Поутру на другой день Денисъ Ивановичъ заѣхалъ къ Вассѣ Андреевнѣ и засталъ ее еще въ худшемъ настроеніи. Она наканунѣ вечеромъ побывала разомъ въ трехъ театрахъ, отыскивая Ерогина, потомъ въ двухъ ресторанахъ, и наконецъ въ загородномъ уголкѣ, гдѣ онъ чаще всего проводилъ ночи, но нигдѣ его не оказалось. По секрету она посылала Глашу даже къ нему въ домъ узнать, не заболѣлъ ли онъ, но тамъ сказали, что Сатиръ Никитичъ уѣхалъ предъ обѣдомъ и не возвращался. Васса Андреевна чуть съ ума не сходила, ломая голову, чтобъ додуматься, куда могъ провалиться Ерогинъ. Исчезновеніе его было тѣмъ болѣе загадочно, что Елена Николаевна, къ которой втайнѣ ревновала Васса Андреевна, была въ театрѣ, и потомъ ужинала съ Козичевымъ.
А разгадка заключалась просто въ томъ, что Ерогинъ уѣхалъ съ какими-то знакомыми купцами въ Царское, и тамъ всю ночь пилъ съ ними въ простомъ трактирѣ и пѣлъ русскія пѣсни. Онъ иногда это дѣлалъ, когда «деревня» начинала сильно сосать его за сердце и онъ чувствовалъ потребность кутнуть особымъ образомъ, въ обстановкѣ трактирной грязи, среди намасленныхъ половыхъ и купеческой икоты.
– Ну, что же, видѣли Сатира Никитича? – рѣзко обратилась Васса Андреевна къ Бобылкову, какъ только онъ вошелъ къ ней.
– Ахъ, мамочка моя, да какая же вы сегодня хорошенькая! – отвѣтилъ на это Бобылковъ, прикладываясь къ ручкѣ. Что нибудь подобное онъ всегда пускалъ впередъ предъ всякимъ объясненіемъ съ дамами.
– Да ну васъ, – еще рѣзче отозвалась Ужова, и дернула плечомъ. – Что же, онъ въ самомъ дѣлѣ думаетъ такъ и бросить меня, какъ стоптанную туфлю? Да вѣдь я ему скандаловъ надѣлаю…
– Голубушка моя, не горячитесь, это первое дѣло, – произнесъ успокоивающимъ тономъ Бобылковъ. – Съ этимъ человѣкомъ терпѣнье надо. Теперь у него юнкеръ вашъ завязъ въ зубахъ. Ужъ я ему говорю: послушайте, Сатиръ Никитичъ, какой же смыслъ? Что такое юнкеръ? Вѣдь это дитя, ребенокъ…
Какъ ни была сердита Васса Андреевна, но при этихъ словахъ злобно-нахмуренное выраженіе разомъ сбѣжало съ ея лица. Она не разсмеялась, но показала весь крупный оскалъ своихъ здоровыхъ бѣлыхъ зубовъ. Бобылковъ, глядя на нее въ упоръ своими плутоватыми глазами, тоже усмѣхнулся и чуть подмигнулъ. Съ минуту они такъ и стояли другъ противъ друга, она – все шире скаля зубы, а онъ – все плутоватѣе играя подмигивающимъ взглядомъ.
– Съ нимъ, съ Сатиромъ Никитичемъ, переждать надо, – сказалъ онъ наконецъ. – Побаломутитъ и успокоится. Вы имѣйте видъ, какъ будто вамъ до него никакого дѣла нѣтъ. Да и что, въ самомъ дѣлѣ? Бѣгать намъ съ вами за нимъ, что ли?
Бобылковъ вдругъ нагнулся къ самому уху Вассы Андреевны и добавилъ полушопотомъ:
– А я вчера Козичева видѣлъ: влюбленъ въ васъ пуще прежняго. Мнѣ, говоритъ, хотѣлось бы развлечь сколько нибудь Вассу Андреевну: пообѣдать какъ нибудь вмѣстѣ, что ли. Вотъ бы сегодня мы и собрались втроемъ, а? Я заѣду за вами въ семь часовъ.
Васса Андреевна немножко подумала, взглянула на Бобылкова нѣсколько подозрительно, потомъ лѣниво потянулась всѣмъ тѣломъ и сказала:
– Юлій Павловичъ очень милый человѣкъ. Только съ Сатиромъ Никитичемъ вы меня непремѣнно должны помирить.
– Да непремѣнно же, непремѣнно! – подтвердилъ Бобылковъ. – Такъ вы, мамочка, въ семь часовъ ждите меня.
По привычкѣ, Бобылковъ опустилъ два пальца въ жилетный карманъ, потомъ нащупалъ что-то въ заднемъ карманѣ сюртука, но воздержался, и только спросилъ, нѣтъ ли какого нибудь бѣленькаго винца. Его провели въ столовую, гдѣ онъ, понемножку прихлебывая и болтая самый нелѣпый вздоръ, докончилъ вмѣстѣ съ хозяйкой бутылочку рейнвейна, и наскоро распростившись, вышелъ.
Въ семь часовъ онъ подъѣхалъ съ Вассой Андреевной, въ ея собственной каретѣ, къ ресторану, сейчасъ же розыскалъ Козичева и ввелъ ихъ въ кабинетъ. Самъ же онъ немедленно спустился въ общую залу, обошелъ всѣхъ знакомыхъ, поднялся опять наверхъ, разспросилъ швейцаровъ, кто, гдѣ и съ кѣмъ, и узнавъ, что Ерогинъ сейчасъ пріѣхалъ съ Еленой Николаевной, снова вернулся въ кабинетъ.
Васса Андреевна стояла предъ зеркаломъ и поправляла прическу, стараясь надвинуть сбившіеся волосы на лобъ такимъ образомъ, чтобъ получилось выраженіе, которое она называла вакхическимъ.
– Вакханка, совершенная вакханка! – воскликнулъ Бобылковъ, знавшій, что она любитъ, когда ее такъ называютъ. – Ахъ, вотъ кстати, – продолжалъ онъ тотчасъ же, подсаживаясь къ Козичеву: – у меня удивительная есть вещица, я хотѣлъ предложить вамъ, не купите ли. Художественная штучка, цѣны нѣтъ, а я отдаю почти задаромъ.
И онъ вытащилъ изъ кармана довольно большой футляръ, въ которомъ оказался мундштукъ изъ слоновой кости, съ двумя тонко выточенными фигурами, изображавшими весьма веселый сюжетъ.
– Вакханка и сатиръ, – сказалъ Козичевъ, съ серьезнымъ видомъ разсматривая художественную группу.
– Сатиръ! Сатиръ! – почти взвизгнулъ Бобылковъ, всплескивая руками и колотя ногами по полу.
Сатиръ, очевидно, напомнилъ ему Сатира Никитича, и это повергало его въ необузданную веселость.
– Вакханка и сатиръ! – повторилъ онъ, захлебываясь какимъ-то расплесканнымъ смѣхомъ, и подмигивая въ одну сторону Вассѣ Андреевнѣ, и въ другую Козичеву. – Сатиръ!
Въ сосѣднемъ кабинетѣ, откуда раньше слышались негромкіе голоса, вдругъ притихли.
Тамъ находились Ерогинъ съ Еленой Николаевной. Ерогинъ разслышалъ свое имя и узналъ расплесканный смѣхъ Бобылкова. Это его заинтересовало.
– Съ кѣмъ тамъ Бобылковъ? – спросилъ онъ татарина.
– Съ господиномъ Козичевымъ, – отвѣтилъ тотъ.
Елена Николаевна при имени Козичева слегка поблѣднѣла.
– А еще кто съ ними? какая дама? – быстро обратилась она къ татарину. Тотъ замялся, опасаясь назвать при Ерогинѣ Вассу Андреевну.
– Даму не знаю-съ; незнакомая… – проговорилъ онъ.
– Позови сюда Бобылкова, – приказалъ Ерогинъ.
Черезъ минуту Бобылковъ, скрывая подъ улыбкой мелькавшую на его лицѣ озабоченность, вошелъ въ кабинетъ.
– Вѣдь вы должны были съ нами обѣдать, какъ же это вы къ Козичеву пристроились? – строгимъ тономъ накинулся на него Ерогинъ.
– Съ кѣмъ Козичевъ? какая тамъ дама? – еще строже обратилась къ нему Елена Николаевна.
Бобылковъ немножко растерялся, но тотчасъ оправился.
– Ахъ, Боже мой, вѣдь я десять разъ про васъ спрашивалъ, а эти дурачье отвѣчали, что васъ еще нѣтъ, – сказалъ онъ почти негодующимъ тономъ. А къ Козичеву я заглянулъ на минутку.
– Кто съ нимъ? – подступила къ нему Елена Николаевна.
– Не знаю, представьте себѣ – не знаю; какая то графиня…
– Что вы врете! Говорите сейчасъ.
– Голубушка, какъ я скажу? Графиня, полька какая-то…
Елена Николаевна поднялась и съ рѣшительнымъ видомъ направилась къ дверямъ. Бобылковъ схватилъ за руку Ерогина.
– Голубчикъ, не пускайте ее… Я вамъ объясню: тутъ Васса Андреевна васъ розыскиваетъ, а Козичевъ нарочно затащилъ ее въ кабинетъ, чтобъ я успѣлъ васъ предупредить… – говорилъ онъ.
– А, такъ это Васса Андреевна! – вскричала Елена Николаевна, и выскочивъ въ корридоръ, вбѣжала въ сосѣдній кабинетъ.
Бобылковъ и Ерогинъ вошли вслѣдъ за нею. Они видѣли, какъ Васса Андреевна поднялась съ дивана, потомъ всталъ Козичевъ, потомъ произошло какое-то быстрое общее движеніе. Елена Николаевна кричала, Васса Андреевна кричала. Потомъ послышался не то звонъ разбитаго стекла, не то трескъ сломаннаго вѣера. Ерогинъ двинулся впередъ, и на минуту заслонилъ всѣхъ своимъ плечистымъ туловищемъ.
– Mesdames, какъ вамъ не стыдно… – басилъ онъ.
Бобылковъ, въ сторонѣ, бѣгалъ смущенными и жадно-любопытными глазами, и повторялъ не то сокрушенно, не то восторженно:
– Какой историческій день! Боже, какой историческій день!