернулась и сверкнула на Дылду покрасневшими глазами.

-- Скажите пожалуйста, долго вы будете так вздыхать? -- резко обратилась она к нему. -- Вот еще что выдумали! Какое вам дело?

Дылда жестоко покраснел и глядел на девушку растерявшимися глазами, слегка раскрыв рот. Он совершенно не мог понять, чем вызвал такое капризное негодование.

-- Я ведь потому... что очень жалко! -- объяснил он не совсем удачно. -- Два раза за билет заплатить -- каково же это!

-- Никто вас не просит жалеть. Мне самой нисколько не жалко, и вдруг -- скажите пожалуйста -- вздохи, -- произнесла девушка раздраженно.

Но, должно быть, вид Дылды, с растерянно остановившимися на ней глазами и слегка разинутым ртом, произвел на нее уравновешивающее впечатление, потому что она быстро снова отвернулась к окну, и уголки рта ее подозрительно дрогнули. Может быть, она продолжала плакать, но могло быть, что она смеялась.

Дылда взглядывал на нее уже только украдкой, и когда ему хотелось вздохнуть, сжимал губы и слегка сопел. Он был очень недоволен собою, и прежнее приятное ощущение сменилось какою-то горечью. И ему действительно было очень горько оттого, что он ничего не умеет сделать в подобных исключительных условиях, и что им недовольны.

Но когда поезд подкатил под крышу петербургского вокзала, Дылда робко предложил соседке донести до извозчика ее корзину и картонку. Девушка снисходительно усмехнулась и, вероятно желая загладить свою вчерашнюю резкость, дала разрешение. И Дылда опять почувствовал себя почти счастливым, шагая подле нее по платформе.

Извозчик был нанят в Кирочную. Это ничего не объясняло, но Дылде было все-таки приятно, что он знает улицу, где она живет.

II.

Было бы всего проще, если бы это незначительное происшествие совсем вылетело из головы Никодима Петровича. Но случилось совершенно противное. Со времени возвращения в Петербург Дылда чувствовал, что его существование странным образом слилось с одной неотвязной мечтой. Не то, чтобы он думал о неизвестной девушке, но она как-то сама ощущалась подле него и даже влияла на него. Он, например, сделался гораздо хлопотливее и жаднее. Ему все казалось, что надо как можно скорее заработать побольше денег. "С деньгами как-то вернее", -- думалось ему, и хотя ничего определенного не было в этом настроении, но почему-то перед ним мелькало капризное личико незнакомки, и представлялось, как он объясняет ей, что хотя он небогатый человек, однако, слава Богу, делишки идут очень недурно.

Прежде Дылда никогда не останавливался перед окнами ювелиров или модных магазинов, а теперь очень часто рассматривал выставленные ценные и нарядные вещи, и всегда почему-то в голове его являлось какое-то отношение к девушке, высасывавшей апельсин через дырочку. Ему нравилось легкое состояние столбняка, в какое его бросала мысль, будто он покупает для нее вот эту брильянтовую бабочку, или эту шляпку с громадным страусовым пером.

Вообще он жил в непонятном и смутном, но неотразимом ожидании, что ему непременно предстоит опять встретиться с этой девушкой, и что он должен будет дать ей какой-то отчет о себе и выдержать какое-то испытание, от которого будет зависеть вся его последующая судьба.

Раза два, когда дела не особенно торопили его, он нарочно брал дорогу по Кирочной и, глазея на многоэтажные дома, старался угадать, в котором живет его незнакомка. При этом воображение его начинало усиленно работать. Он представлял себе девушку то в той, то в другой обстановке, и ни на чем не мог остановиться, так что эти бесполезные усилия даже раздражали его.

Наконец, совершенно случайно часть его ожиданий осуществилась. Он был в театре и по окончании спектакля проталкивался в толпе между вешалками, когда вдруг его незнакомка близко подошла к нему и взмахнула на него в упор своими капризными, на этот раз как будто испуганными глазами.

-- Я вас узнала. Идите сейчас рядом со мной, -- сказала она.

Дылда схватил свое пальто и, напяливая его на ходу, догнал быстро удалявшуюся девушку.

-- Идите рядом, как можно ближе, -- повторила та, оглядываясь одним уголком глаза.

Дылда придержал выходную дверь, и оба очутились на площади.

-- Позвать извозчика? -- спросил Никодим Петрович.

-- Потом. Пусть он прежде отстанет, -- ответила девушка, снова оглянувшись через плечо. -- Нахал какой-то. Все время приставал ко мне. Я в антрактах не могла выходить из-за него, -- продолжала она. -- Даже напугал меня. Как это подло!

Дылда сейчас же почувствовал яростную злобу к неизвестному нахалу.

-- Который? Укажите, я с ним поговорю, -- предложил он.

-- Оставьте. Повернем сюда, -- ответила девушка. -- Вы ведь можете проводить меня сколько-нибудь?

У Дылды от волнения запрыгали губы. Ему хотелось сказать: "с наслаждением, хоть на край света", -- но вместо того он только промолвил с усилием:

-- Да, конечно...

Улица, по мере того как расходилась хлынувшая из театра толпа, становилась пустыннее. По покрытой снегом мостовой бесшумно скользили санки. Сзади, довольно близко, некоторое время гулко слышались шаги. Дылда оглянулся, потом еще раз; какой-то закутанный в шубку господин стал отставать, и понемногу шаги затихли.

Девушка шла рядом с Дылдой, засунув руки в маленькую муфту. Теперь она уже не казалась испуганной, и когда взглядывала мельком на своего спутника, уголок ее рта поджимался, как будто ей хотелось рассмеяться.

-- Значит, вы не забыли, как мы ехали в одном вагоне? -- сказала она. -- Мне потом было досадно на себя. Вам меня жалко было, а меня это раздражало. Я должна была быть благодарной вам за участие, а я злилась. Но зачем же вы так нелепо вздыхали! И пожалуйста, никогда не смейте меня жалеть.

-- Я не знал, что для вас ничего не стоит заплатить два раза за билет. Я думал...что вы небогатая, -- сказал Дылда.

-- Никакого вам дела нет, богатая ли я, -- резко возразила девушка. -- И вовсе я не богатая. С чего вы взяли? Но вы не смеете меня жалеть.

Она говорила таким тоном, словно сердилась, но Дылде нисколько не было страшно. В ее резкости было что-то забавное, как тогда в вагоне, когда она высасывала апельсины.

-- Кто вы такой? -- вдруг спросила она, быстро, точно в первый раз, оглядывая его.

-- Меня зовут Никодим Петрович Стригульский, -- ответил Дылда.

-- Как? Никодим?

-- Да, Никодим. По происхождению, я из духовного звания.

-- Вы -- архиерейский певчий? -- неожиданно догадалась девушка.

Дылде очень смешным показалось такое предположение.

-- Вовсе не певчий. Разве я похож на что-нибудь такое? -- отозвался он.

-- Не знаю, на что вы похожи. Да что же вы делаете? Служите где-нибудь?

-- Нет. Просто занимаюсь кое-какими делами.

-- Совсем не просто, если я ничего не понимаю. Какими делами?

-- Ну, как вам объяснить... Чужими делами. Кому-нибудь что-нибудь нужно, вот он и обращается ко мне. Один, например, хочет продать дом, а другой ищет купить, я и свожу их. Или, одному нужны деньги, а другой дает под закладную.

-- Стало быть, занимаетесь факторством. И это выгодно?

-- Как иногда. Бывает и выгодно.

-- Скажите пожалуйста! -- произнесла девушка неопределенным тоном, в котором звучало не то сомнение, не то удивление, как будто она менее всего ожидала найти в Дылде то, чем он оказался.

-- А вот я про вас только и знаю, что вы живете в Кирочной улице, -- сказал Дылда после минуты молчания.

-- И совершенно довольно с вас. Даже и то лишнее, -- ответила девушка. -- Впрочем, так как я для чего-то расспрашивала вас, то, пожалуй, назовусь вам, -- добавила она сейчас же. -- Меня зовут Марьяна Владимировна Болтова. И служу в правлении. А живу с матерью. Отец давно умер. Теперь знаете, кто я такая? Я вам потому все объяснила, что мне нравится -- вы скромный. Четверть часа идете со мной, и не попробовали какие-нибудь глупости говорить. А теперь я возьму вот этого извозчика. Прощайте.

-- Так что мы, вероятно, никогда больше и не увидимся?

-- Вероятно.

И она быстро села в санки и сама застегнула полость.

-- Прощайте! -- крикнула она и кивнула головой.

-- Спокойной ночи. Только нет, этого не должно быть, чтобы мы никогда больше не встретились. На это я не согласен! -- крикнул в свою очередь Дылда и сам даже удивился отчаянному и плаксивому тону своего голоса. -- На это я никак не могу согласиться!

И он был прав -- ему привелось опять увидеться с Марьяной Владимировной, и даже очень скоро.

Зайдя через несколько дней по делам в правление одного акционерного общества, Дылда как раз с ней там встретился. Это опять произошло внизу у швейцара, где Марьяна, окончив занятия, натягивала на свои маленькие ножки теплые калоши. В уголке, между вешалками, было темно, и Дылда не разглядел бы ее, если бы не услышал произнесенные знакомым, весело-ворчливым тоном слова:

-- Что это вы вечно попадаетесь мне!

По лицу Дылды тотчас расплылась радостная улыбка.

-- Вот, я знал, что уж где-нибудь да найду вас, -- произнес он, быстро засовывая руки в рукава пальто.

-- Нужно это вам, что ли! -- произнес тот же весело-ворчливый голос.

-- Еще как нужно-то! -- радостно подтвердил Дылда. -- Так вы здесь служите? А я и не знал. Вот глупо-то! Ведь я уже сколько раз был тут. Вы, должно быть, сидите там, во второй комнате?

-- В девичьей. Она у нас так и называется. Публику-то туда не пускают.

-- Ну, это вздор. Я вовсе не публика. Я буду каждый раз заходить к вам.

-- И думать не смейте. Надо мной еще смеяться станут.

-- Ничего тут смешного не будет.

-- Будет, потому что вы сами смешной.

Дылде было неприятно это слышать. Он обиделся и ничего не сказал. Марьяна Владимировна, по-видимому, догадалась об этом, и, как всегда в таких случаях, у нее явилось желание загладить свою насмешку.

-- Можете проводить меня, -- разрешила она. -- Я в хорошую погоду всегда пешком домой иду.

Дылда просиял: конец отсюда до Кирочной был огромный. И он зашагал подле девушки, с трудом попадая с ней в ногу и беспрестанно поправляя свой портфель, который почему-то все ерзал у него под мышкой. При всей осторожности, он раза два все-таки толкнул Марьяну.

-- Господи, как с вами неудобно идти. Да не шагайте вы так на своих ходулях! -- сказала она.

Дылда сосредоточился, усиливаясь приноровиться к ее мелкой походке. Это делало его долговязую фигуру довольно забавной.

-- И что это за пальто на вас? Неужели вы всегда в нем ходите? -- продолжала Марьяна. -- Я ведь только потому иду с вами, что каждый раз ко мне пристает какой-нибудь дурак. Так уж лучше с вами.

Дылда покосился на свое пальто и в первый раз заметил, что оно в самом деле было отвратительно.

-- Я сделаю другое, -- сказал он. -- И если вам удобно, чтоб я провожал вас, то я каждый день буду заходить за вами.

-- Еще что выдумали: чтобы нас каждый день видели вместе, -- возразила Марьяна. Но сейчас же прибавила гораздо ласковее: -- Ну, когда-нибудь, изредка... Это вам разрешается. Впрочем, нет, не надо, не хочу: вы еще вообразите влюбиться в меня.

-- Ну и что ж, если бы вообразил влюбиться? -- с внезапною храбростью сказал Дылда.

-- Да вы с ума сошли! -- почти вскричала Марьяна. -- Я тогда в конке буду ездить. Я только потому и разговариваю с вами, что вы никаких глупостей не говорите.

-- И не буду говорить, а влюбиться все-таки могу.

Марьяна сделала молча несколько шагов, как будто занятая тем, что он сказал.

-- Ну да, если с тем, чтоб никогда об этом не говорить, а так, в глубине души... тогда это мне все равно, -- произнесла она серьезно.

-- Я не влюбиться, а полюбить вас могу, -- сказал еще серьезнее Дылда. И ему самому было удивительно, откуда он набрался смелости говорить такие слова.

Марьяна боком взглянула на него и чуть усмехнулась уголком рта.

-- Любите себе. Я люблю, когда меня любят, -- сказала она.

Они опять довольно долго шли молча. Дылда был взволнован и угнетен. В словах Марьяны слышалось что-то безнадежное. Конечно, что он такое для нее? Смешная "дылда", и больше ничего. И разве могло быть иначе? Но при этом ему все-таки было очень приятно, и ему казалось, будто нынешняя встреча поставила их ближе друг к другу.

-- Что вы делаете дома? -- спросил он, когда они уже повернули в Кирочную.

-- Да мало ли что: читаю, музыкой занимаюсь, братишку в гимназию готовлю, -- ответила Марьяна. -- А еще -- помогаю маме абажуры делать. У нас это вроде семейного ремесла. Отличные абажуры, на всякие лампы. На электрические тоже. Это дает маленький доход. Вот, вы своим знакомым можете рекомендовать. Особенно тем, кто побогаче.

-- Что ж, это можно. У меня ведь всякие есть знакомые. И миллионеры даже, -- охотно взялся Дылда. -- Я найду вам заказчиков.

-- Найдите. Вы можете к нам зайти, взглянуть. Я покажу вам модели, и цены узнаете.

-- Отлично, -- радостно отозвался Дылда.

III.

Марьяна Владимировна ввела своего странного знакомого в маленькую гостиную, где за круглым столом, перед лампою, сидела пожилая женщина с очень приятным лицом и мяла пальцами цветную бумагу, выжимая из нее фантастические тюльпаны.

-- Вот, этот господин хочет посмотреть нашу работу. Господин... господин... да скажите же, как ваша фамилия?

-- Стригульский.

-- Ну, прекрасно. Вот, у господина Стригульского есть знакомые, он может доставать заказы, -- объяснила. Марьяна. -- Это все самые простые, которые мы по полтиннику продаем. А роскошные у нас в столовой. Вы можете пройти туда,

Моделей оказалось очень много, на всякие цены. Один, шелковый, Дылда отложил в сторону и сказал, что берет его для себя.

-- Берите. Я вам уступлю, -- заявила деловым топом Марьяна.

Она продолжала показывать абажуры, ловко приподнимая их кончиками пальцев, повертывая и похваливая. Дылда тоже похваливал. Ему чрезвычайно нравилась серьезность, с какою Марьяна все это делала.

-- Где вы научились работать? -- спросил он.

-- За границей. Мы раньше думали, что это можно поставить на широкую ногу. Но нужны знакомые, и терпенье тоже. Вы думаете, с лавочниками легко иметь дело?

-- Совсем не думаю. Я по себе знаю, как у нас неприятны денежные расчеты. Иной раз с бедняка скорее получишь, чем с миллионера. А сколько издевательства!

-- Ну, я тоже умею с ними разговаривать. Со мной не очень-то. А все-таки, бывает, так себя расстроишь, до злости. Я на днях со злости электрическую люстру в магазине разбила.

И Марьяна сделала широкое движение рукой, напоминавшее ей, как она разбила люстру.

-- Ах, Боже мой, -- сокрушенно промолвил Дылда. -- Ведь заплатить вам пришлось?

-- И заплатила.

Дылда забыл удержаться и вздохнул. Марьяна тотчас рассердилась.

-- Опять вы вздыхать повадились. Вы же знаете, что я этого терпеть не могу! -- почти закричала она.

-- Да ведь жалко!

-- А мне разве не жалко? Зато будут знать, какая я. Хозяин потом извинялся, предлагал вернуть деньги. Не беспокойтесь, они понимают, что им выгодно иметь со мною дело.

-- Выгодно, потому что эксплуатируют вас; разве это приятно? -- продолжал Дылда. -- А главное, как это люди не понимают, что с вами нельзя так обращаться. Ведь вы... вас надо беречь, чтобы пылинка на вас не села. К вам надо так относиться, так относиться...

Дылда затруднялся пояснить свою мысль и только протянул ладонь и покачал ею, словно на этой ладони находилось что-то необычайно ценное и хрупкое, требующее самого бережного обращения. Марьяна посмотрела на него и рассмеялась.

-- Вы так и будете со мной обращаться? -- весело спросила она.

-- Я-то? Да я что-нибудь скажу невпопад, или вот... вздохну, да увижу, что вам не нравится, и так мне не по себе делается, точно я совсем виноват перед вами, -- ответил Дылда.

Марьяна ласково улыбнулась.

-- Вы диковинный: Но я люблю, когда ко мне так относятся, -- сказала она. -- Посмотрите, хорошо я этот абажур отделала? Цветы-то тоже моей работы.

-- Я его также куплю.

-- Зачем вам столько? Вы, кажется, великодушничать хотите. Этого я терпеть не могу. Что вы, в самом деле, ухаживать за мной хотите, что ли? Этого еще недоставало!

-- Ну, вот вы опять рассердились, а я и без того не знаю, как мне с вами быть, -- печально отозвался Дылда. -- Должны же вы понять, что я совсем простой, искренний человек. С вами-то уж я не мог бы не быть искренним.

-- Только не старайтесь, пожалуйста, меня разжалобить. Вы заметьте раз навсегда, что я вам буду говорить всякие неприятные вещи, а вы не смейте на меня обижаться. И капризничать буду, и помыкать вами буду, а вы все это терпите, -- заявила Марьяна и добавила, кокетливо сблизив свои пушистые брови. -- Зато я с вами дружить буду.

Дылда поёжился плечами, словно кто-нибудь ласково пощекотал его.

-- Вот это я понимаю, -сказал он, и нагнувшись, схватил руку Марьяны и поцеловал ее.

-- А заказчиков найдете? -- спросила она, смеясь.

-- Найду...

-- Собственно говоря, мы могли бы обойтись без этих абажуров, -- объясняла Марьяна Владимировна. -- Мама получает небольшую пенсию, да я имею свое жалованье. Ну, и проценты с маленького капитала. По-настоящему, должно бы хватать. Но ведь бывают такие глупые расходы. Вот, за разбитую люстру заплатила... Да тогда, как из Москвы возвращалась, два раза за билет заплатила...

Дылда сделал над собою усилие и не вздохнул.

-- Можно было бы гораздо серьезнее этим заняться, -- продолжала Марьяна. -- Наша работа всем нравится. Но, чтоб поставить дело как следует, нужны деньги. Мама не хочет рисковать последними средствами, и она права: это у нас про черный день. Вот, в Москве у меня есть тетка, к которой я ездила. Она сама и вызвала меня: писала, что очень интересуется абажурами, хочет помочь. Я поехала, а ровно ничего из этого не вышло. Удивляюсь, зачем она все это подвела. Так было глупо: живу у нее целый месяц, а она о деле ни слова. Кончилось тем, что я наделала ей чуть не десяток всяких тюльпанов и китайских павильончиков, и, наконец, разозлилась и уехала. Какие, право, бывают люди.

-- Ох, уж не говорите о людях, -- заметил Дылда, и на этот раз позволил себе вздохнуть.

-- А то вот тоже история с жакетом, -- продолжала Марьяна. -- Надо мне было заказать себе жакет. Купила все, что нужно, на семьдесят рублей, отдала портному, а он изрезал, испортил, и еще за фасон двадцать рублей взял. А вещь надеть нельзя, что мне было делать? Материал все равно пропал. Так вот и выбросила девяносто рублей. Разве это шутки?

-- Ох! -- с новым вздохом произнес Дылда. -- Но вы напрасно заплатили портному. Жать, что я тогда не знал, я бы не допустил. С какой стати давать эксплуатировать себя.

Марьяна махнула рукой.

-- Ну их! -- сказала она. -- Ведь на каждом шагу так. Замухрышка-извозчик, и тот, когда видит, что девушка одна, норовит или нагрубить, или лишнее сорвать. Я прихожу к заключению, что девушкой скверно быть.

И Марьяна усмехнулась, но Дылде ее улыбка показалась печальною.

-- Потому девушки и выходят замуж, -- сказал он.

Марьяна подкинула головой, как будто хотела сказать: "Знаем мы это!" Но ее лицо приняло серьезное выражение.

-- Я и не говорю, что я не выйду. Захочу, так и выйду, -- произнесла она с настойчивостью, словно оспаривая кого-то.

Дылда вдруг почувствовал, как будто что-то ущемило его. Мысль, что ведь и в самом деле Марьяна может не сегодня-завтра выйти замуж, в первый раз представилась ему.

"И, конечно, выйдет. Может быть, уже и жених у нее есть. И разве я могу помешать?" -- подумал он, и очень нехорошо сделалось у него на душе.

Ему пора было уходить, но хотелось сказать что-нибудь относящееся к ее последним словам.

-- Понятно, что выйдете. Хорошенькие девушки не засиживаются, -- произнес он, при чем губы его несколько покривились. -- А только...

Марьяна нетерпеливо взмахнула на него глазами.

-- Ну? Что у вас там застряло? -- сказала она.

-- Нет, так...

-- Да говорите же, что за несносный человек!

-- Просто, я хотел сказать, что, по моему мнению, такой... такой, которого я считал бы достойными, вас... ну, мне кажется, что я никого не считал бы таким, -- объяснил очень нескладно Дылда.

Марьяна опять усмехнулась и стала смотреть в сторону.

-- Вы воображаете, что знаете меня, -- сказала она небрежно.

-- Конечно, знаю. Вы вся на виду, в вас никакой женской лжи нет, -- выразился Дылда.

-- Что это еще за женская ложь такая?

-- А которая во всякой женщине есть. Евинская ложь.

-- Много вы понимаете в женщинах.

-- Вот вас -- понимаю.

Марьяна задумчиво посмотрела вокруг себя, потом на Дылду.

-- Пожалуй, вы правы, -- сказала она. -- Если бы вы стали мне глупости говорить, я бы вас великолепно выругала. А что я прямая -- это, кажется, правда.

-- Вы... да уж я знаю, какая вы! -- воскликнул Дылда, выражая голосом гораздо больше того, что заключалось в словах. -- Вы... вам цены нет!

Марьяна посмотрела на него серьезными, раскрытыми глазами, тогда как на уголках губ ее задрожал смех.

-- Чучело! -- выпалила она как нельзя проще.

IV.

И опять Дылда, и без того очень деятельный, стал еще больше стараться.

К его хлопотливыми, занятиям "чужими делами" прибавилась теперь новая забота. Разговаривая с кем-нибудь, он вдруг делал беспокойные глаза, словно вспомнил что-то очень важное, и несколько таинственно спрашивал:

-- А где вы покупаете абажуры?

-- Что такое? Какие абажуры? -- недоумевал спрашиваемый.

-- Обыкновенные; разные. Для простых ламп, для электрических, для свечей.

-- А чёрт их знает. Жена где-то покупает.

-- Я к тому, что мог бы рекомендовать вам, -- пояснял Дылда. -- У моих знакомых есть мастерская: удивительно делают. Такое изящество, разнообразие. И недорого.

-- Ну, и пускай себе. Я этими пустяками не занимаюсь.

-- Напрасно, напрасно вы так судите. Конечно, если покупать в магазинах, то там, действительно, за пустяки деньги дерут. Но абажуры, которые я вам рекомендую, совсем не пустяки. Они любую обстановку могут до чрезвычайности украсить.

-- А ну их...

-- Нет, не говорите. Я сам так думал, пока не увидел, как от них выигрывает всякая комната. Уже многие по моей рекомендации там купили, и представьте -- самая обыкновенная гостиная, или кабинет, сейчас другой вид получают. Подбор теней, отделка -- прямо замечательные. Павильончики, подзорчики, щитки -- роскошь что такое.

И Дылда до тех пор не оставлял этого разговора, пока не вырывал согласия посмотреть что-нибудь для электрических груш или для большой лампы. Тогда он тотчас посылал к Марьяне Владимировне записочку с адресом покупателя и с пояснением, что именно нужно привезти показать ему. Иногда, однако, из этого выходили для него лишние неприятности.

-- Ну, уж ваши клиенты -- хороши, нечего сказать! -- заявляла иной раз сердитым тоном Марьяна. -- Продержали меня вчера целый час, перемяли несколько моделей, а потом выслали лакея сказать, что, пожалуй, взяли бы один абажур за половинную цену. Я ответила, что благотворительных подарков богатым людям не делаю.

Такие случаи до крайности смущали и раздражали Дылду. Он волновался, называл своих клиентов "скотами", посылал на голову им самые человеконенавистнические пожелания и клялся наговорить им такого, чего еще никогда никому не говорил.

Раз дело вышло даже серьезнее. Инженер и подрядчик Ставушинский, с которым Дылда имел постоянные сношения, приняв Марьяну Владимировну лично и очень обрадовавшись неожиданной встрече с хорошенькой девушкой, немедленно повел на нее стремительную атаку. Марьяна, уже привыкшая к таким попыткам, думала отделаться своим невозмутимым видом. Но у Ставушинского было глубокое убеждение, что женщины принимают такой вид только для того, чтобы вызвать более решительное нападение. Он схватил Марьяну за руку и пытался обнять ее.

-- Не смейте! -- крикнула Марьяна, сверкнув обозленными глазами.

-- Вот буду сметь! -- возразил Ставушинский и сильнее привлек ее к себе.

Марьяне удалось вырвать правую руку, и она с наслаждением дала инженеру пощечину.

-- Ха-ха-ха! -- рассмеялся Ставушинский. -- Честное слово, люблю таких чертенят. Ну, слушайте, не будьте же дурой. Хотите невинность передо мной разыграть? Фю-фю, стара штука!

Марьяна оглянулась мрачно потемневшими глазами, и завидя тут же близко пуговку электрического звонка, нажала ее. Потом той же рукой схватила со стола тяжелую стальную подкову и подняла ее над головой.

-- Если вы сию минуту не выпустите меня, то я вас ударю! -- произнесла она таким тоном, что рука Ставушинского, давившая ее пальцы, тотчас разжалась.

В дверях показался слуга.

-- Проводи барышню, -- приказал ему инженер, стараясь вложить в свой голос нечто презрительное. -- Честь имею кланяться. А вашему глупому Дылде еще влетит от меня.

Марьяна вышла, бледная и взбешенная. Уже на улице, она припомнила последние слова Ставушинского и догадалась, что именование Дылды относится к Никодиму Стригульскому. Раньше она никогда не слыхала, чтоб его так называли. Это показалось ей забавным, и несколько минут на ее расстроенном лице лежала словно насильно вызванная улыбка.

"А ведь он Дылда. Это хорошо", -- думалось ей.

Но когда Стригульский зашел перед обедом в Кирочную, все раздражение, вызванное утренним приключением, снова вспыхнуло в ней. Сначала, впрочем, она думала ничего не рассказывать, но Дылда так волновался и томился, заметив ее возбужденное состояние, что она не удержалась и передала ему все подробности сцены в кабинете Ставушинского.

Дылда покраснел, потом побледнел; у него захватывало дыхание. На этот раз он не разразился жестокими словами, а напротив, сделался чрезвычайно тих и молчалив; только нижняя губа у него заметно тряслась, и по лицу, как будто, пробегала судорога.

-- Он должен извиниться перед вами, -- сказал он.

-- Очень мне нужно! -- возразила Марьяна. -- Да он и не подумает это сделать.

-- Надо заставить.

-- Кто же заставит?

Дылда не ответил, только опять побледнел.

V.

Утром, на другой день, Никодим Петрович отправился к Ставушинскому и, войдя в кабинет, вдруг почувствовал, что и фигура самого инженера, протянувшего ему руку из-за письменного стола, и всякая мельчайшая подробность обстановки, вызывают в нем неодолимую злобу. Он оперся обеими руками о стол и перегнулся через него всем своим длинным туловищем.

-- Я по поводу вчерашнего... -- объявил он, близко уставясь прямо в лицо Ставушинскому угрожающими глазами.

-- Какого вчерашнего? Что такое вчера было? -- удивился инженер.

-- Не понимаете? Не помните? А ваше гнусное обращение с Марьяной Владимировной? -- пояснил Дылда.

Ставушинский, действительно, только теперь припомнил это незначительное на его взгляд обстоятельство. Злое лицо Дылды смутило его. Он вспыхнул и откинулся на спинку кресла.

-- Ах, вот что! -- произнес он, стараясь придать себе беззаботный вид. -- Вы что же это, являетесь в качестве рыцаря невинности, что ли? Желаете потребовать от меня объяснений?

-- Да-с, желаю! -- подтвердил Дылда.

-- С удовольствием, с удовольствием, -- согласился почти шутливо инженер. -- Только, что же я вам объясню? Дело понятно само собою. Как вам известно, у хорошеньких барышень не написано на лице, какие они на этот счет. Поэтому ошибки весьма возможны. Кто не попадал в глупое положение? Разве тот, кто никогда не ухаживал. Вы скажете, что я должен извиниться? Так ведь я готов, как нельзя более готов. Терпеть не могу оставлять после себя дурное впечатление.

Дылда был немножко сбит с толку шутливо самоуверенным тоном Ставушинского. Ему было бы удобнее, если бы инженер отнесся к нему резко и враждебно.

-- Нет-с, увертываться я вам не позволю. Вы должны сознаться в крайней непристойности вашего поступка, -- сказал он.

-- Голубчик, да ведь в этом я уже давно сам себе сознался, -- ответил, окончательно овладевая собою, Ставушинский. -- Ведь это же всегда так бывает: когда женщина выдержала испытание, то сейчас берет раскаяние. Сейчас делается совестно, что не понял ее с первого взгляда. Сам виноват, разумеется.

Дылда оглянулся. Взгляд его упал на уголок кабинета, где за низеньким столиком стоял обитый сафьяном диван. Он догадался, что именно здесь и разыгралась вчерашняя сцена. И именно вид этого дивана вызвал в нем новую злобу. Кровь прилила ему к лицу. Но он, все-таки, как будто не знал, что и как он должен сделать.

-- Значит, вы признаете, что поступили как... негодяй? -- произнес он с легкой хрипотой в голосе. -- Вы должны признать это письменно, в письме к Марьяне Владимировне, и просить у нее прощения.

Ставушинский нахмурился. Он начинал находить, что эта долговязая дылда слишком много позволяет себе.

-- Мой милый, в наше время эти дела не делаются таким образом, -- сказал он. -- На подобные извинения смотрят, как на простую формальность. Вашей девице будет приятно, что пред нею извиняются. Это значит, что она имела дело с порядочным человеком. Зачем же тут всякие жалкие слова? Если я соглашаюсь написать ей пару строк, то только потому, что мне нравится доставить удовольствие хорошенькой женщине.

Дылда был совсем сбит с толку. Он чувствовал, что почва, на которой он хотел удержаться, ускользает у него из-под ног. И для него было совершенно неясно, как и что он мог сделать, не прибегая к таким крайностям, которых не одобрила бы Марьяна. Поэтому он только сказал с большим волнением:

-- На такие условия я не согласен. Нет-с, не могу согласиться, и не желаю!

Ставушинский положил перо, за которое взялся было.

-- Вы не согласны, очень мило! -- произнес он предварительно. -- Однако, позвольте вас спросить, в качестве кого вы в этом случае действуете? Вы близкий родственник этой девицы?

-- Я действую в качестве мужчины, обязанного заступиться за женщину, которую оскорбляют, -- ответил Дылда.

-- Такой обязанности не существует; это смешное донкихотство, возразил инженер. -- Или, может быть, вы... жених?

-- Да, жених, -- неожиданно для самого себя ответил Дылда.

Ставушинский окинул его ироническим взглядом.

-- A-а, поздравляю, -- произнес он. -- В таком случае, я так и напишу: "Уступая желанию вашего жениха..."

И он опять взялся за перо. Дылда вспыхнул до корней волос.

-- Нет, этого нельзя. Это Бог знает, что такое! Вы не смеете так писать... -- почти вскричал он в смущении.

Инженер со смехом откинулся на спинку кресла.

-- Эх, милейший мой, вот видите, как это все неосновательно, -- сказал он. -- Полноте, бросьте вашу чепуху. Случится мне встретиться где-нибудь с вашей... красавицей, и я сам сумею заслужить ее прощение. Чёрт возьми, умеем же мы обращаться с барышнями. Так-то, милейший.

И он встал, потягиваясь и глядя на посетителя равнодушными и наглыми глазами.

Дылда, под этим взглядом окончательно растерялся. Ему хотелось схватить инженера за плечо и стукнуть кулаком по его круглой голове, но он отлично понимал, что никогда этого не сделает. И все затеянное им объяснение представилось ему большою глупостью, и сам он показался себе таким маленьким, таким маленьким... Он повернулся и, не сказав ни слова, вышел из кабинета.

В его намерении было ничего не сообщать Марьяне об этой неудачной попытке; но, подобно многим другим его намерениям, и это также оказалось нелегко исполнимым. Может быть, он и удержался бы, но спустя неделю у него с Марьяной произошел разговор, заставивший его проболтаться.

Дело в том, что когда он нашел, нового заказчика на абажуры и предложил Марьяне отвезти туда модели, последняя возразила с большою резкостью:

-- Нет, уж вы, пожалуйста, не посылайте меня к вашим знакомым; довольно мне скандала с тем инженером!..

-- Не все же такие нахалы, как Ставушинский, -- заметил Дылда.

-- Нет, уж пожалуйста, избавьте меня от ваших забот, -- капризно продолжала Марьяна. -- Не желаю рисковать новыми оскорблениями. Вам-то все равно, вы ведь не подумали притянуть того господина к ответу.

Дылда не выдержал упрека.

-- А кто вам сказал, что я не объяснялся с ним? Напротив, у нас была большая стычка, -- сообщил он.

-- Какая стычка? Почему вы мне ничего не сказали? -- взволновалась Марьяна.

-- Да потому, что... Потому что лучше все это позабыть.

-- Нет, извольте рассказать. Какую еще глупость вы успели сделать? И кто вас просил?

-- Вот, теперь кто меня просил. А сейчас уязвили, зачем я не потребовал Ставушинского к ответу.

-- Ну, и как же это было?

Дылда рассказал. Сначала думал отделаться двумя словами, но Марьяна заставила сообщить все подробности. И когда дело дошло до слова "жених", она сначала сделала большие глаза, потом расхохоталась и покраснела.

-- С чего же это вы вздумали! -- произнесла она не то весело, не то сердито. -- Пожалуйста, в другой раз не смейте позволять себе таких глупостей.

-- Но тут так пришлось... -- пробовал оправдаться Дылда.

-- Ужасно глупо, -- повторила Марьяна.

Дылда внутренне соглашался, что это глупо, но отношение Марьяны к этой глупости было для него очень мучительно. И вероятно лицо его приняло очень удрученный вид, потому что Марьяне сейчас же захотелось пожалеть его.

-- Чего вы? -- спросила она благосклонно, в упор подняв на него смеющиеся глаза. -- У вас такой вид, точно вы сейчас вздыхать начнете, как тогда в вагоне.

-- Поневоле вздохнешь, когда вас оскорбляет... вот то, что я сказал Ставушинскому, -- с угнетенным выражением объяснил Никодим Петрович. --

Вы меня уж таким ничтожеством, таким ничтожеством считаете...

-- Да бросьте вы жалкие слова говорить, -- прервала его Марьяна. -- Совсем вы меня не поняли. И Ставушинского не поняли. Он в слове "жених" двусмысленность подразумевал, а вы и подтвердили: ну да, вот я жених и есть. И вышло и глупо, и оскорбительно... а еще вы же обижаетесь. Ну, а теперь уходите, мы сейчас обедать будем.

В маленькой соседней столовой уже несколько минут звенели посудой.

Дылда спохватился и стал прощаться.

Проходя мимо столовой, он машинально взглянул через открытые двери и заметил, что к столу поданы три прибора. "Разве у них кто-нибудь обедает сегодня?" -- подумал он, пытаясь сообразить, кто бы мог быть этот третий? Но он никогда никого не встречал у Болтовых.

Через минуту этот совсем пустой вопрос неожиданно приобрел значение. Когда он напяливал пальто, в передней звякнул звонок, и служанка впустила господина лет двадцати восьми, в котором Дылда не без удивления узнал знакомое ему лицо.

-- А, господин Стригульский, -- произнес вошедший, протягивая ему руку в перчатке.

-- Здравствуйте, -- проговорил как будто вдруг растерявшийся Дылда.

Он оглянулся на Марьяну, и ему показалось, что она недовольна этой встречей. Бывают такие мелькнувшие по лицу тени, которые вдруг почему-то заставляют насторожиться...

-- До свиданья, -- произнес поспешно Дылда, и сейчас же вышел.

VI.

Господин, с которым так неожиданно встретился Дылда, был Андрей Николаевич Балунин. Он принадлежал к мелкому деловому мирку, в котором пользовался репутацией человека не совсем надежного, так как многих ему случилось надуть, или впутать в сомнительные спекуляции. Но он был ловок, находчив и навязчив, поэтому к услугам его не отказывались прибегать. Дылда мало знал его лично, но деловые приемы Балунина были ему известны, и он считал его большим плутом. А как он очень не любил плутов, то все в Балунине ему не нравилось: и его смазливая, щеголеватая наружность, и свободновкрадчивые манеры, и старанье выдать себя за образованного человека, знатока и любителя музыки, и даже то, что Балунин говорил на двух иностранных языках и бывал где-то за границей.

Что такое мог делать Балунин у Болтовых? Почему он приходил туда обедать, как свой человек?

Этот вопрос сразу очень озаботил Дылду. Загадка действовала на него даже угнетающим образом. Недолюбливая Балунина, он, все-таки, находил, что этот пронырливый, хитрый и щеголеватый молодой человек может производить впечатление на женщин. Если Марьяна часто с ним видится, то... Дылда не договаривал, но смутное чувство страха охватывало его.

Ему хотелось непременно, как можно скорее увидеть Марьяну. Когда ему нужен был предлог, чтобы побывать в маленькой квартирке в Кирочной, он всегда прибегал к одной и той же уловке: являлся купить абажур, будто бы для кого-то из знакомых. У него уже образовался целый склад этих изделий, и его подозревали, что он сам ими торгует.

Но теперь его преследовали неудачи. Раз он не застал Марьяну дома -- она в тот день должна была обедать у какой-то подруги по службе. В другой раз он при повороте в Кирочную нагнал Марьяну вместе с Балуниным, который, очевидно, провожал ее домой из правления. Это так расстроило Дылду, что он замедлил шаги, пропустил обоих в ворота, повернулся и ушел, довольный, что его не заметили.

В тот день он очень нехорошо себя чувствовал. Воображение у него разыгрывалось, и он начинал считать Балунина человеком, способным на всякую гадость. Он припомнил, что про Балунина рассказывали, будто он вообще умеет вкрадываться в доверие женщин, заманивать их в сомнительные спекуляции, прибирать к рукам их маленькие капиталы. И ему сделалось так страшно, что на другое утро он полчаса проходил по Кирочной, поджидая, когда Марьяна выйдет из дому, чтоб идти на службу.

-- Что вы тут делаете? -- вдруг весело спросила его Марьяна, еще издали признав его долговязую фигуру.

-- А у меня тут маленькое дело было, по соседству с вами, -- солгал обрадованный Дылда. -- А вы на службу?

-- Понятно.

Они пошли рядом. Длинное лицо Дылды имело чрезвычайно напряженное выражение. Он хотел как можно хитрее завязать разговор о занимавшем его предмете, но кончил тем, что сказал как нельзя проще:

-- А у вас бывает один мой знакомый...

Марьяна бросила на него боковой взгляд и расхохоталась.

-- Я думаю что бывает, если вы сами его встретили у нас, -- отозвалась она.

-- Ну да, я хотел сказать... хотел спросить, где вы с ним познакомились, -- поправился смущенный Дылда.

-- Точно это не все равно. Где я с вами познакомилась? В вагоне? в театре? на улице? -- возразила Марьяна.

-- Со мной -- это другое дело.

-- Почему другое дело? Никакого вообще дела тут нет,

-- Все-таки, это не одно и то же. Во мне вам не могло показаться ничего подозрительного.

-- А разве Андрей Николаевич подозрителен?

Дылда в некотором замешательстве подергал пальцами бородку.

-- Лично я его очень мало знаю, и мне не хотелось бы говорить о нем дурно, -- сказал он. -- Но если взять во внимание его репутацию...

-- Ну? -- нетерпеливо произнесла Марьяна.

-- Вообще, о нем говорят как о человеке, с которым надо быть очень осторожным, -- объяснил Дылда.

Марьяна сделала досадливое движение плечами и на ходу притопнула ножкой.

-- Мало ли о ком что говорят, -- возразила она недовольным тоном. -- И что это вы за баба такая, что вам непременно надо собирать какие-то сплетни. Вы думаете, вот о вас все великолепно отзываются? Очень ошибаетесь.

Дылда вспыхнул: он никак не мог перенесть, что Марьяна ставит его на один уровень с Балуниным.

-- Извините, обо мне никто не имеет права говорить, чтоб я был подозрителен, -- возразил он с несвойственной ему горячностью. -- Я никакими плутнями не занимался. Может быть, я и смешной, и нелепый, но я честный человек. Это знают все, кто имел со мной дело. Да никто и не говорит обо мне дурно, кроме, может быть, Балунина. Но тогда совершенно ясно, что он хочет восстановить вас против меня, потому что имеет в виду что-нибудь такое... такое, в чем я могу помешать ему. И я непременно объяснюсь с ним по этому поводу.

Лицо Марьяны сохраняло недовольное выражение.

-- Вовсе вам не нужно с ним объясняться, -- сказала она. -- И ничего он мне о вас не говорил. Да, наконец, какое вам дело? Андрей Николаевич мне нравится. Он милый, чрезвычайно милый. Вы его именно за то и не любите, что он может нравиться.

-- То есть, из зависти?

-- Может быть и из зависти.

На Дылду этот разговор начинал действовать раздражающим образом. Он чувствовал, что готов разгорячиться.

-- Да, Балунин может нравиться, пока его не раскусили, -- заговорил он, волнуясь. -- Смазливая наружность, вкрадчивое обращение, веселая смелость человека, немножко избалованного теми женщинами, которым нет дела до нравственной стоимости человека. Но ведь вы совсем не из таких женщин. И как я могу завидовать Балунину, если я знаю, что при дальнейшем знакомстве он будет все больше проигрывать в ваших глазах.

-- С чего вы взяли! -- воскликнула Марьяна, и опять притопнула ножкой.

-- Будет, неизбежно будет. А вот за себя я не боюсь. Про себя я знаю, что чем дальше, тем больше вы будете доверять мне.

-- Я и теперь доверяю вам.

-- Да, но теперь это вам все равно. А когда разочаруетесь в вашем Балунине...

-- Ну? Еще что за глупости?

-- Вовсе не глупости, а непременно так будет. И тогда скажете: "А вот Дылда не такой, Дылда честный, верный..."

Маркина рассмеялась.

-- "Дылда!" Кто это вас так прозвал? -- спросила она.

-- Прозвали. Я и сам себя так зову.

-- И я буду. Только вот что, Дылдочка: не старайтесь разочаровать меня в Андрее Николаевиче. Я в него не влюблена, это я правду вам говорю, но мне неприятно слышать о нем дурное.

Дылда промолчал, и они довольно долго шли, не возобновляя разговора. Но когда до правления оставалось уже очень недалеко, Никодим Петрович не выдержал и, наклоняясь к Марьяне Владимировне, задал вопрос:

-- Ваша матушка имеет какие-нибудь денежные дела с Балуниным?

Марьяна почему-то вспыхнула и не взглянула на своего спутника.

-- Вы могли бы придержать свое любопытство, -- сказала она. -- Какое вам дело? Еще того и гляди, что опять вздыхать начнете...

-- Ага, я так и думал! -- воскликнул удрученным тоном Дылда. -- Уж где Балунин зачастит, там непременно...

-- Слушайте, я серьезно рассорюсь с вами! -- резко прервала его Марьяна. -- Я вас возненавижу, понимаете? Что это, в самом деле, такое: пристали ко мне с Балуниным, точно я под опекой у вас. Вот, он мне нравится, нравится, и больше я ничего слышать не хочу. И не смейте никогда дурно про него говорить.

-- Нет, буду, потому что имею основания...

-- А я вам запрещаю.

Марьяна стояла уже на ступеньке подъезда.

-- Запрещаю! -- повторила она, -- Противный, гадкий... Дылдище!

И, не протянув руки, быстро скрылась за дверью.

VII.

Разговор этот очень встревожил нашего героя. Он опять вспомнил, что специальностью Балунина было вкрадываться в доверие женщин, имеющих кое-какие сбережения, и выманивать эти сбережения для спекуляций более или менее сомнительного свойства. И хотя от Марьяны он не узнал ничего определенного, но по ее раздраженному ответу понял, что его опасения имеют основания.

Воображение его с того утра неустанно работало. Он с совершенною ясностью представлял себе неизбежную развязку. Балунин непременно разузнал, что у матери Марьяны есть деньги -- какие-нибудь несколько тысяч, сохраняющиеся про черный день, -- и употребит всю свою искусительную ловкость, чтобы выманить их, соблазняя высокими процентами. Может быть, он даже и успел это сделать. А потом будет хитрить, вилять, врать, и, в конце концов, эти деньги никогда не вернутся к старушке. Бедная семья останется разоренною... и он, Дылда, который рад бы все сделать для Марьяны, окажется чуть не попустителем скверного дела. Он не виноват, конечно, что его не спросили, но, все-таки, он единственный честный, опытный человек подле двух наивных женщин, и ему будет, нестерпимо сознавать, что он не умел предостеречь их.

Мысли эти до такой степени угнетали Дылду, что он решил, во что бы то ни стало, проникнуть в скрываемую от него тайну. Прежде всего он хотел попытаться выведать что-нибудь от Балунина и попробовать на него подействовать, даже пригрозить ему. Случай как нарочно помог ему встретиться с ним в ресторане.

Балунин сразу прикинулся чрезвычайно любезным, даже искательным, и это еще более встревожило подозрительность Дылды. Он постарался осторожно направить разговор на интересовавший его предмет. Но то, что выяснилось в этом разговоре, дало опасениям Никодима Петровича другой, еще более мучительный оборот.

Как только произнесено было имя Болтовых, Балунин оживился и стал говорить вполголоса, как говорят о чем-нибудь очень близком и интересном.

-- Ах, что за бесподобная семья! -- воскликнул он, наклоняясь через стол к Дылде. -- Какие два прелестных женских типа! Старушка -- это воплощение доброты, теплоты душевной... А Марьяна! Более очаровательной девушки я не встречал. Прямое, открытое сердце, умница, и прехорошенькая. Ах, какая хорошенькая!

-- Н-да, я, это все отлично знаю... -- промолвил Дылда, которому почему-то до крайности неприятно было слышать похвалы, расточаемые Балуниным матери и дочери. -- Но я думаю... Вы, кажется, часто там бываете?

-- Частенько... Удивительно милый дом!

-- Вероятно и какие-нибудь делишки у вас там есть?

Балунин потянул губами, точно прожевывал что-то, и ответил немного помедля:

-- Ну, какие ж там могут быть дела...

Затем, как будто встревоженный, добавил с поспешностью:

-- Вот нашли где дела делать!

И рассмеялся с простодушной веселостью, которая, однако, не рассеяла подозрений Дылды.

-- Вы ведь любите руководить женщинами... -- произнес последний.

Балунин только весело махнул рукою. Затем, снова нагнувшись через стол, сказал гораздо тише:

-- Эта семья, если хотите знать, имеет для меня совершенно другое значение...

-- Например? -- процедил сквозь зубы Дылда, испытывая самое неприятное смущение.

Балунин, глядя на него в упор, значительно мигнул глазами.

-- Да так, что, может быть, мне предстоит вступить в эту семью, -- объяснил он.

Дылда почувствовал, что кровь горячей волной прилила ему к сердцу.

-- Вот как! -- произнес он, усиливаясь овладеть дрогнувшим голосом.

-- Н-да-с, да-с! -- подтвердил Балунин. -- Только это между нами, мы этого пока не разглашаем. От вас я не скрыл, потому что знаю ваши дружеские чувства к этой бесподобной семье.

Дылда, все более бледневший, теперь раскраснелся от разгоравшегося в нем волнения.

-- И что же... вы уже объяснились? Это дело решенное? -- спросил он сорвавшимся голосом.

Балунин, притворно или на самом деле, не замечал его волнения. Он снова мигнул и сделал таинственное движение указательным пальцем по воздуху.

-- В этих случаях бывает, что дело решено, хотя объяснения не было, и бывает, что объяснение было, а дело остается нерешенным, -- ответил он загадочно. -- А во всяком разе, позвольте рассчитывать, что когда ваш покорный слуга обзаведется теплым гнездышком, то вы в этом гнездышке будете своим человеком, и за нашим скромным столом всегда будет стоять для вас прибор...

Лицо Дылды горело.

"Да никогда! Да как он смеет!" -- хотелось ому вскрикнуть, но он чувствовал спазм в горле, а в руках такое ощущение, как будто ему непременно нужно было побить этого ненавистного, самоуверенного, рисующегося своей удачей, человека. И побить публично, при всех, -- так побить, чтобы после неслыханного скандала он не смел бы и думать о женитьбе на порядочной девушке.

"А ведь возможно, что он действительно женится на Марьяне... И что еще ужаснее -- Марьяна будет любить его и верить ему. Не бесконечно, даже не долго... а все-таки это будет такое ужасное, нелепое надругательство... Нет, тут можно с ума сойти и чёрт знает чего наделать..."

Дылда совсем притих и сгорбился на стуле, точно громадная тяжесть внезапно навалилась на него. Он уже не мог разговаривать с Балуниным и только жадно глотал холодное пиво, приятно освежавшее его горевшую грудь. Но когда Полунин, выходя вместе с ним из ресторана, спросил, не поедет ли он вместе с ним провести вечерок у Болтовых. Дылда вдруг разозлился и сказал резко:

-- Ведь вы еще не объявлены женихом, так по какому же праву будете приглашать меня к ним?

Балунин, не понимая причины его раздражения, возразил, что Болтовы, несомненно, будут ему рады.

-- Да-с, очень может быть, очень может быть, -- ответил, забирая в себя воздух, Дылда. -- И вы пожалуйста им кланяйтесь, кланяйтесь от меня. А сам я не еду, нет-с. Меня ждут сейчас по делу, вот что-с.

И, напялив на себя пальто, которое так не нравилось Марьяне, он быстро зашагал, словно на ходулях, в противоположную сторону.

VIII.

Нельзя сказать, чтобы Дылда отнесся с полным доверием к тому, что сообщил ему Балунин. Ловкий молодой человек представлялся ему вообще крайне подозрительным. Нельзя было полагаться на его уверения, будто он не имел со старушкой Болтовой никаких денежных дел. Дылда настолько узнал среду мелких петербургских дельцов, что простого отрицании было для него недостаточно. С другой стороны, он совсем не расположен был верить, чтоб сватовство Балунина было дело решенным. Прежде всего, сам Балунин вовсе не походил на человека, готового жениться и притом без выгодного расчета. Не затеял ли он все это для отвода глаз, в виду какого-нибудь хитрого плана?

Дня через два после разговора с Балуниным Дылда зашел к Болтовым по утру, в такой час, когда Марьяна должна была только что уйти на службу.

Действительно, старушка, была дома одна. Дылда прикинулся, будто имел дело к Марьяне Владимировне, и на предложение выпить чашку кофе тотчас согласился.

-- Мне тут как раз по соседству с вами надо быть через полчаса, -- придумал он. -- Просила одна знакомая дама найти ей помещение для маленького капитала. А мне это с руки, так как я почти что всех деловых людей знаю и могу указать верное помещение.

Это тоже было придумано, с целью вызвать Варвару Петровну Болтову на разговор об интересовавшем его предмете. И выдумка оказалась очень удачной, так как старушка тотчас сказала с сожалением:

-- Вот, не знала вас раньше: посоветовалась бы.

-- Уж вам-то, конечно, я сумел бы посоветовать, -- подхватил Дылда. -- А то, знаете, женщины иногда держатся, держатся, да потом вдруг и сунут какому-нибудь ловкому пройдохе все свои сбережения. Сколько я видел примеров!

Варвара Петровна обнаружила живейшее внимание, и даже озабоченно вздохнула.

-- Правда, ведь опасное это дело. Верить человеку, а ведь и он может обмануться, -- заметила она.

-- И еще как! -- подтвердил Дылда. -- Сколько видел, как из-за доверия люди лишаются последнего. В особенности женщинам-то я никогда не посоветовал бы рисковать. Я и этой своей знакомой барыне говорю: положим, я вас не подведу, а все-таки лучше было бы вам держать свои тысчонки в государственной ренте.

Лицо Варвары Петровны приняло еще более озабоченное выражение.

-- Да ведь процент-то на ренту очень невелик, -- заметила она.

-- Вот на том-то и соблазняются, -- сказал Дылда. -- А потом, как потеряют все, и плачутся.

Старушка помолчала, удрученная ловко возбужденными в ней сомнениями. Дылда с невинным видом перевел разговор на другие предметы. Но как он и предполагал, собеседница его через несколько минут обратилась к нему с мучившим ее вопросом:

-- Вы Галденова знаете?

По тону, каким были сказаны эти слова, Дылда понял, что дело начинает ему объясняться. Но имя Галденова заставило его почти вздрогнуть: Галденов быль очень изворотливый, но совсем ненадежный спекулянт, который уже раза два прогорал, и в настоящее время сильно измельчал, хватался за рискованные дела и занимал, где только мог, поддерживая свой кредит высокими процентами. В больших банках его уже не учитывали. Если деньги Болтовых попали в эти руки, то можно было поручиться, что они уже не вернутся.

-- Галденов? Да, я его знаю... -- нерешительно ответил Дылда. -- А у вас есть с ним какие-нибудь счеты?

-- Говорят, у него широко идут дела? -- полюбопытствовала, вместо ответа, Варвара Петровна.

Дылда развел руками.

-- Широко -- это может быть, а вот глубоко ли -- сомневаюсь, -- сказал он. -- Большого доверия во всяком случае Галденов не внушает.

-- Батюшки, да ведь вы пугаете меня, -- воскликнула m-me Болтова, и по лицу ее в самом деле пробежало выражение испуга. -- Неужели за ним могут пропасть деньги?

-- А вы ему доверили?

-- Отдала... Да нет, за ним не пропадет. Балунин уж так за него ручался, так ручался...

-- И много?

-- Как для кого. Для нас это последние деньги. Тут и мои гроши, и Марьяночкины. Шесть тысяч. Да вы скажите... неужто вправду думаете, что могут пропасть?

В голосе Варвары Петровны слышалось столько тревоги, что Дылде сделалось жутко. Он помолчал и с беспомощным видом потер руками.

-- Надо постараться как-нибудь поправить дело, -- сказал он через минуту. -- Может быть, найдется средство. Подумаю, посмотрю. А Балунин напрасно вас втянул в это.

-- Андрей Николаевич? Что вы! -- воскликнула Варвара Петровна. -- Андрей Николаевич для нас почти что свой человек.

-- Напрасно доверяетесь.

-- Бог с вами, как можно так говорить, -- протестовала старушка. -- Ведь он... Это у нас пока секрет, но уж если зашла речь, перед вами не буду таиться. Ведь у нас с ним сговорено уже насчет Марьяны. Станет ли такой человек надувать. Все равно что свои деньги отдал.

Этого уверенного тона Дылда никак не мог выдержать.

-- Полноте, да ведь тут смысла человеческого нет, -- воскликнул он. -- Галденова я знаю; ему ни на грош веры. И Балунин его дела знает. Никогда бы он вас с ним не свел, если бы считал ваши интересы своими. Тут непонятное что-то. А от Балунина, откровенно говоря, я всего ожидать готов. Что он вас подвел, не может быть сомнения. А с другой стороны... нет, я тут ничего не понимаю, решительно ничего не понимаю. Или он тогда еще не имел видов на Марьяну Владимировну, или... уж и не знаю что.

Варвара Петровна посмотрела на него укоризненно.

-- Как это вы, Никодим Петрович, о близком решаетесь говорить, -- сказала она и покачала головой.

-- На ветер не говорил бы, -- возразил Дылда, -- ну, да не в этом дело. Надо подумать, нельзя ли как-нибудь спасти деньги. Я попытаюсь переговорить с Галденовым.

Он встал и в большем волнении прошелся по комнате.

-- Да, что-нибудь надо попытать, -- повторил он сам с собою. -- А все-таки, я не допускаю мысли, чтоб Балунин был женихом. Для Марьяны Владимировны это было бы самоубийством.

Варвара Петровна замахала руками.

-- Грех вам говорить; слушать не хочу! -- воскликнула она. -- Удивляюсь, как так ни за что порочить молодого человека.

Дылда торопливо простился и ушел.

Все, что он узнал, безмерно его заботило. Он уже не думал о непостижимом ослеплении Марьяны, готовившейся выйти за Балунина. Это представлялось ему таким нелепым и отдаленным, что мысль его как-то не могла здесь остановиться. Его больше смущало, что не сегодня-завтра Галденов должен прогореть, и что деньги Болтовых пропадут. Ему, с его деловыми привычками, это казалось всего важнее. Но что можно было сделать?

Он бросился наводить справки, сведения получались неутешительные. Галденов кругом запутался и вертелся, как белка в колесе. Было у него одно дело в Новгороде, но оно не могло его поправить, а разве только отсрочило бы катастрофу. Походило на то, что Галденов ожидает только собрать все, что можно, чтобы затем объявить себя несостоятельным. Это соображение подало Дылде некоторую надежду, и он принялся выслеживать ловкого афериста, как охотник выслеживает зверя.

Затем, недели через две, он позвонил у двери квартиры, где жил Галденов. Отворивший ему слуга сообщил, что барин вчера уехал по делам в Новгород. Дылда вернулся домой, уложил маленький чемоданчик и в тот же день выехал.

Он вернулся в Петербург, дня через три и, наскоро позавтракав, проехал в Кирочную. Марьяны, как он и предполагал, не было дома.

-- Ну, я ваше дело сделал, -- объявил он Варваре Петровне. -- Галденов через неделю вылетит в трубу, а вы свои денежки можете получить.

И он ударил по оттопыривавшемуся боковому карману.

-- Да каким же образом? -- воскликнула оторопевшая Варвара Петровна.

-- Да уж таким. Пожалуйте ваше условие с Галденовым, а деньги потрудитесь пересчитать.

Все лицо Дылды подергивала радостная улыбка, и глаза глядели весело и как будто загадочно.

-- Да расскажите толком, я ведь понять ничего не могу, -- добивалась Варвара Петровна.

Но Дылда поспешно взялся за шапку.

-- Что там понимать, когда деньги в руках, -- сказал он. -- Явился в моем лице маг и волшебник, да и спас ваши тысчонки. А Балунину не верьте...

IX.

Дылда имел право сравнивать себя с магом и волшебником. То, что он сделал, действительно было необычайно. Он выследил Галденова с искусством, достойным опытного сыщика, и накрыл его в Новгороде в ту минуту, когда тому предстояло получить значительную сумму. Туг между ними произошла любопытная стычка. Дылда, вооруженный собранными в Петербурге средствами, доказал неопровержимым образом, что от него зависит утопить его немедленно, не давая возможности что-нибудь захватить. Галденов понял, что угроза делается не зря, и захотел узнать, чего добивается внезапно налетевший на него враг.

-- А вот чего: вы сейчас же вернете деньги, взятые у Варвары Петровны Болтовой, -- предложил Дылда. -- И даже одну тысячу я вам скину. Теперь рассчитайте, что для вас выгоднее.

Галденов сдался не сразу, но Дылда был неумолим. У Галденова в ту минуту не было денег, у Дылды не было при себе документа. Но на другой день дело устроилось таким образом, что оба отправились вместе получать следовавшую Галденову сумму, причем пять тысяч были тут же отсчитаны Дылде, под его расписку для передачи. В честности посредника аферист не сомневался.

На обратном пути в Петербург, на Дылду напало сомнение, имел ли он право скинуть Галденову тысячу рублей. И сомнение это до такой степени стало тревожить и удручать его, что он в конце концов взял и доложил эту тысячу из своего кармана.

"Делать, так делать, -- решил он. -- И хоть это глупо, а для них мне не жалко. Только бы не узнала Марьяна".

Поэтому он очень смутился, когда вечером Марьяна прислала ему записку, прося зайти на другой день.

-- Что это вы не показались мне? Хотите пощеголять великодушием и скромностью? -- встретила она его как будто с ворчливой насмешливостью.

Но Дылда видел, что ее глаза улыбаются хорошо и весело, и ему самому сейчас же сделалось хорошо и весело...

-- И кто вас, собственно, просил мешаться не в свое дело? -- продолжала выговаривать Марьяна. -- Правда же, ведь это ни на что не похоже: взял и распорядился.

-- Вот, взял и распорядился, -- повторил с своим почти детским смехом Дылда, покачиваясь на длинных ногах и потирая руки. -- И вместо того, чтобы потерять свои шесть тысяч, вы на них ренту купите, да в банке в безопасный ящик ее положите...

-- Однако, почему вы решили, что деньги пропали бы? -- возразила все еще как будто ворчливым тоном Марьяна.

-- А вот поживем, увидим. Как узнаете на днях, что Галденов под конкурс попал, тогда и поговорим, -- ответил Дылда.

Марьяна велела ему сесть.

-- Чучело вы, и больше ничего, -- сказала она таким тоном, что Дылде показалось, как будто его ласково пощекотали по спине. -- И отчего вы, Дылда, такой хороший? Ведь вы очень, очень хороший. -- продолжала она, оглядывая его с любопытством, точно ее самое удивляло, что этот Дылда, должно быть, действительно хороший человек.

-- Что вы там хорошего нашли? Не пропадать же было вашим деньгам, -- возразил Дылда, -- Всякий на моем месте то же сделал бы.

-- Совсем не всякий.

-- Ну, так ведь и я не для всякого бы сделал. Вот для вас сделал, потому что очень люблю вас.

-- Что еще за глупости!

-- Я и не отрицаю, что глупости.

-- А вы не важничайте. "Я и не отрицаю"... Скажите, пожалуйста! Вы не смеете говорить, что это глупости.

-- Вы же сами сейчас сказали.

-- Так то -- я. Ну, не чучело ли вы после этого? И ведь я вам, кажется, запретила в этом сюртуке ко мне являться.

Дылда смущенно оглядел себя. Действительно, сюртук на нем был не очень щеголеватый.

-- Вы про пальто говорили... -- напомнил он.

-- И про сюртук. Чучело! Дылдище!

И Марьяна засмеялась, и опять у Дылды точно мурашки пробежали по сердцу...

-- Ну, хороший человечек, не пропадайте, заходите, -- сказала она на прощанье и совсем дружески пожала маленькими пальчиками огромную руку "чучела".

Но опасения Дылды, что Марьяна узнает о его проделке с недоплаченной тысячью, оправдались. Когда он, неделю спустя, зашел к Болтовым, на него там набросились.

-- Вы что же это такое выдумали? С какой стати вы за Галденова из своего кармана расплачиваетесь? -- смущенно попрекнула его Варвара Петровна.

-- Откуда такие чучела берутся на свете! -- воскликнула более изумленная, чем обиженная Марьяна. -- Мама, пусть он сейчас же возьмет свои деньги назад.

-- Да, кто вам сказал? Какие деньги? -- неудачно пробовал защищаться Дылда. -- У Галденова тогда не было, я и приложил свои, чтоб вас не беспокоить, а потом получил с него.

-- Неправда.

Кончилось тем, что его заставили взять эту тысячу назад.

-- Но кто вам открыл мой секрет? -- полюбопытствовал он.

-- Очень просто все открылось: Андрей Николаевич очень недоволен, что вы вмешались в дело, и говорит, что мы получили бы все в срок и сполна, -- объяснила Варвара Петровна. -- Я ничего не знала, и говорю: мы и так сполна получили, а он говорит: Стригульский сошелся на пяти тысячах, неизвестно ради чего.

-- А про то он не говорил, что Галденов уже объявил себя несостоятельным? -- спросил Дылда.

-- Да неужели? Когда? -- переспросила старушка.

-- Вчера.

Мать и дочь переглянулись.

-- Андрей Николаевич не был у нас несколько дней, -- сообщила Варвара Петровна.

Марьяна промолчала, потом взглянула прямо в глаза Дылде и пожала ему руку.

-- Все-таки спасибо вам. Денег ваших нам не надо, а за доброе намерение спасибо. Вы, в самом деле... какая-то удивительная Дылда! -- сказала она и улыбнулась совсем ласково и серьезно.

Дылда ушел очень смущенный. Он находил, что все вышло довольно глупо: хотел сделать, как лучше, а на поверку все получило вид какого-то нелепого донкихотства. Пожалуй, еще и обидел Болтовых. А в конце концов Балунин сохранил свое положение в доме, и не будет удивительно, если Марьяна все-таки выйдет за него замуж...

Целую неделю Дылда не решался показаться в Кирочной. Но раз, на улице, он встретил Марьяну и проводил ее до угла. Она имела несколько хмурый вид и шла очень быстро, а это всегда означало у нее, что она расстроена и не желает пускаться в разговоры. Дылда в таких случаях терялся и не знал, о чем говорить.

-- Как поживаете? Что у вас нового? -- несколько раз совсем ненаходчиво спросил он, шагая подле нее.

-- Откуда я вам новостей наберусь! -- нелюбезно отозвалась Марьяна.

-- Балунин у вас по-прежнему бывает?

-- Ну, и бывает: что ж из того?

-- Нет, я так...

-- А когда "так", то нечего и спрашивать.

Дылда зашагал молча.

-- Вот, вы какая нынче скрытная стали, -- сказал он через минуту.

-- В чем вы видите мою скрытность?

-- Точно я не знаю, что Балунин имеет для вас значение.

-- Вы всегда знаете то, что вас не касается. Привычка заниматься чужими делами. А Балуниным я столько же интересуюсь, как прошлогодним снегом.

Дылда весь радостно насторожился. От волнения у него даже дух захватило, и в первую минуту он не нашелся, что сказать. Он только почувствовал всеми тайными нервами души, что что-то произошло между Марьяной и ее женихом. Он на ходу возбужденно потер руками.

-- А вы говорите -- нет новостей, -- произнес он, наконец.

-- И нет. Что же за новость? Балунину могли приходить разные фантазии в голову, а потом... Мы ведь вовсе не связаны друг с другом, -- с заметным раздражением ответила Марьяна. -- Да и почему я знаю... У него какие-то дела, ему надо ехать куда-то...

Дылда с значительным видом покрутил головой.

-- Я Балунина насквозь вижу. Ах, как я его вижу! Это ведь совсем то самое, что я всегда думал. Ну, не думал, так угадывал... -- сказал он.

-- Что еще такое вы угадывали?

-- Вот это самое. Что Балунин вовсе не имел никаких видов, а просто хотел внушить более доверия. С Галденова он сорвал куртаж -- ведь он и этим не брезгает. А как дело с Галденовым кончилось, он и бросил свою игру. Увидите, -- как сквозь землю провалится.

Марьяна нахмурила брови.

-- Подумаешь, какой вы сердцевед! -- произнесла она.

-- А вот увидим, -- отозвался Дылда. -- Раньше я вам не смел говорить, а теперь прямо скажу: ваше счастье, если все так повернулось.

-- А вы точно рады...

-- И рад.

-- Чучело! Дылдище противное!

Дылда радостно рассмеялся и опять потер руками. Ему было весело, несказанно весело и беспокойно...

Но он решился выдержать характер и не искать до поры до времени встречи с Марьяной. Только неделю спустя, ему случилось получить довольно крупный заказ для Болтовых: какой-то клуб отделывал новое помещение, и потребовалось большое количество зонтиков для электрических ламп. С этим заказом Дылде уже непременно нужно было побывать в Кирочной.

Кончив деловые переговоры, он исподтишка, испытующим взглядом, оглядел Марьяну.

-- Ну, а теперь о другом, -- сказал он. -- Кто из нас был прав?

Марьяна слегка вспыхнула, но глаза ее оставались спокойными.

-- Конечно я: разве я не назвала вас сердцеведом, чучелом противным? -- ответила она с маленьким виноватым смехом. -- Право, это даже возмутительно, что вы всегда лучше меня понимаете мои дела. Почему это?

-- Вероятно потому, что я вас очень люблю.

-- Опять!

Марьяна усмехнулась и в свою очередь посмотрела на Дылду испытующим, внимательным взглядом.

-- А ведь вы, кажется, заставили меня верить вам, -- сказала она, и на лице ее разом легло серьезное выражение. -- Конечно, вы меня любите. Вы меня даже очень любите.

Дылда с блаженным видом повел плечами.

-- Разобрали-таки! -- произнес он таким же блаженным тоном.

Марьяна улыбнулась.

-- Вас-то не разобрать! -- сказала она. -- У вас душа ребенка, хоть вы и вытянулись под потолок. Вообще, вы хороший человек, Дылдочка.

-- Спасибо вам. А вы думаете, я вас не разобрал с самого начала?

-- Что же вы разобрали?

-- Ну, это, пожалуй, даже страшно сказать. Как-нибудь в другой раз.

Марьяна слегка сблизила брови.

-- Говорите сейчас! -- повелительно приказала она.

-- Да что разобрал? Чудилось мне, что вы такая девушка, которая, в конце концов, присмотревшись к этакой Дылде, скажет себе: а на него можно положиться. И замуж пойти за него можно...

Голос сорвался у Дылды, и он выговорил последние слова так тихо, что Марьяна скорее угадала, чем расслышала их.

-- Выдумали! Сердцевед! -- произнесла она смешливо и отвернулась, тогда как маленькая ручка ее сама собою очутилась в огромной руке Никодима Петровича...

* * *

Это было больше года назад, а в настоящую минуту Марьяна держит на коленях крошечного ребенка и с забавною, любующеюся озабоченностью разглядывает его ровненькое личико, и осторожно, с загадочным сомнением расправляет и вытягивает его пухленькие ножки. Дылда с блаженной улыбкой смотрит на них обоих.

-- Ты не находишь, что у него ноги очень длинные? -- спрашивает Марьяна совершенно серьезно. -- Мне все кажется, что из него может вырасти такая же дылда, как ты.

-- Ну и пускай вырастает... -- отвечает Дылда и чувствует себя счастливейшим человеком. -- И пусть тогда такую же жену себе ищет, как его мамаша...

Марьяна смеется, и ее сияющий взгляд переносится с ребенка на мужа.

1904 г .